Отряд «Холуай». Из жизни моряков-разведчиков Тихоокеанского флота - Андрей Загорцев

— За отличную физическую подготовку, боевую слаженность и сплочённость коллектива объявляю двое суток дополнительного отпуска!

— Служим Советскому Союзу! — вовремя сориентировались мы, хотя я чуть было не заорал: «Есть двое суток отпуска».

— Вольна! — наконец-то опустил руку капитан первого ранга.

— Вольнооо! — продублировал Поповских.

— А теперь неофициально, сынки, не для всех ушей, — продолжал САМ, — да вы охренели — молодняк в драки со старшим призывом лезть! Ваши предшественники, воспитанники капитан-лейтенанта Поповских, были… были… чёрт, да такие же были — один в один! На первом годе также ерепенились, выдрёныши! Один призыв, чёрт бы вас подрал! Поповских! Уводи своих на политинформацию, а я пойду плести сказки по телефону…

Каплейт козырнул, и мы, повернувшись, затопали в клуб, ошарашенные происшедшим. А мне было обидно, что за слаженность и физическую подготовку нам дали только двое дополнительных суток к отпуску. Могли бы и побольше дать — вон как мы бились доблестно. Только придётся всё равно еще трое суток отсиживать. Интересно, будем сидеть на гарнизонной губе или в части.

После политинформации, когда расходились по местам занятий, меня сперва отозвал в сторону Болев. Сердце ёкнуло, он со мной возился, помогал, а я его ногой. Как неприятно-то, что же сейчас будет?

— Слышь, карась, ты вообще, что ли, вчера попутал? — взял быка за рога Дитер, — я тебя вчера лезу вытаскивать, а ты мне своей граблей со всей дури лупишь! Я теперь хромаю, как раненая лошадь.

— Извините, товарищ старшина, я вчера перепутал, в драке народу было много, — потупившись, ответил я.

Болев хмыкнул и скептически осмотрел мой внешний вид.

— Короче, когда отойдешь, а отойдёшь ты в среду вечером, у нас в кубрике, вопросы?

— Никак нет, товарищ старшина, — вот и конец дружбе со страшим призывом.

— Будешь показывать мне, как ТАК можно ногой лупить. Только, м…я, в защите, а то вы, поповские, такие придурки — с вами только свяжись!

Глава 4

На обеде я получил земляческого леща от Маслова и полбачка жареной картошки на всю группу от Мотыля. Женька подмигнул мне и полушёпотом сказал:

— Пипец вам, пацаны. Поп теперь не слезет, сделает из вас лучшую группу на пункте, а скоро у вас суточный выход перед флотскими учениями, вешааайтееесь!

После обеда у нас было странное занятие, которое в расписании значилось как «ИА и ТВД». Зелёный стоял возле доски документации и в недоумении почёсывал ухо, перемазанное зелёнкой.

— Брейк, это чо за фигня такая — ИА и ТВД? У тебя же батя военный, ты знать должОн.

— Ты думаешь, он мне каждый день только и рассказывал про этих ИА? Вообще-то ИА — это такой ослик был в мультфильме про Винни-Пуха. Этот ослик был жуткий тормоз, постоянно что-то про…вал.

— Слушай, на хрена нам изучать осликов-про…ков? А ТВД — это что такое? В КАМАЗах, по-моему, такая штука есть.

В разговор включился «Киев»:

— Зелёный, не тормози! В КАМАЗах ТНВД — это топливный насос высокого давления, а ТВД — это какой-то театр, нам в учебке что-то такое преподавали.

Вообще какая-то ерунда получается. Мы, значит, будем изучать ослов и театры? Голова может поехать. Тут еще Федос подлил масла в огонь:

— Зелень и «Киев», валите к штабу, там вас каплейт ждёт — плакаты, книжки и какой-то чемодан получать.

— А чо мы?! — начали возмущаться в один голос матросы.

— Да я почём знаю! Поповских сказал ваши фамилии. И сказал, типа один, который с допуском, будет оформляться как секретчик, а второй будет группным книгоношей.

— О! А кто будет секретчиком? — возбудился Зелёный, приводивший себя возле зеркала в порядок.

— Да я буду, успокойся, — охладил его «Киев», — у меня же после учебки, — он оглянулся по сторонам и полушёпотом, воздев палец к верхней переборке, произнёс, — д-о-п-у-c-к!

Мы с суеверным ужасом и одновременно с уважением посмотрели на матроса. Надо же — у него какой-то «д-о-п-у-с-к», а мы даже и не подозревали. Федос с ругательствами вытолкал из кубрика Зелёного и «Киева» и пробормотал:

— Допуск у него, как у токарного станка, что ли?

Занятие проходило в закрытом учебном классе. Расселись, встретили командира группы и идущих за ним «книгоношу» и «секретчика». Киевлянин имел ужасно гордый и таинственный вид и тащил в руке дерматиновый чемодан. В чемодане, кроме тетрадей, прошитых нитками, больше ничего не было. Раздали тетради. Зелёный развесил плакаты с какими-то схемами. Про ослика Иа мы ничего не изучали. Название дисциплины расшифровывалось красиво и звучало тоже неплохо: «Иностранные армии и театры военных действий». Но капитан-лейтенант, вместо того что бы рассказывать нам про «супостата», начал рассказывать совсем про другое.

— Сейчас мы с вами сперва изучим штатную организацию своей армии и флота, потому что, не зная свои войска, изучать чужие — занятие абсолютно бессмысленное.

Мы, конечно, согласились, потому что ни хрена толком не поняли. А потом каплейт сказал, что тот матрос, который назовёт хотя бы штатную организацию батальона, будет приказом командира пункта поощрен одними сутками дополнительного отпуска и ему останется отсидеть на губе всего двое суток! Вот она, удача.

Недаром как-то в классе шестом, когда мать с сестрой уехали на отдых в Болгарию, чтобы отпрыск не «разболтался», отец, уже переведённый с Черноморского флота в Грозный, в учебную дивизию на повышение, каждый день заставлял меня приходить в часть. А чтобы я не слонялся без дела и не мозолил ему глаза, сажал меня в штабе в огромной комнате с кучей столов. Я вместе с молодыми лейтенантами учился рисовать схемы, писать тушью, работать со всяческими рейсшинами, курвиметрами, обрезать и склеивать карты. Мне вместе с лейтенантами как-то даже пришлось писать летучку, и майор, заместитель отца, поставил мне четыре балла за то, что я неправильно нарисовал значок какого-то командного пункта. В тот месяц лейтенанты меня здорово поднатаскали в рисовании и работе тушью и пером. Я даже выезжал на какие-то учения, три дня жил в палатке, питался в офицерской столовой и по мере возможностей помогал штабным офицерам. Особисты на меня внимания не обращали абсолютно, только начальник особого отдела корил меня за то, что я не уехал к бабке с дедом в деревню, а его сыновья теперь там без меня скучают. Правильно корил меня мой родной дядька Лёша. Мои двоюродные братья оттягиваются вовсю на деревенских танцах, а я тут бегаю в качестве «порученца». Полученную практику я не забрасывал, в школе считался неплохим рисовальщиком. А после переезда из Грозного в своём Дворце культуры, где продолжал заниматься танцами, подрабатывал у художника, подписывая за небольшое вознаграждение афиши и рисуя плакаты с объявлениями.