Красная роса - Азат Хаматович Абдуллин

— Верность нельзя пытать недоверием, — сказал он.

— А как быть? — спросили его. — Два предательства!..

Подумав, Мурзин ответил:

— Братья мои… самая лучшая тактика, родившись утром, днем становится силой, а к вечеру может стать негодной… Впереди бои. И пусть каждый будет уверен, что никто ему не выстрелит в спину. Смерть будет смотреть нам в глаза… И каждый в бою будет наедине со своей совестью. Исключение только подтверждает правило: все плохими быть не могут. Иначе нам не победить. Иначе нам быть раздавленными. Теперь надо верить друг другу. Мы начинаем бои.

Глядел я на него и каждый раз дивился: откуда у него, двадцатитрехлетнего хлопца, столько знаний, такта, гибкости? Он начинал там, где другие наши командиры останавливались — на твердой воле и умении командовать. Он раньше других проникал в смысл каждого явления. И получалось, что люди сами этого хотели, а он им только подсказал. «Это особый тип человека, — думал я. — Надо беречь его. Беречь. В нем все».

«Только против одной бригады немцы бросили две дивизии СС. Это был для них тяжелый урон — 60 эшелонов с войсками и техникой, 86 мостов, которые взорвали, пустили под откос партизаны. Они оставляли за собой огонь, гибель. Одно лишь имя бригады, имя Мурзина наводило на фашистов страх, пробуждало в народе решимость бороться, выдержать».

(Из документов о бригаде имени Яна Жижки.)

Мурзин продолжал свой рассказ.

— …Если вытянуть в одну линию все наши операции, все ситуации, в какие мы попадали, они показались бы почти одинаковыми. Со стороны. Но для меня каждая из них имеет свою мету… Подчас мы прорывались из оцепления, как сквозь заросли. В чешских областях действовали группы армий «Центр» и «Австрия». Кругом стояли сильные гарнизоны. Они иной раз блокировали нас в считанные минуты. В каждом бою мы оставляли за собой людей, которые только утром сидели передо мной, тосковали по семье, думали о завтрашнем дне. Душа у меня все время болела. Командиру это очень мешает. Но ничего с собой я не мог поделать…

Когда наши войска вошли в Германию и Австрию, продвигались на запад, «обнимая» Чехословакию с двух сторон, мы получили срочное задание: дать полные сведения о планах, о расположении армий врага, которые обороняли Чехословакию. Время не ждало. И нам хотелось получить информацию быстро, всю сразу и малой кровью. Шли усиленные поиски.

В городе Голешове стоял штаб войск особого назначения. Командовал ими майор Гюбнер. Шофером у него был Ганс Кох — немецкий коммунист. Ганс сообщил нам, что Гюбнер симпатизирует Советской Армии, недоволен политикой фашистов, а жена у него полячка, антинацистка. Мы попросили Ганса достать для нас биографию майора и при удобном случае узнать у него, не захочет ли он со мной встретиться.

Спустя две недели Ганс передал нам: Гюбнер согласен на встречу. Я стал изучать его биографию. Шестьдесят лет. Имеет пятерых детей. Чистокровный ариец. Член нацистской партии. С 1934 года майор. Воюет шесть лет. Более десяти лет майор… Что толкает его к нам? Обида? Страх перед близкой расплатой? Влияние жены? Или берет нас на мушку?

Местом встречи назначили дом лесника на окраине Голешова. Условия Гюбнера: с его стороны будут двое, с нашей — тоже двое. Мы не могли расположить отряд вблизи дома: Гюбнер в любой момент мог это разузнать и, в лучшем случае, не прийти. Оставив группу партизан в версте от дома, в лесу, мы с Настенко взяли с собой один автомат, пистолет, фотоаппарат. За десять минут до встречи приблизились к дому, залегли.

В назначенный час на дороге показался черный «оппель». Вскоре подъехал к воротам. За рулем сидел Ганс. Он загнал машину во двор, когда мы вышли навстречу. Сейчас что-то произойдет… Без заминки, расправив плечи, подошел Гюбнер. Взглянул в упор, без улыбки. Мы все вместе пошли в дом…

— Я вас сразу узнал, майор, — ровным голосом, на немецком, сказал Гюбнер. — Ваша фотография — на столе у моего заместителя.

— Располагайтесь, господин майор, — ответил я, еще не зная, чем это может кончиться.

Гюбнер достал карту из планшета:

— Разговор начнем с этого.

Он развернул карту. Я посмотрел, и сердце у меня забилось с новой силой. Там было обозначено все: дислокация армий, оборонявших Чехословакию, номера дивизий, их численный состав, аэродромы, количество самолетов, базы снабжения войск, линии тактической обороны…

— Господин майор, извините нас… — Мы взглянули друг на друга, и я увидел перед собой старого, осунувшегося человека, который уже разочаровался во всем. — Мы должны это сфотографировать.

Гюбнер кивнул. Настенко начал снимать.

— Помогите нам, — сказал Ганс, — отделаться от заместителя майора. Он мешает.

— Да, да, его следует устранить, — проговорил Гюбнер устало. — С ним нельзя.

— Что нельзя?..

— Как я предполагаю, вы ждете от меня не только сведения, но и оружие…

Я своим ушам не поверил.

— Да, господин майор. Как солдат, я вам обещаю: в любой трудный момент, если пожелаете, можете перейти к нам.

На том мы расстались.

А на третий день — с помощью Ганса — наши ребята убрали заместителя Гюбнера.

Так Ганс Кох оказал нам великую услугу, продолжая доставать все новые сведения. Мы пополнили наши арсеналы противотанковыми ружьями, пулеметами, боеприпасами. А в десятых числах апреля предложили Гюбнеру вместе с семьей перейти к нам. Он отказался. Тогда мы Ганса взяли к себе — больше не могли рисковать его жизнью.

Это был отличный немецкий парень. Со светлой головой. Мы очень берегли его.

И все же через пару дней, как он к нам пришел, чуть не случилась беда. В ту ночь Ганс должен был встретить на окраине Голешова своего товарища. Немца-антифашиста. Чтобы привести его к нам. Настенко с Меликом и Степановым были на задании, и я не мог Ганса пустить одного. Он взял ручной пулемет, я пистолет, две гранаты, и мы пошли.

Земля уже подсыхала, только в оврагах и под кручами дотаивал зернистый снег.

До Голешова оставалось еще полчаса ходьбы; мы только подошли к шоссе, как впереди, за дорогой, замаячили несколько фигур.

— Хальт!

Я выстрелил, Ганс застрочил, те ответили; мне левую ногу пронзила пуля, Ганс перестал стрелять.

— Плечо…

Не помня себя, я выхватил у него ручной пулемет:

— Ложись! — И с колена открыл огонь, потом бросил обе гранаты.

И мы вбежали в лес.

Смерть толкнулась в нас и отошла в сторону…

После этого наши отношения с Гансом стали особенно нежными. Теперь мы с ним ни на один час не разлучались. Глядя на него, я часто думал о том, что