История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Фукидид подчеркивает, что потери разбитого в первую очередь аргиво-афинского крыла были бы гораздо значительнее, если бы его не поддержала афинская конница. У спартанцев тоже были всадники, однако, мы ничего не слышим о конном бое. О легковооруженных также нет речи.

 10. По Фукидиду (VI, 64), Никий не хотел идти сухим путем из Катаны к Сиракузам, так как афинские легковооруженные и обоз могли бы потерпеть большой урон, если бы на них напали по дороге сиракузские всадники. У афинян конницы не было вовсе.

 Под Сиракузами афиняне заняли позицию, при которой неприятельская конница не могла их сильно беспокоить. "Стены, дома, деревья, болота и скалы, - говорит Фукидид, - служили им прикрытием".

 11. Очень темно сообщение Фукидида (VI, 67) о первом сражении под Сиракузами. Афиняне, читаем мы, выставили собственно в боевую линию только половину своего войска, а из другой половины подальше в тылу образовали каре, внутри которого поместили весь обоз; эта вторая половина в то же время получила приказ идти в случае нужды на помощь первой. Обе фаланги имели по 8 чел. в глубину. Как же мы должны представить себе это каре с обозом в середине? Почему охрану обоза не поручили многочисленной массе легковооруженных, каковой афиняне располагали в лице своих матросов? Ведь войско и без того было слабо гоплитами по сравнению со всем сиракузским ополчением.

 Сиракузяне имели фалангу вдвое глубже афинской, в 16 рядов, и сверх того еще 1 200 всадников. Тем не менее афиняне победили; роль неприятельской конницы свелась лишь к тому, что она воспрепятствовала преследованию.

 Историки Грот и Гольм (Holm, Geschichte Siciliens im Altertum, II, 26), насколько я могу судить, до сих пор просто повторяют фукидидовский рассказ, не вдаваясь в рассмотрение вопросов, которые встают перед читателем.

 Несмотря на свою победу, Никий вернулся обратно в Катану, так как ничего не мог сделать без конницы.

 Если сиракузская конница, не принеся пользы в самом сражении, все-таки хоть остановила преследование, то это как будто ставит ее выше персидской, которая при Марафоне не сумела исполнить и этой задачи. Однако причина заключается в том, что сиракузяне были уверены в безусловно обеспеченной возможности отступления, тогда как персидские всадники при Марафоне не имели этой уверенности и, когда пехота обратилась в бегство, ими овладело чувство, что теперь одно спасение - скорее на корабли, а кто вовремя не поспеет, тот пропал. При Платее, если часть персидского войска была выделена, надо принять в расчет большой численный перевес греков; впрочем, мы не знаем, может быть, персидская конница до некоторой степени задержала преследование.

 12. Когда явился Гилипп, он сейчас же нашел, как сиракузянам использовать свое превосходство в коннице. Он направил всадников вместе с копейщиками (Фукидид, VII, 6) афинянам во фланг, а сам той порой повел фронтальную атаку, и афиняне были разбиты.

 13. Рассказ Диодора (XIII, 72) о походе царя Агиса на Афины в 408 г. содержит так много непонятного и невероятного, что вряд ли может быть использован историками. Войска Агиса насчитывали будто бы 14 000 гоплитов, 14 000 легковооруженных и 1200 всадников. Фаланга имела 4 чел. в глубину и 8 стадий, т.е. 1 500 м, в длину. В таком случае на человека приходилось по фронту всего 43 см. В то же время, читаем мы, эти войска оцепили третью часть афинской стены; тогда они в полную противоположность такому чрезвычайно тесному строю фаланги должны были растянуться на добрых 30 стадий (свыше 5 000 м) по всей равнине к северу от города до Ликабетского хребта. Афиняне, читаем мы далее, выслали в бой конницу, которая не уступала по численности неприятельской коннице и одержала над ней победу. Мыслимо ли, чтобы Афины еще в 408 г. вдруг смогли выставить 1 200 боеспособных всадников? На другой день афинское войско, по рассказу Диодора, выстроилось для боя так близко к стене, что было покрыто пущенными сверху стрелами и дротиками. Много ли гоплитов могли выставить тогда Афины, если в то же самое время был выслан с Алкивиадом большой флот? Неужели спартанцы, при их большом численном превосходстве, действительно боялись пробежать неширокую полосу под дождем афинских стрел и дротиков, посылаемых со стены, чтобы затем одержать верную победу, сулившую полное истребление прижатых к стене афинских гоплитов? Как только завязалась бы рукопашная схватка, камни, стрелы и дротики со стен причиняли бы спартанцам не больше вреда, чем самим афинянам, а всего вернее - городской гарнизон должен был бы прекратить этот обстрел со стен, чтобы не убивать своих же.

 14. Обстоятельный рассказ Фукидида об осаде и взятии измором Платеи во время Пелопоннесской войны оспаривался Мюллер-Стрюбингом

("Jahrb. f. Philol.", Bd. 131) на основании данных топографии; однако Герман Вагнер (Progr. d. Gymn. v. Dobberan 1892 и 1893 гг.) вполне восстановил версию Фукидида.

Глава II. СТРАТЕГИЯ. ПЕРИКЛ.

Тактические положения, как мы видели, мало изменились за время между Персидскими и Пелопоннесской войнами. Однако Пелопоннесская война имеет совсем иной характер, чем те войны. В Персидских войнах основное - это неравенство обоих противников в вооружении и тактике. В Пелопоннесской войне греки сражаются против греков; их вооружение и тактика однородны, но своеобразно то, что одна сторона имеет на море такой же перевес, как другая на суше. Этим ставятся совершенно новые задачи стратегического характера. Персидские войны велись до решающего исхода; они не могли кончиться иначе, чем победой персидского царя и полным порабощением им греков или же чудовищным поражением персов. Пелопоннесская война тянется 27 лет, проявляется в нескольких сухопутных сражениях, но без решительного исхода и кончается только тогда, когда особые обстоятельства позволяют спартанцам создать такие же мощные силы на море, какие были у афинян.

Когда разразилась война, нельзя было ожидать ни от одной из сторон такого развития. Жили исключительно представлением, что перевес одной стороны на море и другой на суше так велик, что более слабая сторона не может сделать решительного тактического шага и довести дело до такого сражения, как при Саламине и Платее. Перед стратегией тем самым была поставлена новая своеобразная задача - война без решающего столкновения, только измором.

 Тут мы наталкиваемся на одно из сложнейших, но часто встречающихся явлений мировой истории.  В самой природе войны лежит намерение захватить и сокрушить врага, чтобы покорить его своей воле. Все силы собираются для одного большого удара, для сражения, которое должно привести к исходу или за которым последуют другие сражения, пока не наступит решительный исход. Задача стратегии - подготовить этот исход и привести к нему при наиболее благоприятных условиях. Теперь же мы встретились (и будем постоянно встречаться и в дальнейшем) с такой войной, где по различным причинам такие решающие столкновения исключаются. Но все же находятся средства сломить волю противника и достигнуть политической цели войны.

 Совершенно так же, как при Марафоне, при Фермопилах, при Саламине и при Платее, мы видим, что из эллинского народа выдвинулся человек, который понял всю глубину новой задачи и с классической уверенностью разрешил ее.

 Афинянин Перикл понял, что его город не может соперничать с пелопоннесско-беотийским союзом на суше; отсюда с неумолимой логикой он вывел заключение, что вся Аттика должна быть очищена и предоставлена неприятельским войскам. "Если бы я думал, что вас можно убедить, я заставил бы вас самих опустошить вашу родину", - сказал он афинянам. Население всей страны должно было укрыться в городе и между длинными стенами, связывавшими город с его портами - Пиреем и Фалерном. Но за опустошения, нанесенные врагами, афиняне отомстили тем, что афинский флот блокировал неприятельские гавани, разрушил торговлю всех городов противника и, высаживаясь внезапно в разных местах, нанес неприятельским странам такой же, если не больший вред, какой был нанесен Аттике. Что могло выйти при таком ведении (или, скорее, "неведении") войны? Конечно, исходом не мог явиться сокрушающий удар; речь шла лишь о том, кто раньше сдаст, кто не в состоянии будет выдержать страданий и изнеможет под тяжестью лишений.

 Можно было создать план войны без кровопролития; но, конечно, было совершенно невозможно исключить резкие удары, которые способствовали тому, чтобы склонить противника к уступкам. С большой обдуманностью и мудрым предвидением Перикл, излагая свои военные планы афинянам, прибавил, что надо воспользоваться случаем, "который не ждет". Стратегия измора, которая принципиально отказывается от абсолютного решения, несет с собой ту опасность, что полководцы могут сделаться слишком осторожными. В каждой войне бывают случайности, которые должны быть использованы решительно и храбро. Но удастся ли их использовать, - это почти всегда дело судьбы. Полководец никогда не знает точно, насколько силен противник и не будут ли играть роль какие-либо обстоятельства, учесть которые он не сможет. Пока он медлит, взвешивает, вновь и вновь исследует, случай упущен; полководцу всегда бывает вдвое, в десять раз труднее найти в себе решимость для дальнейших действий, если основным принципом ведения войны для него является положение, что окончательный исход зависит не от решительного сражения с присущим ему риском, а от постепенного изнурения противника. Но по ходу нашего изложения, особенно когда речь идет о позднейших временах, мы увидим, как часто полководцы терпели поражение, если они держались принципов стратегии измора и избегали решительных сражений. Тогда мы поймем, как значительны слова Перикла о том, что, даже принимая за основание принципы стратегии измора, никогда не следует упускать случая, "который не ждет".