Клио и Огюст. Очерки исторической социологии - Вадим Викторович Долгов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Важной ролью дружины в жизни древнерусского общества было обусловлено ее привилегированное положение. Лучшие части военной добычи доставались тем, кто более всего рисковал жизнью и более сил вложил в победу, – дружинникам. Хороший князь щедро наделял дружину золотом и серебром, на пирах им доставались лучшие куски и лучшая посуда: «Когда же, бывало, дружинники выпьют хмельного на пиру, то начнут роптать на князя, говоря: “Горе головам нашим: дал он нам есть деревянными ложками, а не серебряными”. Услышав это, Владимир повелел исковать серебряные ложки, сказав так: “Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец с дружиною доискались золота и серебра”. Ибо Владимир любил дружину и с нею совещался об устройстве страны, и о войне, и о законах страны»[67].
С развитием общественной системы старшие дружинники стали получать от князя не только взятые с боя движимые ценности, но и регулярную дань с городов и сел. Сложилась вассальная система, на верхушке которой стоял князь. Вторым звеном, непосредственными вассалами князя были старшие бояре. Им в качестве волостей давались целые города. Субвассалами были мелкие бояре и, возможно, младшие дружинники – детские. Они получали регулярные поступления с небольших сел. Таким образом, вольная дружина древних времен стала к XII–XIII вв. терять подвижность и превращаться в феодальное сословие. Со временем взимание дани (сравнимое с западноевропейскими бенефициями) окончательно превратилось в земельное пожалование (феод). Но и тогда, не деля уже с князем хозяйство и быт, дружинники оставались ударной силой войска, его боевыми товарищами и советниками.
В глубокой древности в дружинной среде выработалась особая психология, для которой был характерен культ «боевой злости», отчаянной дерзости, презрения к смерти и агрессивного высокомерия по отношению к врагу. История дала нам уникальный шанс увидеть русскую дружину не только глазами нашего летописца, для которого, понятно, дружинные воины были героями и защитниками русской земли, но глазами врагов-византийцев, а именно глазами византийского хрониста Льва Диакона, причем в ситуации весьма острой.
969 г., идет война между дружиной Святослава и Византией за Болгарию. Огромный численный перевес на стороне недавно взошедшего на престол византийского императора Иоанна Цимисхия – он направляет русскому князю надменное послание, где грозит обрушить на дружину всю мощь византийской регулярной армии в случае, если русские не покинут Болгарию. Что же отвечает императору князь? В его ответе мы не найдем и малой крупицы дипломатических ухищрений. Святослав предлагает Иоанну самому убираться «по добру по здорову» из Европы в Азию. Император снова пишет длинное письмо, где и уговаривает, и Бога поминает, и грозит, и снова уговаривает.
И снова Святослав отвечает ему лаконично и дерзко: «Я не вижу никакой необходимости для императора ромеев спешить к нам; пусть он не изнуряет свои силы на путешествие в сию страну – мы сами разобьем вскоре свои шатры у ворот Византия и возведем вокруг города крепкие заслоны, а если он выйдет к нам, если решится противостоять такой беде, мы храбро встретим его и покажем ему на деле, что мы не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к жизни трудами рук своих, а мужи крови, которые оружием побеждают врага. Зря он по неразумию своему принимает росов за изнеженных баб и тщится запугать нас подобными угрозами, как грудных младенцев, которых стращают всякими пугалами»[68].
Можно подумать, что за спиной русского князя, откровенно дразнящего византийского владыку и опытного военачальника Иоанна Цимисхия стояла миллионная армия. Но нет, это были всё те же 10 тысяч дружинников. Сила стояла как раз за плечами императора. Несмотря на тяжелейшие условия, Святославу удалось выстоять. Воинская дерзость, бывшая неотъемлемой частью дружинного этоса, сыграла в этом не последнюю роль.
Но со временем положение изменилось. С того момента, как русские князья перестали, подобно Святославу, проводить всю жизнь в походах и занялись строительством государства, т. е. с XI в., в дружине выделяются наиболее знатные, авторитетные воины. Вот тут действительно начинает проявляться принцип родовитости (но не до степени кастовости). Принято становится показывать знатность золотым шитьем на одежде. Перед знаменитой междоусобной Липицкой битвой 1216 г. князь Ярослав Всеволодович, инструктируя воинов, призывает их ни в коем случае не брать в плен даже представителей знати. Согласно тексту Новгородской карамзинской летописи, высказывает он эту мысль так: «А человека кто возьмет живого, тот сам будет убит; даже если в золотом будет оплечье – убей его, а мы вдвое наградим. Да не оставим ни одного в живых»[69].
Именовались представители старшей дружины боярами. Происхождение этого слова до конца не выяснено исследователями. Существуют разные версии. По мнению Н. М. Карамзина, слово это происходит от слова «бой», «и в самом начале могло знаменовать воина отличной храбрости, а после обратилось в народное достоинство». Составитель одного из лучших классических словарей древнерусского языка И. И. Срезневский прибавлял к этой версии предположение, что слово помимо «боя» могло иметь в основе корень «боль-вель» (от слова «большой»), недаром в Древней Руси иногда писали – «болярин». В таком случае, боярин это уже не столько воин, сколько вельможа – высокопоставленное лицо.
Есть версии о иноязычном происхождении этого термина. Первую выдвинул еще «последний летописец и первый историк» XVIII в. В. Н. Татищев, выводивший «боярина» от сарматского «поярика-боярика», обозначавшего «умную голову». То есть, согласно Татищевскому мнению, боярин – это прежде всего мудрый княжеский советник. Но и это было еще не всё. В XIX в. С. Сабинин обратил внимание на сходство слова «боярин» со скандинавским словом baearmenn или baejarmen, что означало: 1) гражданин, муж града; 2) служащий при дворе. Сходство заставило предположить родственность этих слов. Следует, правда, заметить, что в славянской Болгарии тоже есть бояре (бойары), скандинавское же влияние там предположить трудно. Есть версия, что титул «боярин» можно рассматривать как русский вариант французского «барона» (тем более что похожи и звучания, и смыслы этих слов). И наконец, выдающийся русский лингвист А. И. Соболевский выдвинул предположение, что слово «боярин» имеет тюркское происхождение. Таким образом, почти не осталось языков, из которых не выводили это слово.
Дело обстоит так, что самым добросовестным будет признать происхождение этого титула до конца не выясненным.
Если со словом «бояре» много неясного, то с ними самими дело обстоит гораздо лучше. Их положение определяется совершенно точно – изначально у
