Гольф с моджахедами - Валериан Скворцов

Стрелка звали Милик, полностью Милюков Иван Константинович, звание капитан, должность - аспирант Военного института, специализация политология и патриотическое воспитание воинов. После окончания Краснодарского специализированного военного училища готовился принять рукоположение в священники, проучился год с небольшим в Казанской духовной семинарии. Предполагалось, что отправится в один из приходов в районе Северного Кавказа. Для каких целей, помимо священства, я спрашивать не стал. Да он бы и не ответил, я думаю, поскольку к делу это не относилось.

Мадам Зорро выполняла обязанности менеджера по безопасности закрывшегося казино "Чехов" на Малой Дмитровке. Она вывела Милика, подрабатывавшего под её командой в охране, на человека, описание которого, если не принимать во внимание бороду, идентифицировало, говоря формально, Ефима Шлайна. Но лишь для меня. Мадам Зорро знала о Ефиме мало. Помимо расплывчатого словесного портрета, полученного от Милика, ей была известна всего одна деталь, за которую мадам и зацепилась: на разыскиваемого фигуранта изредка выходит личность, разъезжающая по Москве в черном "Форде Эскорте" девяносто шестого года выпуска и купленного в фирменном салоне на Тульской улице. Пользуется, как правило, номерным знаком "Н 753 РК 77".

Машину с таким знаком отфиксировали две недели назад в Оружейном переулке. Через её водителя предполагалось выявить личность очкастого бородача в кожаном реглане и картузе "под Жириновского". Личность определенно знала, кто и как зацарапал электронной метой наличные, отправленные из казино "Чехов" на Кавказ.

Для мадам Зорро выполнение задачи стало вопросом жизни и смерти. Под подозрение подпадали три человека: двое чеченцев и она, при этом она - на первом месте. Метили-то деньги явно в Раменском, а на тамошний аэродром их везли инкассаторы казино, находящиеся в прямом подчинении Зорро. Они же загружали на борт патронные цинки, сдав их под расписку первому пилоту.

Милика доставили к самолету отдельно. Очкастый бородач перехватил его перед трапом, когда два цинка с долларами давно уже внесли в самолет.

После моего звонка "Сергею" розыскники действовали, конечно, квело. Мадам Зорро и её присный Курпатов перевелись в московскую армейскую контрразведку из Екатеринбурга. Что с них взять?

- А с тебя? - спросил я Милика. - С тебя много можно взять, по-твоему?

- Засаду-то на вас я сорвал, - сказал он. - Выставился Сергеем, которому вам предстояло звонить насчет помятого "Форда".

- Машину не трогали. И царапины я не нашел.

- Ну?

- Что значит "ну"? - ответил я вопросом.

- Давал знать, что все не так... В записке - одно, а на деле - ничего такого.

- А менеджерша что на это сказала?

- Ей я доложил, что помял "Форд".

- Почему срывал дело... засаду на меня? - спросил я.

- Не только на вас. Вообще засаду хотел сорвать.

- Почему? Я тебя русским языком спрашиваю!

- Потому что заранее решил, что сорву... Взял ружьецо и засел над стоянкой. Честно, как перед Богом... всех вас троих собирался отправить на тот свет.

Господи, кто бы поверил - он перекрестился в подтверждение своих слов! Лучше бы уж пырнул вилкой в глаз. Или отрезал себе мизинец ножом.

Мне и самому захотелось это с ним сделать. Я перегнулся через столик и, уставившись в расширенные водкой зрачки, рявкнул, как на допросе:

- Причина! Должна быть причина!

Милик долго доедал из своей пиалы, выскребая вилкой до зернышка рис по-кантонски, который вообще-то подавался как хлеб, то есть сопровождение под курицу, овощи, рыбу, осьминога и трепангов, заказанных мной в изобилии. Еще минута, и я схватил бы пижона за лохмы на темени и вдавил бы лицом в варево.

Думаю, он это почувствовал. Зашевелил челюстями проворнее. Отодвинул, не сдержав гримасы, рюмку с "мао-таем", отхлебнул минералки "Перье", вознамерился высказаться и поперхнулся, увидев, как я управляюсь палочками со снедью, намешанной в моей пиале. Смотрел, как на инопланетянина.

Я выпил "мао-тай" до дна, зажевал сивушную оскомину кусочком осьминога и, пошарив за спиной под пиджаком, вытянул "Беретту 92F" с обоймой на пятнадцать зарядов.

- Причина? - сказал Милик. - Причина... Думаю, что таким, как вы, её не понять... Она сугубо личная. На ваши дела не повлияет. Поэтому не стоит и языком чесать... Можно я теперь пойду?

- Зачем же мы тогда встречались? - спросил я и уперся под столешницей стволом в его пах. - Разве не поболтать о твоих личных переживаниях, Милик? Может, я и пойму кое-что из твоих душевных мук...

- Господь свидетель, - сказал он. - Все, что хотел, я вам сообщил полностью. Можно я все-таки пойду?

И опять перекрестился. Провоцировал, чтобы меня стошнило от его бандитского неоправославия?

Я пожалел, что не навинтил глушитель. В подвальной зальце, кроме нас, клиентуры не наблюдалось. Официанта тоже. Лег бы Милик личиком в тарелку и таким бы остался в образе заснувшего пьянчуги.

Вот уж не думал, что вопросы вероисповедания так меня обеспокоят.

- Валяй, уходи, - разрешил я. - Карабин, бинокль и "Эриксон" остаются у меня. И на прощание совет... Ты у своих теперь окажешься на подозрении. А подозреваемые друзей не имеют. Ты зачумленный навечно. Учти на всякий случай.

- Что значит - навечно? - спросил он, вставая.

- До самой кончины, - объяснил я.

И, вернувшись к яствам, не посмотрел ему вслед. Беспокоиться, в общем-то, не приходилось, все катилось своим чередом. Молодец отправлялся сдавать меня кому-то главнее мадам Зорро и только от своего имени. А также, соответственно, получать платеж полностью и на одного. На это ему, лишенному связи, понадобится минут десять - столько, сколько требуется, чтобы добрести до переговорного пункта, скажем, на Казанском вокзале. И быстренько появятся мои "хвосты". Первый у ресторана...

А если этот некто "главнее мадам Зорро" умнее меня? Учтет мою вооруженность и проявленные навыки, в том числе орудовать палочками в китайском ресторане, и запретит подставляться своим провинциалам...

Как бы там ни сложилось дальше, на данный рабочий момент я имел две определенных вводных. Ефим Шлайн барахтается в какой-то паутине. Это первая. И вторая - он ещё жив. Иначе зачем бы людям этой паутины охотиться на меня? Вывод: Шемякин - единственная ефимовская надежда, если не на выигрыш, то хотя бы на отход по нулям от игрального стола, за который его занесло где-то в Чечне.

В памяти сидела небольшая заноза. Покойная мадам Зорро, расспрашивая о человеке ефимовского обличья, упомянула Махачкалу. Почему? И где хотя бы такой город находится?

В любом случае, попасть туда мне предстояло, видимо, через Прагу. Не теряя ни минуты, следовало скакать в направлении этого города.

Потягивая вторую рюмку "мао-тая", я услышал писк миликовского "Эриксона". Поразмыслив, я включился. И получил инструкцию:

- Насчет вашего заявления о приеме на работу. Завтра в тринадцать, фирма "Бизнес-Славяне", за памятником Тельману, метро "Аэропорт", стеклянные двери, спросите отделение "Парус". До связи!

2

Ночевал я в гостинице "Ярославская" возле Всероссийского выставочного центра, неподалеку от мухинской скульптуры "Рабочий и колхозница", которую первый раз я увидел в Джакарте. Миниатюрный экземпляр, говорили авторский, попал в советское ещё посольство в Индонезии, где его приткнули на солнцепеке возле приемной. Какие ассоциации у яванских мусульман вызывала раскорячившаяся парочка, не знаю, может, и связанные с русским балетом... Меня же занесло на посольский двор в середине восьмидесятых по делам Владимира Владимировича Делла, харбинского балалаечника и последнего плантатора на Яве. Он экспортировал в тогдашний СССР натуральный каучук.

Делл, друживший с моим покойным отцом, дряхлел, особенно стремительно - после женитьбы на молодой француженке, а потому сватал меня на должность директора-управляющего своей плантации. Он доверял мне абсолютно. И, как я ему объяснил тогда, совершенно напрасно. Я пустил бы дело в распыл по причине полнейшей некомпетентности.

Вняв оправданиям, Делл попросил меня перед возвращением в Бангкок проверить своего посредника, гонконгского китайца, которого подозревал в завышении цен при расчетах с советскими. Дело не потребовало особых трудов, через два дня я имел распечатки движений денег на трех банковских счетах посредника, тихо прижал его в ресторане джакартской гостиницы "Президент", где жил, и получил обещание возместить упущенное Деллом.

Китайцы держат слово, как говорится, насмерть. Деньги стремительно вернулись. И сразу после этого мне назначил свидание, скажем так, посредник этого посредника.

В ресторане "Рату Сари" в Глодок-Плаза на улице Пинангсиа-Райя молодой господин, говоривший по-русски с отхаркиванием на букве "г", попотчевал меня набором яванских деликатесов и за ликером и кофе поинтересовался, "какого хрена" мне, "белогвардейской морде", в Джакарте нужно. Форма обращения предполагала незаинтересованность в ответе по делу. Каучук у Делла закупали для танков, и фирменную принадлежность молодца я представлял. Мощь, в особенности по тем временам, то есть более пятнадцати лет назад, совершенно несопоставимая с возможностями сыскной конторы бывшего майора таиландской королевской полиции Випола, где я работал.