Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом - Илья Троянов

— Вот взгляните. — Рука титулованной особы обводит скопище турок, югославов и африканцев, которые группками стоят, либо сидят на чемоданах, либо лежат на газетах среди просторных залов триестского вокзала. — Эта проблема присутствует всюду. И это сплошь проблемы в будущем, если мы уже сейчас не займемся их разрешением. Едва ситуация у них на родине ухудшается, как они все сваливаются нам на голову, и это происходит почти непрерывно, это единственное, что мы с уверенностью можем предсказать, и, напротив, редкая удача — если ситуация вдруг улучшится. Это миграционный осмос. Вам известно, что такое осмос? Перераспределение элементов при изменении агрегатного состояния. А пресса уже выступила по этому поводу? А газета у вас при себе? Да, настоятельно прошу. И давайте побыстрей, у нас мало времени. Мне хотелось бы до вечера разобраться с этим вопросом. Мы крайне недовольны тем, что вы дали этой проблеме разрастись до подобных масштабов.

Вот уже десять минут посланник мерит шагами кабинет директора, сам же директор вместе с секретарем сидит за столом, внимательно слушает и односложно отвечает.

— Вы газеты читали? А этот снимок вы видели, эти наглые ухмылки, это же чистейший афронт, а эта дурацкая надпись, LIBERTA. Из чего она, кстати, выложена?

— Из булочек.

— Из булочек??

— Да, из булочек, которые в столовой.

— Из булочек?! Час от часу не легче. Вы допустили, чтобы лагерь превратился в цирк. Я упомяну об этом в своем отчете. Мы постараемся разрешить проблему как можно скорей, и я надеюсь, что на будущее вы избавите нас от подобных происшествий. Когда я мог бы переговорить с зачинщиками?

— Мы ждем представителя из министерства. Он должен появиться с минуты на минуту.

— А правда, что с этими людьми можно объясняться и по-русски?

— Правда.

— Вот вам — в порядке исключения — положительный эффект интернационализма.

— Простите, не понял.

— Шутка. Забудьте. Я служил посольским атташе в Москве. Приведите зачинщиков. Можно немножко позондировать почву, пока мы ждем вашего начальника.

Через несколько минут секретарь возвращается один.

— Они не желают. Они требуют, чтобы мы сами к ним пришли.

— А больше им ничего не надо? Они у вас вообще всем командуют. Видно, вы, итальянцы, никогда не изменитесь. Ну что ж, тогда пойдем к ним.

— Господа, — говорит высокий представитель ООН, обращаясь к мужчинам, которые вот уже пять дней держат голодовку, — вы компрометируете демократию. Своими непродуманными действиями вы служите другой стороне, а на нас вы навлекаете позор. Мы приняли вас, мы содержим вас, мы прилагаем все усилия, чтобы помочь вам. И мне думается, что наше гостеприимство и дух свободного правопорядка налагает и на вас определенные обязательства. Господа, вы оставили за собой ад диктатуры и заслуживаете за это всяческого уважения, так не разменивайте же это уважение на глупые шутки. И не заблуждайтесь: даже самое демократическое государство не готово мириться с подобным поведением. Свободу надо защищать от анархии и хаоса. Когда вы были в опасности, мы чтили превыше всего ваши права, мы предоставили вам защиту, и вы с готовностью ее приняли. Это налагает и на вас некоторые обязательства, прошу серьезно об это подумать. Я настоятельнейшим образом рекомендую вам немедленно прекратить вашу голодовку. От имени Верховного комиссариата по делам беженцев я обещаю вам безотлагательное рассмотрение всех застрявших документов. Но до этого вам надлежит, господа, прекратить свою демонстрацию.

— Уважаемые господа, — это встал Константин, чтобы сказать от имени голодающих, — мы не готовы мириться с любым положением лишь потому, что вырвались из диктатуры. Вам известны условия в этом лагере, так что нет нужды о них рассказывать. Они бы могли быть и получше, но невыносимыми их отнюдь не назовешь. Для того, кто проведет здесь не больше нескольких недель. Но не для того, кто живет здесь годами. Есть дети, которые родились в этом лагере, они уже умеют говорить и ходить. Нам не хотелось бы, чтобы они в этом лагере стали взрослыми. Есть мужчины и женщины, которые так долго находятся в этом лагере, что утратили свою профессию. Беженцев систематизированно превращают в арестантов. Мы дадим вам срок, в течение которого все прошения, поданные ранее чем месяц назад, должны быть рассмотрены. А до тех пор мы продолжим голодовку.

Власти выдержали пятидневный срок, и на десятый день голодовка завершилась.

— Богдан, по-моему, нам не стоит дольше здесь торчать. Мы хотим уехать. Ты еще помнишь, о чем мы недавно уговорились? Мы бы охотно так и сделали. Ты не мог бы нам посодействовать?

Богдан кивает:

— Вы правы. Для вас так будет лучше всего. Кто хочет остаться в Европе, тому незачем оставаться в Пельферино.

В один из ближайших вечеров они прощаются со Стояном Великим, с Иво Шикагото, со всезнайкой Борисом, с беременной Мариной и ее красоткой сестрой, с двумя братьями-сапожниками, с Ассеном и его женой, с Ивайло, с Константином и другими голодавшими, которые еще не пришли в себя после всех мытарств. Яна и Васко лишь с трудом могут заснуть, а того труднее рано утром, еще затемно, разбудить Алекса. Они крадутся вниз по лестнице и у главного входа встречают Богдана. Обнимаются, и Богдан дает Алексу шоколадку. Чтобы было что погрызть и чтобы ты не так уж сразу позабыл дядю Богдана. С чемоданом в правой руке у Васко, чемоданом, который благодаря заботам Каритас снова потяжелел, они выходят из ворот, что отпер для них Богдан.

Двигаться вперед нелегко. Пару с маленьким ребенком иногда подвозят, но машины, в которые они садятся, едут, как правило, недалеко. Шофер показывает знаками: мне здесь сворачивать, мне здесь направо, ну, я уже приехал. Они вылезают, благодарят, оглядываются по сторонам, пробуют сориентироваться. Море осталось далеко позади, похолодало, местность тоже изменилась, и деревья здесь растут другие. Они видят заправочную колонку. Васко решает, что было бы неглупо остановиться там, где машины снова выезжают на шоссе. Они покупают кока-колу.

— Не понимаю, почему люди это пьют, — говорит Яна, отхлебнув глоток. — Противный вкус.

Васко выставляет большой палец, Яна молится, и вскоре перед ними останавливается…

— Алекс, что это такое? — Это «альфа-ромео». «Юлия-супер».

Он гордо держит бутылочку кока-колы, отец и шофер произносят названия каких-то мест, отец знаками подзывает их.

Они быстро продвигаются вперед, и легко, тоже благодаря советам Богдана, легче, гораздо легче, чем в первый раз, пересекают границу и осенним днем вместе с лучами закатного солнца попадают во вторую страну земли обетованной. Ровная гряда холмов за последние часы прекращается в острые, колючие горы. Яна тревожится о ночлеге. На всякий случай Богдан дал им немного денег, но чтобы не тратить так уж сразу. Авось их подберет какая-нибудь машина, которая поедет ночью. Она сидит с Алексом на траве и играет в кости, за ними раскинулись пастбища. Васко стоит на краю шоссе, вытянув руку. Машины проносятся мимо в снопах встречного света. Разглядеть что-нибудь очень трудно. Вспыхивают фары, и сразу за Васко резко тормозит зеленый фургончик. На боку у фургончика веселая корова рекламирует сыр. «Я выиграл! — кричит Алекс и пытается как можно шире распластать ладонь с костью, которую бросила мать. — Вот ты и моя, я тебя положу в карман, там и сиди». Васко разговаривает с бородатым шофером. Шофер добродушно кивает, перегибается через соседнее сиденье, открывает дверцу. Ему ехать через перевал и еще изрядный кусок дальше. «Ситроен», — говорит Алекс. Он стоит в кабине, зажатый коленями родителей, словно руководит поездкой. А шофер напевает и не глядит на своих попутчиков.

Дорога начинает подниматься. Как они здесь ухитряются обгонять, при таких-то поворотах, когда никакого обзора. Почти ни одна машина не задерживается без надобности позади фургона. «Ну и ползет же он», — жалуется Алекс. «Ты, может, пешком хочешь?» — спрашивает отец. «Вот психи», — говорит мать. К перевалу они подъезжают как раз на закате. Небо окрасило неяркой краской раздерганные облака, назад, к югу, и вперед, к северу, дорога круто идет под уклон, скрывается из глаз в высокогорных подъемах и спусках. Лишь на некоторых, весьма удаленных друг от друга местах заявляют о себе огни. Темнеет. В кабине они чувствуют себя вполне спокойно. Вскоре окружающий мир можно увидеть лишь при свете фар. Семейство садится плотней друг к другу, Васко обхватил правой рукой плечи Яны, она положила руку на голову Алексу, который откинулся назад, словно уснул. После двухчасовой езды человек за рулем зевает, что-то говорит и останавливается. И знаками велит им вылезать. Площадка для отдыха, огражденная балюстрадой, под которой шумит вода. Холод пронизывает до костей. Алекс идет с отцом пописать, Яна разминает затекшие ноги, обходит полукружье балюстрады, пальцы одной руки забираются в рукав другой и ползут к плечам. Она слышит, как захлопывается дверца. Васко еще застегивал ширинку, когда рядом взревел мотор, Васко быстро оборачивается. В свете единственного фонаря на этой безлюдной стоянке улыбающаяся корова приходит в движение. Он что, хочет поставить машину по-другому? Хочет развернуться? С чего вдруг? Тут показываются задние огни, Васко мчится за машиной. Мать бросается к Алексу. А отец останавливается. Фургон скрылся, его уже не догонишь. Васко тяжело дышит и силится понять, почему этот человек вдруг взял и уехал. Может, недоразумение какое? Нет, из-за какого такого недоразумения он мог бросить нас на этой заброшенной стоянке? Васко еще в нескольких шагах от Яны, и Яна кричит ему: мы оставили там чемодан. Чемодан. Ни у кого из них нет в руках чемодана. Быть того не может, чтобы этот тип ради дурацкого чемодана со старым тряпьем высадил их среди ночи в горах. Быть не может. Какой… какой… И вот они стоят втроем на границе света отбрасываемого фонарем. Яна плачет, Алекс крепко держит ее за руку. А Васко стоит неподвижно и пробует собраться с мыслями. Он подходит к балюстраде и пристальней вглядывается во тьму. На дне долины он видит скопление огней. Он знает, что расстояние обманчиво, что огни кажутся ближе, чем это есть на самом деле.