Куликовская битва - Виктор Поротников

— Очнулась, милая! — обрадовался бородач. — Тогда подымайся и беги отсель куда подальше! Не девичье это дело — в кровавой каше смерти искать.

Янина торопливо закивала головой и поднялась на ноги, лишь теперь обнаружив, что все это время она лежала на мертвых телах.

— Двигай в обоз! — Бородач легонько подтолкнул Янину в спину. — Живее!

В это время начался особенно мощный натиск ордынцев, поэтому Янину подхватил поток отступающих русских ратников. Она успела заметить, как упало знамя коломенского полка. Где-то ратники уже бежали скопом, даже не пытаясь сдерживать врага. Где-то сеча шла вовсю, там русичи продолжали сражаться, хотя ордынцы обступили их со всех сторон.

— Где ты пропадаешь?! — рявкнул в самое ухо Янине невесть откуда взявшийся боярин Огневит. — Я же велел тебе в обозе быть! Ты почто здесь?!

— Я… брата искала… — пролепетала в ответ Янина, которую по-прежнему мутило и пошатывало. — Но… я не нашла его. Где он?

— Откель мне знать, голуба! — проворчал Огневит, таща Янину за собой. — Дрянь дело! Надо ноги уносить, пока не поздно!

— А Свирята как же? — Янина пыталась вырываться, но у нее не хватало сил.

— Ты видишь, что вокруг творится! — Огневит остановился так резко, что Янина невольно наткнулась на него. — Глянь туда, глупая! И туда — глянь!

Огневит ткнул мечом, который был у него в правой руке, сначала в сторону пригорка, где чернел великокняжеский стяг. Вокруг пригорка кипела яростная сеча, ордынцы рвались к черному знамени. Дружинники в блестящих латах и с красными щитами грудью встречали напор врагов, прямые русские мечи звенели, сталкиваясь с кривыми саблями татар.

Потом Огневит указал Янине на то место, где еще полчаса назад плотной колонной стояли ратники из Коломны и Костромы, а теперь остатки этих полков смешались с волной наступающих ордынцев. Было видно, что многочисленная сила татар все больше гнет силу русскую.

— Что же это такое? — в полнейшем отчаянии промолвила Янина. — Что же теперь будет?

— Это полнейший крах! — ворчливо ответил ей Огневит, вновь увлекая Янину за собой. — То и будет, что иссекут нехристи все наше воинство горемычное! А ратникам нашим и бежать-то некуда!

Этот натиск ордынцев, случившийся в пятом часу пополудни, основной своей массой пришелся по левому краю большого полка и по полку левой руки.

После нескольких попыток прорыва через полк правой руки, закончившихся полнейшей неудачей, ордынские военачальники нанесли сильнейший удар по левому крылу русского войска. Одновременно не ослабевал напор пеших Мамаевых отрядов на центр русского фронта.

Эта битва на левом фланге по своей ожесточенности и продолжительности превзошла все пределы кровопролития и примеры стойкости, проявленные в этот день на всех других участках этого гигантского побоища.

В полку левой руки стояли конные и пешие рати белозерских князей, дружины елецкого и моложского князей, а также ростовский и стародубский полки. Это были проверенные в походах ратники и воеводы. Весь их боевой опыт стал большим подспорьем для всей русской рати в самый тяжелый час Куликовской битвы.

Так получилось, что среди воинов полка левой руки оказался и Ропша. Его, раненного в руку, воевода Семен Мелик отправил с донесением к воеводе Тимофею Вельяминову в большой полк. Оттуда Ропша сначала слетал на правый фланг, когда на него давили ордынцы, повинуясь приказу Тимофея Вельяминова. Затем Ропша дважды побывал на левом крыле, с военачальниками которого Тимофей Вельяминов держал постоянную связь через гонцов. Неся очередное устное послание от воеводы большого полка, Ропша прорвался сквозь сумятицу боя на левый фланг в третий раз.

Натиск татарской конницы Ропша встретил в рядах дружинников моложского князя Федора Михайловича.

Татары пустили впереди пробивным тараном панцирную хорезмийскую конницу, удар которой рассек моложскую дружину надвое. Елецкие дружинники отважно помогали Федору Михайловичу, но их было мало. Хорезмийцы были почти неуязвимы для стрел и копий, покрытые чешуйчатыми стальными доспехами, в шлемах с прочными забралами; огромные кони хорезмийцев тоже были прикрыты защитными щитками спереди и с боков.

В первые же минуты боя под Ропшей убили коня. Ему чудом удалось выбраться из лязгающей железом круговерти и добраться до пешей ростовской рати. Ропше пришлось взяться за меч и, превозмогая боль в раненой руке, вступить в битву с ордынскими пешцами, которые валом валили на занимаемую ростовцами возвышенность со стороны топких берегов реки Смолки.

В передовых шеренгах наступающей ордынской пехоты опять шли наемники фряги в черных латах с красными крестами.

Ропша смог убить всего одного фряга. Получив рану от удара копьем, он свалился наземь, корчась от боли. Его неминуемо затоптали бы ногами или добили наступающие ордынцы, если бы не расторопность одного из ростовских ратников, который схватил упавшего Ропшу за ноги и уволок его подальше от сумятицы сражения.

Отлежаться Ропше не удалось. Ордынцы наседали на русичей с двух сторон, все глубже вклиниваясь между большим полком и полком левой руки, а также вытесняя ростовских ратников с их выгодной позиции в низину. Увидев коня без седока, Ропша без раздумий запрыгнул в седло. Мимо него неслись конные гридни белозерского князя Федора Романовича. Ропша пустил коня в галоп, пристроившись к атакующему строю белозерских дружинников.

Белозерцы сшиблись с кипчакскими всадниками, плоские шлемы которых резко отличались от островерхих шлемов хорезмийцев и мохнатых шапок татар.

Кипчаки рубились храбро, стремясь смять левое крыло русского войска и ударить в спину большому полку.

На помощь ростовцам и белозерцам пришел резервный полк под началом князей Андрея Серкизова и Глеба Дмитриевича, сына брянского князя.

Конные лавы сшибались в тесноте, не имея возможности для маневра. Лошади шарахались от мертвых тел и в суматохе давили живых; земля стонала от тяжкого топота многих тысяч копыт. Русичи и ордынцы сходились лоб в лоб, устилая поле кровавой мешаниной из порубленных воинов и покалеченных лошадей. Маятник воинской удачи больше часа колебался из стороны в сторону, давая перевес то русичам, то татарам…

Летописец красноречиво повествует в своем труде об этой битве на левом фланге: «И так сошлись обе силы великие на бой, и бысть брань крепка и сеча зла зело. И падали мертвые во множестве бесчисленном с обеих сторон; всюду убитые лежали, татары и русские. Кони проносились по мертвым, как по земле. Не только от оружия гибли воины, но и под конскими копытами умирали; и лилась кровь, как вода…»

Глава тринадцатая Удар Засадного полка

Дружины, укрытые в дубраве близ реки Смолки, лишь смутно слышали гул сражения, развернувшегося по всему Куликову полю. Воины, стоявшие и сидевшие подле своих лошадей, пребывали в тревоге и недоумении. Битва с татарами длится уже не один час, а их воеводы явно не торопятся давать сигнал к выступлению!

Серпуховская дружина расположилась почти у самой опушки, выходившей на Куликово поле, поэтому гридням Владимира Андреевича шум побоища доносился более явственно. Кое-кто из воинов забрался на деревья, дабы разглядеть хоть какие-то перипетии этой решающей битвы. Всем увиденным дозорные делились со своим князем и сотниками, от которых тревожные вести передавались прочим дружинникам.

Нелюб стоял, прислонившись плечом к молодому дубу. Сильное волнение, донимавшее его с самого утра, теперь вдруг куда-то исчезло. Глядя на суровое лицо Владимира Андреевича, нетерпеливо расхаживающего по лужайке между кряжистым дубом и стройным ясенем, Нелюб сознавал, что неспроста упрятаны в лесу три конных русских дружины.

«Коль тут сам Боброк верховодит, значит, для решающего удара полк наш припасен! — думал Нелюб. — Иначе и быть не может!»

За спиной у Нелюба балагурил Вьюн, собрав вокруг себя больше десятка гридней.

— У Мамая, сказывают, зубы торчат изо рта, как у кабана, два сверху и два снизу, — разглагольствовал Вьюн. — Вместо носа у Мамая пятак свинячий, а когда он гневается, то у него из ноздрей дым валит. Вот так. Жрет Мамай мясо человеческое, но не брезгует и кониной. Князья наши постановили на совете: взять Мамая живым и всему люду на Руси показать. Так что, други мои, уж поусердствуйте, не рубите Мамая мечом, коль столкнетесь с ним в сече, но вяжите его веревкой.

— У меня и веревки-то нету, — прозвучал чей-то немного растерянный голос. — Как же мне быть?

— И у меня нету, — раздался другой голос.

— Коль Мамай столь страшен на вид и людьми питается, нечего его щадить! — воскликнул кто-то решительно. — Порубить на куски злыдня этого, и вся недолга!