У лукоморья - Семен Гейченко

Пушкинским праздником широко воспользовалась братия Святогорского монастыря, принимавшая круглосуточно заказы на «неугасимые» свечи и лампады, молебствия и панихиды по «болярину Александру».

То немногое хорошее, что было сделано энтузиастами, истинными просветителями, потонуло в дебрях бюрократизма и полицейского произвола. Царское правительство, разрешив проведение народного праздника в псковской деревне, ставило себе тайной целью преградить «народную тропу» к Пушкину. Оно всеми средствами старалось предупредить «манифестации и излишнее прославление вольнолюбивого духа Пушкина», о чем юбилейному комитету и всем губернским и уездным властям сообщалось в специальном предписания Министерства внутренних дел.

Для наблюдения за порядком со всех уездов губернии были сняты и направлены в Святые Горы урядники, жандармы, приставы. В помощь им прибыла воинская часть из псковского гарнизона, разбившая свой лагерь неподалеку от Святогорской обители. Псковский губернатор в своем секретном циркуляре уездным властям повелел, чтобы «при приезде господ гостей и начальствующих лиц велось тщательное наблюдение над местными крестьянами, дабы не подавалось ими никаких прошений и жалоб; всех неряшливо и бедно одетых не пускать в места скопления господ гостей, а также в сады и парки. Всюду обеспечить чистоту и опрятность. Церкви и монастырские здания иллюминировать плошками с воском и салом, в двойном количестве, а возжигать оные лишь в то время, как будет дано знать из полиции. А также следует иметь достаточное количество плошек, долженствующих быть поставленными на арках при въезде в Святые Горы и при входе в „Храм Славы“. А особливо также смотреть за лицами нетрезвого состояния, немедля забирая их в арестантский дом. О всех происшествиях записывать в специальный журнал, копии записей незамедлительно доводить до сведения канцелярии губернатора».

Вход во двор Святогорского монастыря был совсем закрыт для простого люда. Сюда пускали только по особым пропускам, отпечатанным в типографии псковского губернатора. Пропуска проверялись специальным нарядом полицейских. А в самый день праздника у Святых ворот монастыря стоял при полном параде сам граф П. А. Гейден, известный опочецкий помещик. Это был тот самый Гейден, которого В. И. Ленин охарактеризовал в своей работе «Памяти графа Гейдена» как особо рьяного контрреволюционера, умевшего «тонко и хитро защищать интересы своего класса», искусно прикрывать «флером благородных слов и внешнего Джентльменства корыстные стремления и хищные аппетиты крепостников…»

«Приготовления к празднику, — писала газета „Новое время“ от 12 июня, — вызвали в Святых Горах невероятные предположения, на которые так изобретательна народная масса, угадавшая всё, кроме действительной причины. Одному корреспонденту ямщик сообщил, что в Михайловском ожидают войны, и потому все запасные солдаты вызваны, „акромя господ…“».

Народ из дальних деревень стекался на праздник неуверенно: одни спрашивали — что за праздник, где ярмарка, другие осведомлялись — долго ли господа будут делить для них землю? На вопрос: «Какую землю?» — отвечали: «Баяли — цареву…» Говорили, что в монастыре выроют тело Пушкина «для следствия»… Говорили еще, что Михайловское забрал-де царь… Спрашивали: «Игде тысяча рублей, присланные народу на угощение, так как здесь родился и жил великий царев воин и енерал». — «Да как его звать-то?» — допрашивал корреспондент. «А уж про то мы неизвестны», — было ответом.

Самые дошлые (в особенности бабы) где-то узнали, что господа съехались открывать мощи, что в Святогорье объявился святой и его «нетленную голову нашли монахи»…

Народ огромной толпой с утра до ночи стоял на площади перед монастырем. Все чего-то ждали. Иные жалостно плакали, видя подъезжающих знатных особ, иные безмолвствовали.

Наконец наступил день праздника, открытие которого правительство поручило товарищу министра внутренних дел барону Икскуль фон Гильденбрандту. «Встреча его сиятельства, — захлебываясь от восторга, писала газета, — была очень торжественной. При приближении кортежа еще издали раздались переливы свистков, затем раздался колокольный звон. Во весь опор проскакал урядник на взмыленной лошади, за ним в тележке — исправник. Наконец, запряженная тройкой, с ямщиком в павлиньих перьях на шапке, показалась коляска с г. товарищем министра и псковским губернатором Пащенко. При ее приближении пожарные зажгли бенгальские огни, ярко осветившие дорогу, экипажи и стоявшую толпу. Коляска остановилась у арки, и земский начальник П. Ф. Карпов в полной парадной форме поднес барону на деревянном блюде с серебряной солонкой хлеб-соль от имени местных жителей. Товарищ министра вышел из коляски, поблагодарил мужиков, похвалил арку и иллюминацию и поехал дальше…»

В этом описании нет ни слова о Пушкине. Да и при чем тут Пушкин? Барон фон Гильденбрандт прибыл в Святые Горы совсем не ради него. Приезд товарища министра должен был подогреть верноподданнические чувства народа к «царю-батюшке, к престолу и отечеству…»

Наконец после молебствия господа отправились из монастыря в помещение «Храма Славы», а простой народ толпой повалил к Анастасьевскон часовне, которая стояла на том месте, где сейчас высится бронзовый памятник Пушкину, установленный уже в наше время, в 1958 году. Здесь происходила раздача тощих книжиц стихотворений Пушкина, специально напечатанных за казенный счет для «крестьян, солдат и матросов». В сей брошюре о жизни ссыльного поэта сообщалось, в частности, следующее: «По окончании курса учения в Лицее в 1817 году Пушкин поступил в гражданскую службу и начал вести довольно рассеянную жизнь. Молодость бывает проказлива, нашалил и Пушкин, и за дерзкие стихи грозило ему суровое наказание, но благодушный император Александр I, победитель Наполеона, только перевел Пушкина из С.-Петербурга на службу в Кишинев».

Далее сообщалось, что «после Кишинева Пушкин жил в Одессе, на берегу любимого им моря и, наконец, в отставку в 1824 году, поселился в своей усадьбе в селе Михайловском, Опочецкого уезда, Псковской губернии. До сих пор Пушкин тратил свою жизнь и свой талант без всякого рассуждения и раздумья, но теперь он понял, что к жизни надо относиться серьезно, думать не об одном себе…»

Книжки брали нарасхват. Их раздавали даром. Брали все, хотя читать большинство не умело.

Наконец на эстраде под открытым небом стали выступать перед народом тогдашние петербургские поэты — любители «звуков сладких и молитв» — Льдов, Случевский, Барятинский. Они читали стихи Пушкина и свои, посвященные Пушкину. Князь Барятинский читал их по-французски…