Что Кейти делала потом - Сьюзан Кулидж

Эти таинственные двери волновали воображение Кейти и не давали ей покоя, пока она не открыла каждую из них и не выяснила, куда они ведут. Одна открывалась в маленькую ванную комнату. Другая вела через узкий темный коридор на какое-то подобие балкона или лоджии, нависающей над садом. Третья приводила в пыльную каморку с проделанной в стене щелью, через которую можно было заглянуть в бывшую гостиную епископа, которая теперь была превращена в общую столовую гостиницы. Щель была явно предназначена для тайного наблюдения, и Кейти мысленно представила целую череду почтенных прелатов, прижимающихся ухом к щели, чтобы подслушать, что говорят о них в соседнем помещении.

Но самое удивительное открытие она сделала, лишь когда ложилась спать на вторую ночь после приезда и уже была уверена, что знает все о таинственных дверях и о том, куда они ведут. Но необъяснимый слабый сквозняк, заставлявший дрожать огонек ее свечи, выдал существование еще одной двери, столь искусно скрытой благодаря подобранному рисунку обоев, что она не заметила ее прежде. Почти содрогаясь, она натянула халат, взяла свечу и вошла в узкий коридор, куда вела дверь.

Коридор был недлинный и кончался дверью в крошечную молельню, где стоял маленький мраморный алтарь со скамеечкой для коленопреклонения, подсвечниками и большим распятием на стене над ним. В подсвечниках еще оставались огарки восковых свечей, а в вазах, стоявших по обе стороны от них, пыльные бумажные цветы. На скамеечке лежала выцветшая шелковая подушка. Епископ, несомненно, часто опускался здесь на колени. Кейти чувствовала себя так, словно она была первой, кто вошел в молельню с тех пор, как оттуда в последний раз вышел епископ. Здравый смысл говорил ей, что это спальня гостиницы, в которой на протяжении многих лет постоянно жил кто-нибудь из приезжих, и что кто-то из них должен был обнаружить эту дверь и войти в маленькую молельню, но здравый смысл иногда не так приятен, как романтичность. Кейти нравилось думать, что она была первой, и «делать вид», будто никто больше не знает об этой двери, и придумывать легенды об этой гостинице, легенды, которые Эми находила более интересными, чем любые сказки.

Прежде чем лейтенант Уэрдингтон покинул их, в саду состоялся его разговор с сестрой. Она сама вызвала его на этот разговор, так как было немало такого, что лежало у нее на сердце и заставляло желать объяснений брата, но он так легко поддался на ее маленькие хитрости, что, очевидно, не питал отвращения к занимавшей ее идее.

– Ну полно, Полли, не ходи ты вокруг да около, – сказал он наконец; ее полунамеки и тонкая женская дипломатия позабавили и немного рассердили его. – Я знаю, о чем ты хочешь спросить, и, поскольку бесполезно делать из этого секрет, я спрошу тебя в свою очередь: есть у меня какая-нибудь надежда, как ты думаешь?

– Какая-нибудь надежда! Ты имеешь в виду Кейти? Ах, Нед, ты меня осчастливил!

– Да, конечно, я имею в виду Кейти.

– Не знаю, почему ты говоришь «конечно», – заметила сестра с присущим ее полу своенравием, – если всего лишь пять или шесть недель назад я не могла спать по ночам от страха, что тебя подцепит эта Лили Пейдж.

– Такая опасность была, – ответил брат серьезно. – Она очень красива и прекрасно танцует, и все другие молодые люди сходили по ней с ума, и… ну, ты сама знаешь, как это бывает. Теперь я и не знаю, что это было, – почему она так нравилась мне, да и тогда, наверное, не смог бы сказать. Но без малейших затруднений я могу сказать, что нравится мне в другой.

– В Кейти? Да уж разумеется! – выразительно воскликнула миссис Эш. – Эти две девушки сравнимы не больше, чем… чем хлеб и молочный пунш. На одном можно прожить, на другом нет.

– Ну, ну, Полли, мисс Пейдж не так уж плоха. Она довольно приятная девушка и очень красивая – красивее, чем Кейти; я не так безумно влюблен, чтобы не видеть этого. Но не будем говорить об этом, речь сейчас совсем не о ней. Вполне вероятно, что ей нечего было бы сказать мне в любом случае. Я был лишь один из целого десятка, и она никогда не давала мне повода предположить, будто я интересую ее больше, чем остальные. Поговорим о твоей подруге. Как ты думаешь, могу я на что-то надеяться?

– Нед, какой же ты милый! Я предпочла бы Кейти в качестве сестры любой другой девушке, какую только знаю. Она такая славная во всех отношениях – такая искренняя, милая, надежная.

– У нее есть все эти и другие качества. Она женщина, с которой можно соединиться на всю жизнь и всегда быть уверенным в ней. Она была бы прекрасной женой для любого мужчины. Я и вполовину ее не стою, но вопрос остается – и ты еще не ответила на него, Полли, – на что я могу рассчитывать?

– Не знаю, – помедлив, ответила ему сестра.

– Тогда я должен спросить у нее самой, и я сделаю это сегодня.

– Не знаю, – повторила миссис Эш. – «Она женщина, и потому ее необходимо завоевать»[124]. И я думаю, еще никто не опередил тебя, – это все, чем я могу тебя обнадежить, Нед. Кейти никогда не говорит о таких вещах, и, хотя она так откровенна, я не могу сказать, думает она об этом или нет. Впрочем, ты ей нравишься, в этом я уверена. Но, Нед, неразумно говорить ей что-либо сейчас.

– Неразумно! Почему?

– Да, неразумно. Вспомни, что еще совсем недавно она смотрела на тебя как на поклонника другой девушки, и к тому же девушки, которая ей не очень нравится, хотя они и кузины. Ты должен дать ей время избавиться от этого впечатления. Подожди – вот мой совет, Нед.

– Я готов ждать сколько угодно, если в конце концов она скажет «да». Но тяжело уезжать, не услышав ни слова надежды, и, мне кажется, было бы мужественнее высказаться открыто.

– Слишком рано, – настаивала сестра. – Ты же не хочешь, чтобы она думала о тебе как о непостоянном молодом человеке, влюбляющемся в новую девушку в каждом новом порту и забывающем о ней, как только корабль отплывает. У моряков плохая репутация в этом отношении. Ни одной женщине не льстит внимание такого мужчины.

– Боже мой! Не сомневаюсь в этом! Ты хочешь сказать, что мое поведение представляется ей именно таким?

– Нет, я имела в виду не совсем это. Но подожди, Нед, дорогой, я уверена, так лучше.

Вооружившись этим мудрым советом, лейтенант Уэрдингтон уехал на следующее утро, ничего не сказав Кейти, хотя, возможно, глаза и голос оказались менее скрытны. Он взял с сестры обещание, что ему будут посылать каждый день письмо с известиями о состоянии Эми, и, так как миссис Эш часто перекладывала эту обязанность на Кейти, а ответы приходили в виде длинных писем, Кейти вскоре обнаружила, что ведет с Недом довольно регулярную переписку, даже не имея такого намерения. Нед Уэрдингтон писал чрезвычайно хорошие письма. Он обладал умением, чаще встречающимся у женщин, чем у мужчин, дать живую картину происходящего с помощью нескольких выразительных штрихов и описать что-нибудь смешное или типичное при помощи одной удачно составленной фразы. Его письма постепенно становились одним из удовольствий в жизни Кейти, и иногда, замечая, как румянец становится ярче на ее щеках, когда она читает письмо, ее подруга чувствовала, как ее собственное сердце бьется радостной надеждой. Но она была по-своему мудрой женщиной и очень хотела, чтобы Кейти стала ее сестрой, поэтому она не сказала ни одного слова, не бросила ни одного взгляда, который мог бы удивить или смутить девушку, но предоставила событиям развиваться самим собой, что всегда оказывается наилучшей тактикой в делах любви.

То, насколько улучшилось состояние Эми за время их пребывания в Альбано, было совершенно удивительным. Миссис Свифт следила за ней, как рысь, никогда не ослабляя бдительности. Эми заставляли есть, спать, гулять и отдыхать с регулярностью часового механизма, и эта строгая система в сочетании с хорошим воздухом творила чудеса. Девочка набиралась сил с каждым часом. Было явно видно, что она прибавляет в весе, – так утверждала ее мать. Лихорадка, если она не приводит к смерти, действует порой как костер, разводимый весной в саду: сжигает все плохое и ненужное и оставляет почву свободной для прекраснейших растений. И Эми обещала со временем стать лишь здоровее и сильнее благодаря этому тяжелому испытанию.

Когда пришло время отправляться во Флоренцию, Эми казалась уже настолько окрепшей, что они почти не боялись предстоящего путешествия, однако результат оказался хуже, чем они предполагали.

Они не смогли получить отдельное купе и были вынуждены ехать в одном отделении с двумя англичанками и тремя католическими священниками, одним старым и двумя молодыми. Пожилой священник был, по всей видимости, важным лицом, так как провожать его пришло довольно много людей, которые встали на колени, чтобы получить его благословение, когда поезд тронулся. Молодые люди, как догадалась Кейти, были студентами духовной семинарии и находились под его опекой. Главным развлечением для нее во время этой долгой неинтересной поездки было наблюдать за тем, какие мучения доставляет одному из молодых семинаристов его собственная шляпа. Это был большой черный треугольный предмет с острыми углами и невероятно жесткий, и казалось, вечная борьба идет между ним и его владельцем, который был явно несчастен, когда шляпа находилась у него на голове, и еще более несчастен, когда она находилась в любом другом месте. Если он клал ее себе на колени, она непременно соскальзывала и с глухим стуком падала на пол, откуда он поднимал ее, отчаянно при этом краснея. Затем он клал ее на сиденье, когда поезд останавливался на очередной станции, и выскакивал из вагона с видом облегчения, но, вернувшись, неизменно забывал о шляпе и садился на нее и тут же с ужасом вскакивал, услышав издаваемый ею громкий треск. После этого он заталкивал ее в сетку для багажа, висевшую над головой, откуда она вскоре слетала – как правило, прямо на колени одной из степенных англичанок, которая с глубоко оскорбленным видом вручала ему его шляпу, замечая при этом своей спутнице: