Хорнблауэр и «Отчаянный» - Сесил Форестер

— Есть, сэр.

— Я должен поблагодарить вас, мистер Провс, за вашу весьма квалифицированную помощь.

— Меня, сэр? — Провс невнятно забормотал что-то самоуничижительное. Хорнблауэр мог вообразить, как движется в темноте удивленное худощавое лицо. Он оставил его бормотание без ответа.

— Можете положить судно в дрейф, мистер Провс. Мы не хотим на заре оказаться под пушками Пти Мину.

— Нет, сэр, конечно, нет, сэр.

Все в порядке. «Отчаянный» вошел в Тулинг и благополучно из него вышел. Каботажные суда на юге получили урок, который не скоро забудут. Сейчас стало видно, что ночь совсем не такая темная, и вовсе не из-за того, что глаза привыкли к темноте. Лица виднелись белыми неясными пятнами. Глядя назад, Хорнблауэр различал низкие холмы Келерна, темные на фоне светлеющего неба. Пока Хорнблауэр смотрел, вершины их посеребрились. Он совсем забыл, что скоро взойдет луна — ведь на это он указывал в письме к Пелью. Ущербная луна поднялась над вершинами холмов и засияла над проливом. Поставили брам-стеньги, марсели, убрали стаксели.

— Что это за шум? — спросил Хорнблауэр, имея в виду глухой стук где-то на баке.

— Плотник заделывает пробоину от ядра, — объяснил Буш. — Последний из французов продырявил нам правый борт выше ватерлинии.

— Кто-нибудь ранен?

— Нет, сэр.

— Очень хорошо.

Для того, чтоб задать вопрос и вежливо закончить беседу потребовалось еще одно усилие воли.

— Теперь я могу быть уверен, что вы не заблудитесь, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. Он не мог не пошутить, хотя и чувствовал, что делать этого не следует. Матросы обстенили грот-марсель. «Отчаянный» тихо и мирно лег в дрейф. — Поставьте обычную вахту, мистер Буш. И проследите, чтоб меня позвали в восемь склянок полуночной вахты.

— Есть, сэр.

Впереди четыре часа отдыха. Обессиленные тело и мозг жаждали покоя — скорее даже забытья. Не позже чем через час после рассвета надо будет отослать Пелью рапорт о ночных событиях, а чтоб составить его, потребуется не меньше часа. И надо воспользоваться случаем написать Марии, чтоб отправить письмо на «Тоннан» вместе с рапортом. На письмо Марии уйдет больше времени, чем на рапорт. Тут Хорнблауэр вспомнил кое-что еще. Еще одно усилие.

— Да, мистер Буш!

— Сэр?

— Во время утренней вахты я пошлю шлюпку на «Тоннан». Если кто-нибудь из офицеров — или из матросов — захочет отправить письмо, он может воспользоваться случаем.

— Есть, сэр. Спасибо, сэр.

Хорнблауэр вошел в каюту. Требовалось еще одно усилие, чтоб стянуть башмаки, но появление Гримса избавило его от хлопот. Гримс стащил с него башмаки, снял сюртук, развязал галстук. Хорнблауэр позволил ему это сделать — он слишком устал даже для того, чтобы смущаться. Секунду он с наслаждением шевелил пальцами в носках, потом бросился на койку, полуничком, полунабок, положив под голову руки, и Гримс накрыл его одеялом.

Это была далеко не самая удобная поза, что Хорнблауэр и обнаружил, когда Гримс затряс его. Все мускулы болели и даже холодная морская вода, которую Хорнблауэр плеснул себе в лицо, не прояснила ему голову. Хорнблауэру пришлось бороться с последствиями долгого напряжения, как другому — с последствиями запоя. Но надо было собраться с духом и начать водить своим пером для левши.

Сэр,

В соответствии с Вашими инструкциями от 16-го числа сего месяца, 18-го числа сего месяца я проследовал…

Последний абзац пришлось оставить до той поры, пока рассвет не покажет, что же в нем нужно писать. Хорнблауэр отложил письмо и взял чистый лист. Он долго кусал кончик пера, прежде чем написал хотя бы обращение, и, выведя «Дорогая моя жена», снова принялся его кусать. Когда вошел наконец Гримс, Хорнблауэр с облегчением вздохнул.

— Мистер Буш приветствует вас, сэр, и сообщает, что скоро рассвет.

Теперь можно закончить письмо. А теперь, дорогой мой… — в поисках ласкового слова Хорнблауэра заглянул в Мариино письмо —

… ангел, долг принуждает меня вновь подняться на палубу, и я должен закончить письмо, еще раз выражая…

— опять взгляд в письмо —

… глубочайшую любовь к моей дорогой жене, возлюбленной матери горячо ожидаемого ребенка.

Твой любящий муж Горацио

Он поднялся на палубу. Быстро светало.

— Обрасопьте грот-марсель по ветру, пожалуйста, мистер Янг. Мы немного пройдем к зюйду. Доброе утро, мистер Буш.

— Доброе утро, сэр.

Буш уже смотрел на юг в подзорную трубу. Быстро светало, и, приблизившись к месту вчерашнего поединка, они вскоре увидели, что хотели.

— Вот они, сэр! Господи, сэр… один, два, три… вот еще два на скалах Каунсил. А вот что-то в фарватере — похоже на остов — держу пари, это тот самый, которого мы потопили.

В брезжущем утреннем свете они увидели разбросанные на мелях останки каботажных судов, дорого заплативших за попытку прорвать блокаду.

— Все продырявлены и залиты водой, сэр, — сказал Буш. — Никакой надежды спасти.

Хорнблауэр уже формулировал про себя последний абзац рапорта.

«Я имею основания полагать, что не менее десяти каботажных судов были потоплены или сели на мель в ходе стычки. Этот счастливый результат…»

— Целое состояние пропало, сэр, — проворчал Буш. — Кругленькая сумма призовых денег там на скалах.

Без сомнения это так, но в те короткие секунды, пока шла стычка, не могло быть и речи о захвате судов. Долгом «Отчаянного» было уничтожить все, что удастся, а не наполнить пустой кошелек его капитана — для этого пришлось бы посылать шлюпки, а в результате половина каравана благополучно скрылась бы.

Хорнблауэр не успел ответить. Гладкая поверхность воды на правом траверзе вдруг взорвалась тремя фонтанами брызг — ядро рикошетом пролетело над водой и, наконец, исчезло в кабельтове от «Отчаянного». Подняв подзорные трубы, Буш и Хорнблауэр увидели облако дыма, окутавшее батарею Тулинг.

— Стреляй, стреляй, мусью Лягушатник, — сказал Буш. — Дело уже сделано.

— Не вредно было бы убедиться, что мы вне досягаемости — заметил Хорнблауэр. — Поверните судно оверштаг, пожалуйста.

Он изо всех сил пытался копировать полное безразличие Буша к обстрелу, убеждая себя, что не трусость, а лишь благоразумие заставило его увести судно подальше, чтоб его случайно не поразило двадцатичетырехфунтовое ядро. И все равно он презирал себя.

Но все-таки кое с чем Хорнблауэр мог себя поздравить. Он придержал язык, когда речь зашла о призовых деньгах. Он чуть было не обрушился гневно на всю эту систему, глубоко, по его мнению, порочную, на то, как эти деньги зарабатываются и выплачиваются. Но он сдержался. Буш и без того считал его чудаком, а если б он выболтал свое отношение к системе призовых денег, Буш счел бы его не просто эксцентричным. Буш счел бы его безумцем, вольнодумцем и революционером, опасным подрывателем устоев.