Рассказы писателей Каталонии - Пере Калдерс

— Что ты бормочешь? — спрашивает Барбара и, не дожидаясь ответа, говорит: — Его убили, на пустыре, там, где большой крест.

И неизвестно, говорит ли Барбара о своем отце или о своем муже и был ли он ее мужем или женихом. Барбара постоянно сыплет словами, всегда и везде, что бы она ни делала, подметает ли кухню, лущит ли горох, замешивает ли тесто или воюет с непослушными волосами девочки, затягивая их, чтобы не спутались, когда та будет нырять в море.

— Подумать только, бросаться с головой в море, глупость какая, как будто это купальня или пруд.

— Ты говоришь, его убили, Барбара? Кто же его убил?

— Море.

— Море?

Барбара не отвечает, и на минуту воцаряется молчание, но вот она снова проводит гребнем по волосам девочки и снова бормочет под нос что-то непонятное.

Барбара и говорит и молчит по-своему. Ее молчание, так же как и ее разглагольствования, полно смысла. За словами Барбары всегда стоит что-то таинственное и прочное, что направляет разговор, куда захочет, и никогда не знаешь, куда он направится. Поэтому Барбара не любит, когда о чем-нибудь спрашивают, и всегда отвечает вопросом на вопрос.

— Барбара, а почему ты никогда не ходишь купаться?

— Куда ты подевала эспарденьи, а? Живо говори! — И вдруг ни с того ни с сего — Что такое море, по-твоему, стрекоза? Ты ведь не знаешь — оно коварное. Еще какое коварное. Зачем, по-твоему, мужчины уходят в море, глупышка? Потому что море богатое, и, если люди побеждают, они отбирают у него мешки с золотом. Поэтому моряки позванивают золотыми монетами и смеются над крестьянами, которые всю жизнь только и знают, что копошатся в своей земле и плодят детей, таких же сгорбленных, таких же рабов земли, как и они, рабов дождя и града.

— А откуда их достают, мешки с золотом, со дна моря?

Объяснения Барбары уже совсем невразумительны, потому что она не знает, откуда берутся мешки с золотом, и золото в ее рассказах давно превратилось в табак, в мешки и ящики, завернутые в клеенку, чтобы, не дай бог, не промокли, полные светлого табака, кажется, Барбара говорит, что он светлый, как золото, тот табак, что пахнет медом и сушеным инжиром. Монеты, множество звонких монет раскладывают на столе в одинаковые кучки, они поблескивают при свете керосиновой лампы. Эти звонкие монеты мужчины отнимают у моря, у коварного моря, у моря, которое бурлит и клокочет и не желает расставаться со своими сокровищами. Коварное море в самый неожиданный момент вздымает большие волны и разбивает корабли о высокие скалы, так было и когда разбилась «Мариола», на которой погибли отец и муж или жених — кто его знает, — а может, просто выдуманная любовь Барбары.

— Ну почему же контрабандисты не могут подождать, пока море успокоится, почему? И почему в тихий летний день не бросят якорь возле отмели, где песок такой мягкий, такой гладкий, такой желтый, такой золотой, как ты любишь говорить, Барбара?

Барбара смеется, ее смех будто перезвон золотых. Барбара смеется, гласные «о» и «э» растягиваются и пробираются из горла к кончику носа, и смех такой живой, такой густой и сочный, что Барбара давится смешинками и чихает, а потом вытирает слезы на глазах краем передника. Когда наконец смех, идущий откуда-то из глубины, прекращается, Барбара объясняет девочке, что мужчины уходят в море за золотом, за звонкими золотыми монетами, а те, что вечно торчат на берегу, знаем мы, зачем они приходят к морю — задницу помочить.

— Бесстыдница, да ты просто бесстыдница, Барбара, нельзя говорить «задница», разве ты не знаешь, что нельзя так говорить?

— Называй как хочешь, «задница», или «ягодицы», или, если тебе так больше нравится, «мягкое место». Все равно, море для вас — та капелька воды, где вы мочите кончики пальцев, там, у волнореза в бухте.

Девочка знает, что море — совсем не то, что вода, и она так хотела бы рассказать об этом Барбаре, но та расчесывает ей волосы и не слушает, совсем не слушает. Вода из душа, или из крана, или из рукомойника в саду — просто-напросто вода, она мочит кожу и одежду, но море, море доброе и ласковое, хотя иногда — суровое, оно затягивает тебя глубоко-глубоко, а потом возвращает на поверхность, и еще, еще эта черта, эта таинственная черта, там, далеко-далеко, где на закате встречаются солнце и море.

— Что ты бормочешь? — спрашивает Барбара и, не дожидаясь ответа, говорит — Его убили, когда дули сильные ветры с запада.

И непонятно, говорит ли она о своем отце или о своем муже — муже или женихе? — или просто о каком-то неизвестном, и погиб ли он, когда разбилась о скалы «Мариола», или его застрелили, и кто его застрелил, может быть, карабинеры, которые выслеживают жертву, когда контрабандисты, словно муравьи, один за другим выползают из трюма корабля с тюками за спиной, а может быть, его же дружки в таверне из-за какого-нибудь туза или шестерки или потому, что он не предупредил их об опасности и не закричал в темноте, как жаба, и карабинеры неожиданно накрыли всех в трюме.

— Его убили? Кто его убил?

— Море, — отвечает Барбара, — подумать только, бросаться с головой в море, глупость какая, как будто это купальня или пруд.

Вот девочка наконец выскользнула из цепких пальцев Барбары и радостно бежит, бежит к морю, до нее долетают обрывки слов Барбары, слов, которые сыплются часто-часто, будто горошинки из стручка.

— Осторожнее, море такое коварное. Море заманивает в ловушку и тянет на дно.

Жоан Перучо

Духи и привидения

Вообще-то говоря, вызывать духов, сидя вокруг стола, было не так уж сложно. Они попадались буквально на каждом шагу. В самом Париже частенько появлялся, даже не дожидаясь, пока кому-нибудь взбредет в голову его вызвать, призрак Жака де Молея — магистра ордена тамплиеров, сожженного заживо в тысяча триста четырнадцатом году, — который нахально разгуливал по городу. Излюбленными местами его променадов были площадь Дофин, стрелка Вер-Галан и Пон-Нёф. Музей Клюни имел собственное окровавленное привидение, являвшееся только особам женского пола прямо средь бела дня, в зале, где выставлялись орудия пыток. Не говоря уже о невероятном количестве безвестных призраков, которые уныло бродили по ночам среди могил кладбища Пер-Лашез, громко жалуясь на свои беды и горести. Один из них — призрак соблазненной и покинутой девушки — оставлял на земле источающий аромат духов след из тончайших кружевных платочков, влажных от безутешных слез.

Однако приезд из Чарлстона некоей Софии Уальдер, которая после смерти одержимого дьяволом отступника «аббата Констана» стала во главе масонов-спиритов, взбудоражил весь Париж. Сеньорита Уальдер блистала неземной красотой и считалась любимой ученицей генерала Альберта Пайка, учредителя Палладиума — обновленного ритуала сторонников «тайного учения». София обладала поистине дьявольским характером, леденящим душу взглядом и удивительной проницательностью. Лео Таксиль[77] полагал, что именно она написала слова так называемой «Антиклерикальной Марсельезы», бичующие строки которой стали столь знаменитыми.

Сеньорита Уальдер заставляла дьявола являться взорам восхищенной публики собственной персоной. Когда она проделала это впервые, зрелище было ужасным, зато авторитет заклинательницы с тех пор стал непререкаемым. Вот как описывает это событие в своей книге «Дьявол в XIX столетии» известный знаток оккультных наук доктор Батай: «Сеанс происходил в доме мадам X., однажды в субботу, в день, посвященный Молоху. Очаровательная София Уальдер, не предупредив никого о своих намерениях, выкрикнула семь раз подряд имя антихриста — Аполлониус Забах. Сразу вслед за этим она произнесла заклинание Молоху и скромно извинилась за то, что нарушила ритуал, умоляя кровавое божество явиться без принесения жертвы. Неожиданно стол, за которым происходил спиритический сеанс, подскочил к потолку, а затем превратился в отвратительного крокодила с крыльями летучей мыши. Ужас объял ошеломленных гостей, они буквально окаменели от страха. Каково же, однако, было всеобщее изумление, когда крокодил направился к стоявшему в зале роялю, уселся за него и начал извлекать из инструмента какофонические звуки, время от времени бросая на мадам X., хозяйку дома, выразительные пламенные взгляды, которые смутили ее целомудрие и внесли смятение в душу этой добродетельной женщины.

Наконец крокодил с крыльями исчез, избавив гостей от своего ужасного присутствия, но странное дело — все бутылки с вином, стоявшие в буфете, почему-то оказались пустыми.

Успех сеньориты Уальдер поднял ее авторитет медиума на недосягаемую высоту. Однако вскоре из масонских лож Филадельфии до Парижа докатились слухи о другой особе, обладавшей сверхъестественными магическими способностями. Ее звали Диана Воган, поговаривали, что она тоже хороша собой, но красота ее отнюдь не демоническая, а скорее ангельская. Однажды Диана, вознамерившись покинуть Новый Свет и переехать в Европу, подала в парижскую ложу прошение с просьбой принять ее туда. София Уальдер почувствовала недоброе и употребила все свое влияние, чтобы убедить секретаря ложи, некоего Бордоне, выступить против. Заседание Совета тайного общества, посвященное данному вопросу, едва успело начаться, когда раздался душераздирающий вопль. В ту же минуту все увидели, как голова злодея Бордоне повернулась на 180 градусов и осталась в этом положении. Поистине титанические усилия присутствующих вернуть голову на законное место успехом не увенчались. Наконец София вызвала духа одной знаменитой заклинательницы, который возвестил, что виновником происшествия был Асмодей, покровитель Дианы Воган, и что только она, если, конечно, будут принесены необходимые извинения, может помочь Бордоне выйти из столь затруднительного положения.