Черный ящик Цереры - Михаил Емцев

11

Спустившись во время перерыва в буфет, Михаил обнаружил на доске приказов свою фамилию. На узкой полоске папиросной бумаги было напечатано:

«За самовольный уход с работы 18, 21 и 27 февраля с. г. младшему научному сотруднику Лаборатории теории вакуума Подольскому М. С. объявить выговор. Основание — докладная записка зам. зав. лабораторией И. Ф. Пафнюкова».

Под этим стоял лиловый штамп «верно» и подпись начальника канцелярии.

Недоуменно шевеля губами, Михаил два раза прочел приказ, но так ничего и не понял. Он не мог вспомнить, что именно делал 18, 21 и 27 февраля, но самовольный уход с работы? Нет, здесь явно была какая-то ошибка.

Он оглянулся и, увидев, что у доски собралось несколько человек, боком проскользнул к лестнице. Поднявшись бегом на второй этаж, с независимым видом пронесся по коридору в тщетной надежде не встретить никого из знакомых.

Остановившись у приемной директора, он взялся за ручку двери, отдышался и уже спокойно вошел.

— Здравствуйте, Розалия Борисовна, — обратился он к секретарю. — Алексей Александрович у себя?

— Он сейчас не принимает. У него секретарь партбюро… Как же это вы оскандалились, Подольский?

— Я, собственно, за этим и пришел… Никогда я не уходил с работы самовольно, Розалия Борисовна. Если куда я и уезжал а рабочее время, то отмечался в книге.

Розалия Борисовна раскрыла амбарную книгу с голубой линованой бумагой, в которой сотрудники фиксировали связанные с работой отлучки.

— Здесь записано, что 18, 21 и 27 вы уезжали в электромеханические мастерские. Так?

— Но я действительно ездил в мастерские! Там это могут подтвердить!

— Не в этом дело. Ивам Фомич сказал, что запретил вам посещение мастерских.

— Когда? У нас и разговора-то об этом не было!

— Он же перевел вас на другую тематику. А вы вместо того, чтобы выполнять порученное вам дело, ездите зачем-то в мастерские.

— Да, Розалия Борисовна. Вместо того, чтобы чертить какие-то таблицы, я работал над экспериментом, который был задуман Евгением Осиповичем. Думаю, что это важнее, и вкатывать мне выговор…

— Это приказ директора и обсуждайте его с директором.

— Вот я и пришел поговорить с директором.

— Он сейчас занят.

— А когда он освободится?

— Не знаю.

— Вы мне не позвоните в лабораторию, когда он сможет меня принять?

— Если каждому, кто хочет попасть к директору, я буду звонить, то, знаете ли, у меня и рук не хватит.

«При чем тут руки», — подумал Михаил и молча вышел из приемной.

Впервые в жизни он чувствовал себя таким безвыходно одиноким. С каким-то безнадежным равнодушием поднялся он в лабораторию и взялся за привычную работу.

Вот уже два месяца он, вопреки всему, открыто работал над ортовским экспериментом. Опустив свинцовое кольцо в дьюар с жидким гелием, он позвонил лаборанту.

— Никто не отвечает, — сказала телефонистка, и в трубке послышались частые гудки.

Куда-нибудь смотался, разгильдяй, усмехнулся Михаил и, достав листок бумаги, принялся писать объяснительную записку на имя директора. Потом смял бумагу в комок, бросил в корзину и подошел к окну.

В желтоватых небесах неслись сизые весенние облака. Базарными леденцами таяли искрящиеся на солнце сосульки. На темных и грязных тротуарах появились большие сухие пятна. Длинноногие девочки в коротеньких пальтишках прыгали через веревочку. Мальчики играли в расшибалку.

Все у меня как-то не так получается. Стремлюсь, лечу, а под конец — срыв. Как в детской игре в царя горы… Стоит этакий мерзавец — царь и толкает тебя в грудь, когда ты, кажется, уже сумел взобраться…

В соседних отсеках гудели приборы, звякало стекло, время от времени доносились обрывки разговоров, смех. Михаилу вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь подошел к нему, расспросил и сочувственно помотал головой.

«Может быть, они еще ничего и не знают?» — подумал он. А внизу на тротуаре совсем крошечная девчушка ловко скакала сразу через две летящие в противофазах веревки. Это напомнило Михаилу схему работы лампы обратной волны.

Он отошел от окна и, натянув резиновые перчатки, достал из стеклянного кристаллизатора с ацетоном свинцовый диск с круглой дыркой в центре. Осторожно переложил его в кристаллизатор с эфиром и, подойдя к стенду, включил форвакуумный насос. Взвыл электромотор, застучали передаточные ремни. Ровный установившийся гул покрыл все звуки, доносившиеся из соседних отсеков.

Михаил потянулся было к телефону, — еще раз позвонить Мильчевскому, но подумал, что обойдется и своими силами, и не позвонил. Высушив тяжелый скупо поблескивающий диск в струе нагретого воздуха, он установил его в гнездо и повернул ручку латра. Стрелка амперметра дрогнула и стала медленно уползать от нуля. Михаил сбросил напряжение и сразу же пустил жидкий гелий. Когда температура в сверхпроводнике уравновесилась, вновь дал ток. Момент не был упущен. Все шло отлично…

12

Собираясь на заседание Ученого совета, Урманцев с непонятным для него самого облегчением ощутил, что именно сегодня, через какой-нибудь час, наступит развязка. Он ждал ее, понимая в то же время, что ничего хорошего она не принесет. Но сохранять обманчивое статус кво, основанное на принципе «худой мир лучше доброй ссоры», казалось уже немыслимо. Атмосфера в лаборатории была сродни той, которая царила в Европе накануне сараевского выстрела. Тайная война шла полным ходом, и каждый знал, что вот-вот придется схватиться в открытую. Нужен был лишь первый выстрел.

Впрочем, именно здесь вольно или невольно Урманцев заблуждался. Выстрел уже был. И не один. Противник буквально забрасывал Урманцева снарядами самых разных калибров. И то, что он с кислой улыбкой принимал их за булавочные уколы, дела не меняло.

Теперь он ясно ощутил, что, надеясь избежать войны, просто не отвечал на огонь. А это, как известно, плохая тактика.

Прежде всего, здесь сказались последствия необычайной терпимости Орта. Во времена средневековья такие, как он, с блуждающей улыбкой шествовали на костер, зная, что оставляют после себя нечто неподвластное огню. Пока был жив Орт, всплески потаенной вражды были подобны белогривым валам, грозным и гневным, но едва достающим золотых лодыжек Родосского колосса.

Во всяком случае, было очень удобно и спокойно думать, что все именно так и обстоит. Ради этого не замечались такие, говоря словами Рабле, ужасающие деяния, о которых стоило вещать пожарным колоколом…

…В сорок девятом году у Орта были большие неприятности. Он не мог не ощущать их, но по-прежнему вел себя так, будто ничего не случилось. Легкость характера и сказочное везение оказались надежнее любой брони в те времена, когда любая броня могла оказаться ненадежной. Туча прошла стороной. Но за это пришлось расплачиваться. Орт получил первый инфаркт и вынужден был обосноваться в кремлевском корпусе Боткинской больницы.