Дарующие Смерть, Коварство и Любовь - Сэмюэл Блэк

Около часа я провела бродя по комнате, поглядывая в зеркало на Стефанию Тоццони и придумывая подробности ее жизни. Я осознала, как наскучила ей жизнь в Имоле. А кому бы не наскучила такая жизнь? Девица будет непослушной, озорной, остроумной и, возможно, не слишком целомудренной. В ее прошлом была тайная, неназываемая трагедия. Она естественно сдержанна, и на нее трудно произвести впечатление. Ей нравятся люди, способные ее рассмешить. Иными словами, она является воплощением самым смелых мечтаний Никколо Макиавелли.

Я послала слугу принести мне вина и быстро осушила пару кубков — для храбрости. В восемь вечера дворецкий пришел за мной, чтобы проводить в бальный зал.

Фоссомброне

ЛЕОНАРДО

Мы, пригибаясь, продвигались в глубину тоннеля. Влажный воздух насыщали какие-то едкие испарения, а пол покрывала предательская слизь. Пару раз я поскальзывался, и мне приходилось хвататься руками за сводчатые стены, скользкие и холодные как лед. В факельном свете я видел мелькающие мимо нас тени крыс. Звук наших шагов и солдатские голоса казались мне оглушающими. Когда мы приблизились к внутреннему выходу из тоннеля, я сказал дону Микелотто, что нам пора затаиться, чтобы не насторожить раньше времени стражников у внутреннего входа в замок. Он остановился и приказал соблюдать тишину. Мы достигли двери, первый солдат отпер ее ключом и вышел, выставив вперед меч. Теперь в темноте до меня доносилось лишь отрывистое учащенное дыхание солдат. Ведущий воин махнул рукой, показывая, что путь свободен, и мы вышли из тоннеля. Я находился в первых рядах, сразу за генералом.

Мы попали в маленькую, тускло освещенную каморку. Вся ее обстановка состояла из двух скамей и деревянного сундука. Дверь напротив служила выходом из комнаты. Мы поднимались по узкой каменной лесенке. Она спиралью уходила вверх, освещаемая лишь нашими факелами. Преодолев все повороты, мы достигли очередной двери. Она была приоткрыта, и через щель до нас доносился веселый смех. Дон Микелотто вытащил свой меч и сделал знак остальным последовать его примеру. По винтовой лестнице прокатился свистящий отзвук, замерев где-то внизу.

Генерал велел мне ждать за дверью. Кивнув, я стал разглядывать текстуру потемневшего дерева, пока солдаты гуськом проходили мимо меня. За дверью начался гвалт. Вопли, смех, мольбы, пронзительные крики. Звуки мечей, врезавшихся в деревянные и каменные части укреплений.

Или в плоть и кости…

Я опустил взгляд на руки — бледные, сплетенные, они напоминали клубок червей. Меня охватил страх. Но я напомнил себе, что страх защищал жизнь так же, как храбрость подвергала ее опасности. Страх является полезной подсознательной реакцией, а не причиной для стыда.

Шум за дверью изменился. Теперь оттуда доносился благодушный рев. Кто-то призывно выкрикнул мое имя, и я вышел из укрытия. В крепости царил хаос, и трудно было оценить общую картину в омраченном дымом воздухе, но несколько образов врезалось мне в память — цветок желтого пламени взбирался наверх с обеденного стола… безголовый человек, его руки лежат на столешнице, и сам он припал к тарелке бобов… рыдающая у очага пожилая женщина с мертвым ребенком, лежавшим у нее на руках как тряпичная кукла…

Вновь прозвучало мое имя, на сей раз гораздо громче, и я быстро вышел из очередной двери, закашлявшись от дыма, глаза мои начали слезиться. Жар огня грозил опалить меня. Я поскользнулся и глянул под ноги — лужа почти черной крови, и в центре ее жутким островком — человеческая голова. Старуха взывала к Богу:

— О Господи, почему ты покинул нас?..

— Поторопитесь, маэстро. Скоро город будет предан огню.

— Но там женщина…

Генерал ничего не сказал, лишь чиркнул указательным пальцем по своей могучей шее.

…Почему ты покинул нас?..

С грохотом мы быстро сбежали вниз по другой винтовой лестнице и вышли на крепостную стену. Мне пришлось замедлить шаг, обходя недавно разрубленные части тел. Внизу я увидел пехотинцев герцога, преследовавших стражников, фермеров, женщин и детей — солдаты хохотали на бегу, точно мальчишки, гоняющие кур. Над моей головой из окна башни повалил черный дым.

Имола

НИККОЛО

Войдя в бальный зал, я словно попал в иной мир. Большей части помещений этого дворца со светлыми голыми стенами присуща утонченная простота, но здесь стены украшали гобелены, а пол покрывал ковер из сухих лепестков роз; на окнах слегка колыхались бархатные шторы, а напротив в камине пылал жаркий огонь. Две серебряные люстры освещали танцевальный зал, хотя пока он выглядел пустынным. Возле бархатных штор собрался небольшой кружок гостей; они потягивали вино и высокомерно поглядывали на облаченных в ливреи музыкантов, которые трудились, наигрывая веселую мелодию в дальнем конце зала.

Я подошел к этой группе и разглядел их лица, два из которых, несмотря на карнавальные маски, мне удалось опознать. Мантуанский посол Капелло и секретарь герцога Агапито. Мантуанец, казалось, обрадовался, увидев меня, но самого меня разочаровало его присутствие. Я не только находил его надменным и надоедливым типом, но и надеялся, что на сегодняшний бал пригласят лишь избранных.

Капелло представил меня двум другим гостям: паре поэтов, названных им Сперуло и Джустоло. Я не слышал ни об одном из них прежде и могу сразу сказать, что они являются ничтожными бездельниками. Их наряды представляли собой разноцветные бархатные камзолы с прорезями, и оба отрастили длинную шевелюру. Сперуло — толстый коротышка, а Джустоло — тощий и длинный, как жердь, но в остальном они были похожи как две капли воды. Я сообщил им, что тоже когда-то пописывал стихи. Они окинули меня недоверчивыми взглядами, а Сперуло спросил меня, почему же, в таком случае, я закончил свой творческий путь посланником.

— Мне хотелось посвятить свою жизнь чему-то полезному, — ответил я.

Они смерили меня хмурыми взглядами и отвернулись, но Агапито рассмеялся и, увлекая меня в сторону, сказал:

— Никколо, его светлость очень доволен вами.

— Неужели?

— Да. Он полагает, что с вашей помощью мы сможем достичь многого.

Я задумчиво кивнул, не уверенный, считать ли такое положение похвалой. Мой взгляд невольно отметил дорогие материалы и прекрасный крой наряда Агапито — по сравнению с такой роскошью я острее ощутил потертость собственной одежды. Ладно, по крайней мере, он проявлял дружелюбие. Впрочем, выпив немного вина, я почувствовал, что мое смущение пошло на убыль. Бальный зал начал заполняться гостями, и Агапито, взяв меня под руку, представил меня вновь прибывшим. Я познакомился с тремя испанцами из свиты Чезаре, еще двумя поэтами, пожилым германским астрологом, художником из Урбино и несколькими местными дворянами. Рад также доложить, что прибыло много моложавых и миловидных дам. После пяти кубков вина я так оживился, что принялся мысленно оценивать их одну за другой, как мы обычно делали с Агостино во Флоренции на наших холостяцких пирушках:

Хороша.

Хороша.

Не подходит.

Только в темной комнате.

Возможно, если выпить побольше.

Неплоха… о нет, слишком объемистый круп.

Слишком тощая.

Старовата.

Молоко на губах не обсохло.

Большой риск «французской болезни».

Бог ты мой. Владыка Небесный.

Остолбенев, я невольно вытаращил глаза, слишком пьяный, чтобы скрывать восхищение. Мне показалось, что я уже видел когда-то эту даму, хотя где или когда, никак не мог вспомнить. Не важно. Прекрасная незнакомка обладала и изысканными чертами лица, и роскошной соблазнительной фигурой, а ее кроваво-красное платье имело столь глубокое декольте, что если бы она встала за невысокую ширму, то ее легко было бы счесть обнаженной. Когда я заметил ее, она беседовала с другой дамой, но, почувствовав, должно быть, мой пристальный взгляд — без всякой другой видимой причины, — вдруг посмотрела на меня и… улыбнулась.

ДОРОТЕЯ

О, полагаю, мне уже удалось привлечь его внимание! Этот посланник — намеченная на сегодняшний вечер жертва — наконец бросил на меня такой взгляд, которым мужчины провожали меня целый вечер. Это весьма необычное выражение. При виде меня взгляд их, этих мужчин, становился вдруг буквально испуганным, словно они боялись того желания, какое пробуждала в них моя внешность. По-моему, тут все дело в ощущении власти. Сегодня вечером скрытая под маской таинственная чаровница будет господствовать над ними. Словно я — господин, а они — лишь простые служанки. Размышляя об этом, я улыбнулась, и моя улыбка породила свой собственный отклик в лице Никколо Макиавелли. Он явно преисполнился надежды и приободрился, точно пес, заметивший палку в руке хозяина. И вот он приблизился ко мне… и попросив оказать ему удовольствие, пригласил на следующий танец.