Лейла. Шанс за шанс (СИ) - Цвик Катерина Александровна

— Мама яссказывая мне пья лунную пыль… — задумчиво протянул мальчик и на некоторое время затих что-то обдумывая. Но хватило его ненадолго и уже через несколько минут он снова начал ерзать на моих коленках, а я решила развлечь его иначе.

— Хочешь, я спою тебе песенку про маленького художника?

— Хочу! — отозвался он и выжидательно на меня посмотрел.

А я начала петь «Оранжевую песню», которую не так давно для себя переводила на местный язык:

Вот уже два дня подряд я сижу рисую.

Красок много у меня — выбирай любую.

Я раскрашу целый свет в самый свой любимый цвет…

— А разве так можно? — удивился Мамук.

— Можно, конечно, на самом деле в творчестве можно все, если это идет от души, только не каждый может это понять… Но ведь это уже проблема того, кто не понял? — улыбнулась я и потрепала буйные вихры завозившегося на моих коленях Мирата.

— А где майцик взяй стойко кьясок? — удивил меня вопросом малыш.

— Но он же маленький художник! И откуда ты взял, что это мальчик? Может, это поется о девочке?

— Нее, девочка не может быть художником, — убежденно ответил на это Мамук.

— Почему же? — неподдельно удивилась я.

— Потому что она девочка, — так же убежденно заявил он.

— И ты считаешь, что в жизни девочки нет места творчеству?

Мне даже интересно стало, куда нас заведет этот разговор.

— А какое у нее в жизни может быть творчество? Детей нужно растить, за домом следить…

— Ну хорошо, а вышивка? Ведь вышивают только женщины и то, что они делают, можно считать произведением искусства. Только у них вместо красок нитки.

Мамук ненадолго задумался и как-то не уверенно произнес:

— Но ведь все говорят, что призвание женщины — дом и семья.

— Это так. Но почему ты решил, что, кроме дома и семьи, в жизни женщины больше ничего не может быть? Я вот, например, выражаю свою творческую энергию в кулинарии. Без этого нашей кофейни уж точно не было бы. Сэйра тоже. Айла любит вышивать и уже сейчас делает замечательные вещи. А наша мама выражает свое творческое начало в убранстве дома. Посмотри, какой он у нас красивый и уютный. И таким его делает именно женщина.

Казалось, Мамук был искренне поражен подобными речами. А потом ни с того ни с сего, сжимая кулаки, выдал:

— Так ты думаешь, что женщины лучше мужчин?

У меня аж глаза на лоб полезли от таких неожиданных выводов:

— Вовсе нет, Мамук! С чего ты это взял? Я совсем не имела подобного в виду! Я хотела лишь сказать, что женщины и мужчины, несмотря на все их различия, имеют одинаковое право на творчество, свои увлечения, свои мысли и уважение в равной степени. — Все это я, разумеется, говорила не только Мамуку, а всем, кто сейчас находился рядом. — Более того — я уверена, что женщины могут гораздо больше, чем думают и хотят им доверить мужчины…

Внезапно, в беседу вмешался профессор:

— Могут… Но хотят ли?

— Хотят ли? — задумчиво повторила я вопрос профессора и задала ему новый: — Дают ли им такую возможность и дают ли им вообще хотя бы захотеть попробовать?

— Да причем здесь хотят или могут? — не выдержав подобных разговоров, которые противоречили всему, что он знал с детства, раздраженно проговорил Кирим. — Всевышний доверил женщину мужчине, и только ему решать, что она будет хотеть и мочь.

Я сдержала резкие слова, готовые сорваться с губ, вовремя вспомнив, что феминизм здесь не в чести, да и привычка, вбитая за годы жизни в этом мире, заставила смолчать. Однако хватило меня ненадолго:

— Возможно, всевышний и доверил мужчине женщину как более сильному, но это не значит, что он отобрал у нее разум, чувства и желания. Ведь, вручив женщину мужчине, он хотел, чтобы тот стал для нее защитником, а не тюремщиком. Оставьте женщину на острове одну и увидите, что она как-нибудь сама разберется, что ей делать, а не будет ждать мужчину, чтобы он рассказал ей об этом.

— Да что ты такое говоришь?! — искренне возмутилась Эльмира. — В нашем мире женщине без мужчины никуда! Всевышний сказал, что женщина не должна перечить мужчине, должна быть покорна его воле и следовать за ним, куда бы он ни сказал и что бы он ни сделал!

— Понятно… Курица — не птица, женщина — не человек… — пробубнила я еле слышно, отвернувшись. Опустив взгляд, внезапно встретилась с острым и пристальным взглядом Саргайла. Не выдержав, чтобы никто не увидел, показала ему язык и продолжила дискуссию, стараясь не углубляться и не перессориться со всеми, а свести все к невинным рассуждениям. — Но, дорогая тетушка, разве я говорила, что женщина не должна почитать отца, мужа или брата своего? Я сказала, что она тоже человек, и, как и любой человек, имеет чувства и желания, может творить, любить и ненавидеть. Разве я хоть в чем-то не права?

Та задохнулась от негодования, но ничего внятного ответить не смогла.

— Все ты так говоришь, — сверкая глазами от сдерживаемого смеха, ответил проф. — Только ведь и согласиться нельзя, так как вера и все, что закладывалось с детства, не позволяют, и возразить вроде как нечего.

— Еще как есть чего! — вдруг воскликнула молчаливая Вейла. — Все это богохульство! Каждый священник в Храме это подтвердит!

В комнате поднялся настоящий гвалт. Но меня удивило то, что больше всех возмущались не мужчины, а женщины! Профессор своими меткими замечаниями перетянул весь негатив на себя, мама вяло пыталась защитить меня, Сэйра молчала, все еще погруженная в свое горе, Эльмира и Вейла возмущенно тыкали в меня пальцами и кричали больше всех, Айла им поддакивала, периодически косясь на мать, Кирим их в этом поддерживал, не давай, правда, совсем уж в обиду, а Ромич и Мамук насуплено молчали, лишь громкими возгласами и взмахами рук выражая свое согласие или несогласие уже даже не понять с кем. Саргайл молчал, но по горящему глазу было понятно, что тоже имел что сказать. Все забыли и о конспирации, и о врагах, которые могли прямо сейчас находиться в доме. А я тихо жалела, что вообще начала этот разговор, и молчала, прижимая к себе Мирата.

В какой-то момент все выдохлись, и раздался тихий, обиженный голос малыша:

— Лейма, а поцему мне целый день низя быя гъемко говоить, а тепей все кьичат? — Немая сцена длилась недолго, и прервал ее все тот же Мират: — Лейма, я хацю песенку пья маенького худозьника.

— Хорошо, малыш, только больше не перебивай. Хорошо?

— Хаясе! — радостно согласился он.

А я уже без былого энтузиазма и даже с грустью начала тихо петь с припева:

Оранжевое солнце, оранжевое небо,

Оранжевая зелень, оранжевый верблюд,

Оранжевые мамы оранжевым ребятам

Оранжевые песни, оранжево поют!

— Странная у тебя песня вышла. Никогда прежде ничего подобного не слышал, — задумчиво протянул профессор.

А я вдруг поняла, что никогда раньше здесь песен не пела. Под нос что-то себе постоянно напевала, но что я там мычу, никто не прислушивался, а потому чуждость мотивов уловить не мог. А музыка и слова наших песен действительно сильно отличались от тех, что ходили по миру и были привычны в Шалеме. Местная музыка мне не то чтобы не нравилась, но казалась занудной и однообразной, как и слова, что и стихами назвать можно с натяжкой, скорее, некий рассказ положенный на музыку.

— Я тоже, — отозвалась мама. — Где ты ее слышала?

— Нигде, — пришлось очередной раз соврать. Правда при любом раскладе вышла бы мне боком. Хотя за сегодня я уже столько всего натворила и сказала, что боком мне что-то все равно вылезет. Вся шаткая конспирация коту под хвост. — Сама сочинила. Это детская песня.

— А для взрослых ты что-нибудь сочинить можешь? — вдруг спросил Ромич, как-то по-новому глядя на меня.

Что изменилось в его отношении, мне не удалось понять, но почему-то захотелось спеть что-то такое, что оставило бы в душе след. Вдруг подумалось, что даже если меня скоро не станет, то останется песня, которую, возможно, запомнят. А еще почему-то стало себя безумно жалко, ведь вообще-то мне уже почти тридцать лет! А по факту я всего лишь маленькая девочка, которая безумно устала быть чужой даже среди своих. Прыгаю тут, как лягушка в кувшине, пытаясь взбить масло. Вспомнился папа, который уплыл совсем недавно. Где он там? Все ли у него хорошо? И так тоскливо стало, что, почти не задумываясь над переводом, лишь изредка меняя слова, подстраивая их под местные реалии, я запела «Нежность»: