Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Инесса Яжборовская

Украинские власти не только относились к бывшим польским коммунистам безо всякого доверия, но не раз проводили против них кампании арестов. В начале 1940 г. во время чтения стихов в клубе интеллигенции во Львове был арестован известный поэт Вл. Броневский. Другие представители левой интеллигенции были задержаны дома. В тюрьме, а затем и в лагерях оказались многие. Были репрессированы Л. Левин, В. Скуза, А. Стерн, А. Ват и другие прогрессивные деятели польской культуры.

В северных лагерях скапливались группки коммунистов и левых деятелей со всей Европы. Лучше всего противостояли изничтожающей реальности ГУЛАГа русские, прибалты и финны, великолепные лесорубы. Другие, превращенные в безымянные, ежедневно теряющие остатки энергии тени, не имевшие необходимой одежды и обуви, в драных лохмотьях, быстро вымиравшие от истощения, холода и болезней, со сведенными судорогой боли и высушенными как пергамент пеллагрическими лицами, с лихорадочно блестевшими от голода гноящимися глазами, понимали, что нет никакой перспективы спасения, и не рассчитывали ни на какую снисходительность. Периодически бригады подкреплялись свежими пополнениями из тюрем{44}. Среди них было много поляков, и в том числе военнопленных (военных и гражданских) из спецлагерей, которым во время следствия удавалось «пришить» какие-либо преступления, особенно «контрреволюционные». А к таковым относились освободительные настроения, разговоры о восстановлении Польского государства, о поисках путей вооруженной борьбы с гитлеровской Германией.

Эти намерения перекликались с настроениями в среде арестованных советских военных. Так, по рассказу Г. Герлинг-Грудзиньского, в ленинградской тюрьме он оказался в одной камере с репрессированными крупными военными-штабистами, получившими после более чем трехлетнего следствия по 10 лет и убежденными, что будет и победоносно завершится война с Германией: «они ожидали начала войны СССР с Германией, надеясь на освобождение, полную реабилитацию, выплаты жалования за отсиженные годы»{45}. После следствия, которое для арестованных поляков «ограничивалось лишь принуждением подписать фиктивные обвинения», целью которого «было скорее дать удобный предлог органам, занятым набором дешевой рабской силы и деполонизациеи захваченных земель, нежели перевоспитанием будущих граждан Советского Союза», в глухой архангельской тайге они получили великолепный по своей выразительности политический ярлык «антигитлеровских фашистов»{46}, отражавший всю глубину кризиса идейно-политического сознания советского общества, рожденного сталинскими деформациями советской внешней политики в период «советско-германской дружбы».

Северные лагеря ГУЛАГа, Главного экономического управления НКВД, Наркомюста пополнялись и за счет перераспределения трудовых ресурсов из лагерей военнопленных с территорий, отошедших как к СССР, так и к Литве и Германии. Поскольку пленные не соглашались вступать в договорные отношения на длительный срок с дирекциями шахт и рудников, их положение становилось все более подневольным, труд — принудительным. Однако тысячи пленных отказывались подавать заявления о желании остаться в СССР и трудиться в горнодобывающей промышленности, поэтому в соглашении между НКВД и Наркомчерметом от 7 февраля 1940 г. их предписывалось направлять на «массовые работы» в группах не менее ста человек, под конвоем и надзором, а заработок выплачивать НКВД{47}.

Попытки улучшить положение при помощи забастовок, голодовок и т.п. вели к прямым репрессиям и к перемещению в трудовые лагеря отдаленных районов со значительно более жестким «исправительным» режимом, гарантировавшим быстрое превращение в «лагерную пыль», столь знакомое многим поколениям советских зеков.

Далеко не все военнопленные эксплуатировались в системе Управления по делам военнопленных НКВД. В той же «конторе» от этого не отказывались и другие подразделения. Публикуя докладную записку МВД СССР от 24 мая 1950 г. о работе Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД/МВД СССР (как в то время уже называлось УПВ) за 1941—1950 гг. за подписью ставшего министром С. Круглова, Н. Сидоров констатировал: «Информация о составе пленных и содержании работы с ними регулярно направлялась высшему руководству СССР, но, по аналогии с гулаговской, она была неполной и необъективной. Сильно преувеличивались результаты пропагандистской и оперативной деятельности органов ГУПВИ, и, напротив, причины и уровень смертности, травматизма, самоубийств, побегов, недовольства лагерников и другая негативная информация не находила места в сводках, подаваемых наверх»{48}. Расхваливая предоставленную пленным возможность приобрести «различные производственные и строительные специальности», Круглов рапортовал, что якобы «на основе ознакомления с передовыми методами социалистического труда военнопленные из года в год улучшали производственные показатели и повышали производительность труда». Этому способствовала многообразная агитационно-политическая работа, направленная на «разъяснение преимуществ советского строя перед капиталистическим, на показ политических, хозяйственных и культурных успехов СССР и роли Советского Союза в борьбе за мир...»{49}.

В многочисленных текущих отчетах из лагерей преобладает информация о сохранении в них напряженной ситуации, о постоянных конфликтах, которые результативно снимались только «изъятием» и пересылкой пленных в отдаленные районы.

Шагреневая кожа спецлагерей, формировавшихся методом длительной селекции в основном из контингента с ограниченным трудовым использованием (кроме служащих государственного аппарата, прежде всего силовых структур в Осташковском лагере), еще имела определенный ресурс времени для выявления тех, кто мог быть полезен с точки зрения владения ценной информацией, контактами и связями для оперативной работы или военно-профессионального использования. Те же, кто для этого не годился, но демонстрировал непримиримую патриотическую позицию, незамедлительно подвергались репрессиям.

Комплектование состава трех спецлагерей (в переписке УПВ они в ряде случаев именуются и концентрационными) интенсивно велось в октябре и в основном закончилось в ноябре. После первоначальной, но весьма обстоятельной фильтрации были отделены особистами представители силовых структур всех уровней, в том числе призванные из запаса и из отставки (кроме негодных к строевой службе солдат, использовавшихся как полицейские для охраны дорог и мостов), чины и рядовые полиции и жандармерии, а также тюремной администрации. К этой категории были причислены другие служащие «аппарата угнетения» и «паразитических слоев», попавшие в число военнопленных по чисто «классовому» признаку, — судьи и прокуроры, разведчики и контрразведчики, чиновники разных уровней администрации, бухгалтеры и писари, подростки-юнаки и т.д. Среди них оказалось всего несколько помещиков.

Они были размещены (на 19 ноября — 6.483 чел.) недалеко от Осташкова на озере Селигер, острове Столбный, в бывшем монастыре Нилова пустынь, за годы советской власти трансформировавшемся сначала в дом отдыха, затем в колонию для малолетних правонарушителей, потом в турбазу{50}.

В Старобельский монастырь и прилегающие городские постройки Старобельска были помещены с 1 по 19 ноября 4.629 чел. Это был основной офицерский лагерь, где большинство составляли военные, взятые или сдавшиеся в плен в ходе военных действий, в том числе оборонявшие Львов от немецких частей. По данным на 29 декабря кадровые военные составили из них 61,5%, а мобилизованные из запаса — 38,4%{51}.

В Козельском офицерском лагере, размещенном на территории известного монастыря Оптина пустынь, функционировавшего как санаторий и получившего имя М. Горького, к 1 декабря поступили 4.727 чел. «офицерского состава». На 29 декабря в нем было 4.543 чел., а пропорция была обратной, по сравнению со Старобельским лагерем, — 30,4% кадровых военных и 69,5% офицеров запаса.

Общая пропорция по двум лагерям на эту дату была такова: из 8.488 пленных офицеров кадровые составляли 44,9%, а офицеры запаса 55%{52}. В результате всеобщей регистрации и задержания всех военных в числе нескольких сотен пожилых отставников оказались три инвалида без руки или без ноги.

Попавшие в спецлагеря офицеры запаса в массе своей еще проходили срочное обучение после мобилизации: они обновляли свои полученные во время учебы в вузах и изрядно устаревшие знания, в области владения материальной частью и в сфере тактического искусства. При обучении многих даже не успели обмундировать.

Это были люди массовых гражданских профессий — многие сотни учителей, инженеров, врачей, юристов, а также священники, представители трудовой интеллигенции различного профиля. Среди них было много журналистов, общественных и политических деятелей. Были писатели и поэты, десятки профессоров и доцентов высших учебных заведений. Были здесь и ученые с мировой славой, оставившие свои кабинеты и лаборатории, чтобы встать под ружье для защиты Отечества.