Рыцари морских глубин - Геннадий Гусаченко

После ужина с удовольствием упал на мягкую подстилку из сухой травы, включил радиоприёмник и услышал: «Говорит Тюмень…»

Ого! Вот куда уже добрался!

«Срочное погружение!»

16 июня. Суббота. 06.30. Протока–река Парабель.

07.45. Отплываю от берега, розового от цветущего шиповника.

Утро тихое, тёплое. Безветрие. Небо чистое. Солнечно. На воде гладь. Берега красоты необыкновенной. Крупные, малиново–красные, нежно–розовые цветы шиповника густо облепили их.

А черёмуха и смородина уже отцветают. Скоро ветви их отвиснут от обилия ягод. Да кто их здесь будет брать? Спелые, сочные опадут, осыпятся в воду, в пожухлую траву. А жаль…

11.15. Как быстро, однако, меняется погода. Посвежело. На небе кучи облаков. Река взъершилась мелкими волнами. Два вертолёта навстречу друг другу сотрясли воздух надо мной. Из Томска, думаю, полетели в Каргасок и обратно.

Лебеди, тихо перекликаясь, грациозно вытянув шеи, делают разворот над рекой, опускаются в плавни. Один из них сделал два круга надо мной да так низко, что был слышен тихий посвист крыльев. Может, в его образе Ангел–хранитель наблюдает за мной с высоты небес?

Трещат дрозды. Курлычат где–то поблизости невидимые за кустами журавли. Бекасы блеют барашками. Дупели взмывают ввысь и падают вниз с дрожащим свистом, напоминающим шум реактивного самолёта. Кулики орут свои бесконечные «пад–дер–рись…пад–дер–рись…». Каркают вороны. Стрекочут сороки. Разборки у скворцов. Дятлы выстукивают дроби. Невообразимый галдёж галок, трясогузок, лесных воробьёв. Мелькают изумрудно–зелёные зимородки. Всякие мелкие птахи пищат, копошатся в листве. Кипит жизнь неугомонных обитателей береговых зарослей — речных джунглей, затопленных половодьем, неприступных, непроходимых. Рай для пернатых!

В 12.45 прошёл Высокий Яр — несколько старых изб на левом берегу. Здесь меня угостили стерлядкой двое добродушных парней из обогнавшей меня моторки. Оба из Высокого Яра. Минут пять общались. Поняв, что я простой путешественник, а не сотрудник госрыбохраны или милиции, парни откровенно поведали о своём нелёгком житье–бытье.

— Браконьерим, конечно. А что делать? Как выжить в этой глуши, где нет никакой работы? Занятие одно — зимой ловим соболя, летом стерлядку.

— На соболя, вроде, спроса нет… Норка нынче в моде, — с сомнением возразил я. — Давно не вижу на рынке соболиных шапок.

— И не скажи… Это в Сибири соболь не в ходу на базаре. А за границей за него такие деньжищи отваливают…

— Кому же вы сбываете пушнину?

— Перекупщикам из Томска… А они шкурки в Санкт — Петербург на международный аукцион отвозят…

Обменявшись пожеланиями всяческих благ, мы расстались. Моторка понеслась вперёд, оставляя после себя стреловидный пенистый след, пару остроносых небольших осетров на плоту и чувство благодарности в душе к этим добрым людям. Какие всё–таки отзывчивые, искренние, душевные жители в приобских сёлах! Готовы поделиться последним куском хлеба с совершенно незнакомым человеком. Как высоко стоят они в своей честности, человечности, порядочности, сами того того не сознавая, над чопорными, надменными, жадными, злыми, необщительными обитателями больших городов, кичащимися дорогими квартирами, машинами, одеждами. И как низко пали в сравнении с этими прстодушными аборигенами в своей лживости, в хамстве, хапужничестве те, кто ныне считают себя хозяевами жизни. Моль никчемная, а не хозяева жизни. Ну, да не стоит аппетит портить перед вкусным обедом напоминанием о разжиревшей, нечистоплотной дряни. Фу-у! До чего мерзки и поганы их самодовольные рожи!

Уху из стерляди сварил на газовой плитке в солдатском котелке, подаренном сыном Виталием. Он привёз его из армии, где служил командиром гаубичной самоходки. Подарок мне очень дорог и в моём походном снаряжении считается одной из самых необходимых вещей.

Чтобы нечаянно не обронить котелок в воду, привязываю его шнурком за дужку и к кольцу на мачте. Ушица, приправленная сушёным укропом из магазинного пакета, получилась необычайно вкусной.

В 16.30 начал накрапывать дождь. Он всё сильнее принимался моросить, и было ясно, что до конца дня погода не улучшится. Пока выбирал место для причаливания, дождь уже не моросил, а буравил струями целлофан, укрывавший одежду, постель, рюкзак. Хлестал по офицерскому прорезиненному плащу, по брезенту лодок. Ручьями растекался по настилу.

Блистали молнии, погромыхивал гром. Небо застлали иссиня–чёрные тучи. Быстро темнело. Налетевший ветер поднял волны.

Прикрыв лицо капюшоном, я выглядывал из–под него, высматривая удобное местечко для высадки.

Я заметил справа жёлтую полоску берега, пологую и свободную от корчей. Начал быстро подгребать к ней. Ощутил, как лодки надвинулись на мель, быстро поднялся, схватил моток швартового конца.

Боясь, что течение оттащит меня к кустам, я, не нарушая правила: пока не привяжешься — не отцепляйся, не отстегнул от себя короткий страховочный шнур, прикреплённый карабином к кольцу на поясе.

Я спешно соскочил с настила на берег, желтеющий, как я полагал, наносным песком.

Но то был не песок, а тина.

Жидкая, вязкая, глинистая.

Я тотчас погрузился в неё по грудь.

Ноги в резиновых «болотниках» застряли в илистой грязи как в цементном растворе.

Катамаран развернуло. Он потянул меня назад и, наверняка, опрокинул бы в воду.

Я мгновенно сообразил, что пересилить уплывающий плот, удержать его из такого неудобного положения не смогу и захлебнусь.

Чтобы подняться, надо было быстро развернуться к плоту передом.

Я же был не в состоянии выдернуть ноги из тины одним рывком.

Левая рука судорожно сжимала двадцатиметровый моток швартового конца. Заваливаясь на спину, правой успел отцепить от себя карабин страховочного шнура. Это и спасло меня.

Распуская на воде кольца длинной верёвки, освобождённый катамаран поплыл сам по себе.

Ошалело загребая руками, я кое–как выпрямился, наклонился всем телом вперёд и медленно вырвал из илистых тисков сначала одну ногу, потом другую.

С большим трудом сделал несколько шагов, упал на живот и ползком выбрался из грязи на твёрдое место. Задыхаясь от одышки, пережитого страха успел закрепить уже напрягшийся швартовый конец за мокрую, осклизлую валёжину и свалился рядом чуть живой. Грязный, насквозь мокрый, я лежал под дождём на тёмном пустынном берегу, дрожал и плакал.

Приступ истерики от неожиданного стресса колотил меня, сотрясал тело рыданиями.

Я понимал: в какие–нибудь две–три секунды не успей отстегнуть карабин от пояса — всё! Крантец! Опрокинул бы меня катамаран навзничь. Подняться бы не смог и утонул бы. Здесь, на илистом берегу красивой реки Парабель и закончилось бы моё плавание в Заполярье, к морю Карскому.