Колодезь - Святослав Логинов

Однако на этот раз Семён и парой слов перекинуться с мавлой не успел. Едва работники управились с делами, как объявился купец и, подозвав Семёна, пристегнул его за ошейшик к коновязи, как было в самый первый день, да и не раз впоследствии. Обычно Семён в таких случаях молчал, а сейчас не выдержал, спросил:

— За что?

— Чтобы не улыбался, — коротко ответил Муса и, плюнув Семёну под ноги, ушёл.

— Хозяин на твоё непокорство сердится, — пояснил Ибрагим. — Если бы ты уверовал в Аллаха, никто тебя не приковывал бы.

— Уйди, поганец, — простонал Семён. — Не трави душу.

Тяжко было, словно чешуйчатый касаль в самое сердце вцепился. И прежде не больно жаловала Семёна подневольная жизнь, но всё же он неосторожно полагал, что одно в рабском звании хорошо — никто тебя силком не перекрещивает, хочешь быть поганой собакой — веруй во Христа, ан нет. Хочешь веровать во Христа — сиди, как поганая собака, на цепи.

Семён выковырял из земли невеликий камешек и принялся остервенело бить по цепи, стараясь расклепать звено. Ну и пусть его словят через пару часов, но святые места он увидит!…

Муса расслышал стук, и за каждый удар по цепи Семён поплатился вдесятеро. Затем с помощью мавлы и десятка добровольных помощников Муса связал беснующегося раба и отволок его в темницу, где давно умеют смирять бесноватых.

Темница располагалась за городом и представляла собой яму в два человеческих роста глубиной с выложенными камнем стенами, даже не отвесными, а опрокинутыми вглубь, чтобы никто и думать не пытался выбраться на волю, В яме держали пойманных бродяг, несостоятельных должников, всякую шушеру, которой покуда не нашлось места ни на свободе, ни на колу. По такому случаю и охраняли зиндан не слишком строго. Под навесом сидели двое стражников, в ведении которых была лестница и верёвки, с помощью которых преступников ввергали вниз, а если требовалось, то и выволакивали на свет божий. Один из стражников, густо пахнущий анашой, принял от Мусы плату, обещал приглядывать, чтобы с рабом ничего особого не случилось, после чего Семён был ввергнут во тьму зиндана.

Казалось бы, всего делов — лишнюю неделю в узилище посидеть… Когда обоз в Ыспагань приходил, то Муса Семёна весь срок в тюрьме продержал, даже домой не заходя, передал раба аскерам. Тогда Семён оставался спокоен, даже гордился, что Муса смотрит на него опасно, а в нынешний раз оказался уязвлён в самое сердце. Сначала порывался биться и кричать, хотя и понимал, что единственное, чего может получить, — зуботычин от выведенных из терпения тюремщиков. Однако один из воинов был надёжно усыплён запретным куревом, а второй — молодой краснолицый парень — не то отлучился куда-то или, может быть, привык слушать вопли и находил в том особую прелесть. На то она и тюрьма, чтобы в ней было плохо. Должно быть, пророк, писавший о плаче и скрежете зубовном, сам сиживал в зиндане и на собственной шкуре знал, что есть тьма внешняя. Наконец Семён устал драть горло. Сидел молча, закаменев лютой ненавистью, переживая, как придушит злодейственного Мусу в первую же ночь, едва купец покинет город. Потом и чёрные мысли перестали греть, и Семён начал молиться. Знал, что среди бродяг и воров, что рядом сидят, почитай все бусурмане и запросто могут его порешить за христианскую молитву, но креста не скрывал и молился вслух. Пусть убивают… Христос в этой же земле пострадал.

Большинство заключённых не то что резать Семёна не собирались, но и молитв его попросту не замечали. Всякий узник о своём думает, что ему чужие молитвы? Но всё же один заключённый на Семёновы выкобенивания призрел и поступил, как истинному мусульманину пристало. То был сухонький старичок в высокой шапке и грубошёрстной абе, какие обычно носят святые дервиши, напоказ уязвляющие свою плоть жёстким верблюжьим волосом. Старичок подошёл к Семёну, постоял, качаясь на пятках, негромко пропел: «Бисмалла!» — и саданул босой ногой Семёну под кадык. Не почуял бы Семён в последний миг угрозу, не принял бы удар в изготовленные руки, то тут же и упал бы со сломанным горлом. А так старикан отшатнулся и вновь замер напротив сидящего на корточках Семёна, словно ничего только что и не случилось.

— Нехорошо, ата, — попенял Семён своему убийце. — Старый человек, а такие дела творишь. Что, если я теперь поступлю с тобой, как книги хадисов велят поступать с бесчестно напавшим обидчиком? Сегодня тебя спасла белая борода и завет господа Исуса Христа. Ступай и больше не греши.

— Сеид-баба, — негромко позвал дервиш, — ты слышал? Почтительный гяур не может поднять руку на белобородого старца. Но ведь твоя борода черна, Сеид!

Во имя Аллаха, помоги человеку облегчить его праведный гнев.

Сеид, до того сидевший в тени, медленно поднялся и вышел на середину тускло освещённого пространства. Защитник дервиша был не просто чернобород, борода начиналась от самых глаз и неровными прядями опускалась на грудь, оставляя открытой лишь яму рта, обрамлённую запёкшимся мясом губ. Зато шишковатая башка была обрита наголо, так что казалось, будто голову Сеиду оторвали и, перевернув, присобачили на прежнее место вверх тормашками. Роста Сеид был огромного, длинные узловатые руки оканчивались никогда не разжимающимися кулаками. Глаза под нависающими надбровьями ничего не выражали, кроме готовности пустить кулаки в ход.

Семён легко поднялся навстречу зверообразному мордовороту. Страха он не ощущал, отлично зная, что звероподобные громилы опасны только для тех, кто испугается их лютого облика. На самом деле здоровый мужик подобен быку: силой его свалить трудно, а ловкостью — завсегда можно.

Сеид глухо зарычал, распаляя кровь, и резко ударил ногой, метя в низ живота. Так дерутся кызыл-баши и парни в афганских кишлаках. Семён удара ждал и, перехватив ногу, отправил Сеида в дальний угол, на колени сгрудившимся там людям.

Сеид взревел раненым туром, ушибленные обрушившимся телом люди закричали, призывая кто Аллаха, кто Магомета, а кто и тюремную охрану. Неведомо, слыхал ли господь или пророк вопли обиженных, а вот стражник, тот, что не злоупотреблял запретным, появился на краю ямы и с интересом заглянул в тюремную преисподнюю.

Сеид, распихивая людей, поднялся. Сгорбившись и раскинув лапы, словно вставший на дыбы медведь, он двинулся к Семёну. Пудовый кулак со свистом рассёк воздух, и Сеид вновь грянулся на плотно утоптанный пол.

Стражник наверху захохотал.

— Что, беюк, не можешь с неверным справиться? Ну-ка, ножом его пырни!

Короткий и широкий нож звонко упал на землю. Он был тяжёл и так остр, что им было бы нетрудно побриться. Самый вид его напоминал об убийстве — жестоком ударе, распарывающем человека от лобка до самого горла. Скучающий караульщик хотел крови и был готов ради неё даже оправдываться перед начальством за не вовремя произошедшее убийство.