Мольер - Жорж Бордонов

«Господин Менаж, который был на первом представлении этой пьесы, отзывался о ней весьма благосклонно. «Пьеса шла под шум единодушных аплодисментов, — говорил он, — а мне самому она так понравилась, что я сразу угадал, какие последствия она будет иметь. “Сударь, — сказал я господину Шаплену, выходя из театра, — мы с вами одобряли все те глупости, которые были здесь только что так остроумно и справедливо осмеяны; но, поверьте мне, нам придется сжечь то, чему мы поклонялись, и поклониться тому, что сжигали». Произошло так, как я и предсказывал, и с первого же представления пьесы вся эта галиматья, эти излишества стиля были забыты”».

В действительности прециозное общество встретило обиду не столь смиренно. Сомез в своем «Словаре прециозниц» утверждает, что пьеса была запрещена после премьеры из-за вмешательства некоего «знатного альковиста». Другие говорят, что Мольеру удалось передать рукопись «Жеманниц» королю и Месье, которые были заняты тогда переговорами о браке Людовика с инфантой испанской. Третьи считают, что перерыв в представлениях — уловка самого Мольера. Так или иначе, пьеса снова появляется на афише 2 декабря, и цена на билеты удвоена. Люди отправляются «чуть ли не за двадцать лье, чтобы посмеяться этой комедии». А Лоре[107] в своей жалкой «Исторической Музе» пишет:

«Платил я су, затоСмеялся я на сто».[108]

Пьесу печатают. Мольер пишет к ней предисловие:

«Странное дело: человека печатают без его согласия… Я вовсе не собираюсь разыгрывать роль скромного автора и не за страх, а за совесть обливать презрением собственную комедию. Я бы ни с того ни с сего оскорбил весь Париж, обвиняя его в том, что он аплодировал какой-то чепухе… Боже милостивый! Сколь затруднителен выпуск книги в свет…»

Скажем прямо, тон этого пассажа не в нашем вкусе. Притворная наивность, блаженная радость увидеть свое сочинение напечатанным здесь очевидны и несколько разочаровывают. На самом деле учиненное над ним насилие Мольеру только приятно; он совершенно счастлив; успех превосходит его ожидания. Но тогда почему не признать этого с той откровенной простотой, которую он проповедует? И что хуже всего, предисловие к его пьесе грешит прециозностью!

X ГОСПОДИН ДЕ РАТАБОН

«СГАНАРЕЛЬ, ИЛИ МНИМЫЙ РОГОНОСЕЦ»

Дотошный Лагранж не забывает занести в «Реестр» сумму, которую он получил на свой пай за отрезок времени с 25 апреля 1659 года по 12 марта 1660 года, даты закрытия театра на перерыв: 2995 ливров 10 су. Такие подробности денежного характера не вовсе нам безразличны: они помогают проследить путь наверх всей труппы и ее руководителя. Мы увидим, что за десять лет работы актерские паи вырастут чуть не вдвое, обеспечив их владельцам прочное благосостояние, если не богатство. Мольер достигнет своей заветной цели — социальной реабилитации актерского ремесла. С помощью своего писательского и актерского гения он превратит жалкую участь ярмарочных комедиантов в завидное общественное положение.

«На пасху, — записывает Лагранж, — в труппе случились перемены. По смерти господина Бежара старшего господин и мадемуазель Дюпарк, которые год пробыли в Маре, вернулись в Труппу Месье, и в то же самое время, на страстную пятницу, умер Жодле: похоронили его на Сен-Жермен-де-л'Осеруа».

Бедняга Жодле, старый фарсер, с лицом, обсыпанным мукой, безмерно любимый зрителями и так замечательно сыгравший роль «виконта де Жодле» в «Жеманницах», действительно умер в страстную пятницу. Но возвращение четы Дюпарк (что многое говорит об успехах Труппы Месье) восполняет эту потерю. Труппа насчитывает в то время двенадцать человек.

Мольер воспользуется обязательным ежегодным перерывом, чтобы закончить свою новую комедию — «Сганарель, или Мнимый рогоносец», которая была поставлена 30 мая 1660 года в Пти-Бурбоне и принесла незаслуженный, но столь же шумный успех, как и «Жеманницы».

«Незаслуженный» — сказано как будто слишком сильно и относится только к тексту, основанному на «Il Ritratto da Arlechino cornuto per opinione»[109]. Это уже совсем не похоже на фарс. Скорее, фабльо, несмотря на итальянский источник. Сганарель — его играет Мольер — застает свою жену разглядывающей медальон, который она нашла. Муж отнимает у нее медальон. В медальоне — портрет молодого человека, Лелия, какового Сганарель тут же принимает за любовника своей жены. Он встречает этого Лелия, который, вернувшись из путешествия, собирается жениться на Селии, дочери Горжибюса. Двойное квипрокво: Лелий узнает медальон и думает, что Сганарель стал супругом его невесты, тогда как тот полагает, что наткнулся на любовника своей жены. Третье недоразумение: Селия слова Сганареля понимает так, что Лелий ей изменил. Все улаживается, и действие приходит к развязке столь же неправдоподобным образом, как оно развивалось. Это напоминает водевиль в стиле Скриба, Лабиша или Фейдо. Какая пропасть между «Жеманницами» и этой пьесой, хотя первая написана всего лишь «низкой прозой», а вторая благородными (и чаще всего вымученными) александрийскими стихами! Она обретает, однако, некоторый интерес, если вспомнить, что в то время, когда Мольер сочинял ее, в его сердце рождалась любовь к юной Арманде Бежар, но он не решался жениться на ней, устрашенный разницей в возрасте. Опасения, вложенные в уста Сганареля, — его собственные предчувствия:

«Вот он, постельный плут, невиданное диво,Преступного огня злосчастное огниво,Подлец, с которым ты…»

Впрочем, в пьесе можно найти и раблезианскую сочность, и здравый смысл, иной раз на грани вульгарности, и даже весьма тонкие, неожиданные наблюдения. У Сганареля есть какие-то физические недостатки, какие-то изъяны, которые терзают его воображение; «комплексы», сказали бы мы сегодня:

«Так вы считаете, почтенная супруга,Что в общей сложности не стоим мы друг друга?Клянусь я дьяволом — ах, чтоб он вас побрал! —Да разве б кто-нибудь другой вас в жены взял?Скажите: что во мне вы видите плохого?Я нравлюсь женщинам, даю вам в этом слово.Мой облик в их сердца легко вселяет страсть.Красавиц тысячи пред ним готовы пасть.Искать на стороне вам, душка, не пристало,Такого молодца вам не должно быть мало.Но кроме мужа ваш нескромный аппетитЕще любовника вам завести велит!»

И еще, с почти пророческой горечью:

«Поклясться мог бы я, что Сганарель рогат!Чтоб не нажить себе напрасную обиду,Запомним, что никак нельзя судить по виду.Отныне следуйте примеру моему:Все ясно увидав, не верьте ничему».

Но Мольер в эти первые дни любви (мы к ним еще вернемся) верит всему, сомневается во всем и пытается себя успокоить. Хотелось бы знать, какие события побудили Мольера написать эту пьесу, веселую и горькую одновременно, чем внушены такие-то фразы, такие-то мысли. Но XVII век полон тайн, он открывает только то, что сам захочет; признания у него приходится вырывать силой.