Франсуа и Мальвази. III том - Анри Коломон

– Извини, я напугал тебя, но мне ничего другого не оставалось делать, только так я смог подступиться к тебе, дорогая моя.

– Даже дорогая? – с обидой в голосе молвила она, и указала на простреленное место над собой в стене. – Это пролетело надо мной!

Внезапно представившиеся весь ужас утраты жизни любимой, которую ему уже никогда не вернуть, и жить прошедшим, только из-за одного невоздержанного несчастного раза, за который постоянно горько себя укорять, но самое страшное – остаться без нее – это все отразилось на душе и лице Амендралехо. Небольшой стон вырвался у него из груди, ему захотелось скорее уйти. Найти место, чтобы отлежаться, пересилив боль, страдания… Мальвази же, все видевшая в нем и понимавшая, счастливо себе улыбнулась и отвернулась в зеркало.

– О нет! Нет! Нет! Этого же не могло быть! – вскричал облегченно Амендралехо, сделав несколько шагов в сторону окна, мерить глазом самый низкодопустимый выстрел, который бы в любом случае пришелся бы выше, о чем он тогда и подумал перед тем как направлять стрельбу.

Счастливое облегчение действовало на Амендралехо не столько в успокоительном, сколько в радостном плане, отметая все прочее, как пустое, и он стал оживленно возвращаться в самого себя.

– Ну, а ты меня напугала!

Тонкая, уязвленная, презрительная гримаска с поджатыми губами и заострившимися глазками не заставила себя долго ждать, моментально отразившись на ее лице, но не успела она одарить его ею, как была подхвачена вместе со стулом сильными руками и захвачена на долгий самозабвенный поцелуй.

Он кончился, когда ему и следовало кончиться. Продолжая находиться в амурном состоянии, Амендралехо поднял ее еще выше и приложился лицом. Мальвази же, утершая губы, проговорила еще томным голосом:

– Чуть не убил и целуешься. Отстань.

Он опустил ее на то же место к бутылочкам и коробочкам и резко ушел.

Пройдя через залу и выйдя в лестничный коридор, Амендралехо думал, что не все ей сказал. Конечно же, еще ей нужно было сказать, что придумал стрелять по ходу случившегося, только из-за того, что Детто полез баловаться. Он хотел вернуться и успокоить, но дверь не поддавалась на открытие. Видно, вставили новый самозакрывающийся замок, пришлось остаться подождать какую-нибудь служанку или дождаться, когда выйдет она сама.

Она нарвалась на следующий поцелуй неожиданно, встретившись с ним в коридоре и попав в развязные объятия, из которых с неудовольствием вырвалась, отнявшись от охальных домогательств. Ей он вдруг так не понравился – именно своими нахальными замашками, что она не преминула ему жестоко ответить: от него дурно пахнет; и, рассерженная, все только как госпожа, удалилась.

Оставшийся один, Амендралехо получил большую душевную травму и с помятым видом поплелся в свой кабинет, чтобы затем принять ванну. Может, она не выпивку имела в виду, он ведь не мылся с прошлого приезда.

Марселина зашла к нему в библиотеку, когда он был уже почти готов и, сочувственно посожалев о случившемся, как она то знала, сказала, что княгиня зовет его вместе с письменным прибором.

Извиняться каким-либо образом, загладив произошедшую неприятность или наоборот, еще более усугублять ее, давая волю своему настроению? – этими вопросами задался Амендралехо, идя на встречу с ней, но несмотря на возможно обидный исход встречи, он шел с удовольствием от рассеивавшейся неясности.

Придя, все оказалось совсем не так, как он предполагал. В зале находился чичисбей, ведя беспредметную беседу с сеньорой княгиней. Его попросили обождать в зале, а сами направились по коридору в покои с разбитым окном. Затем вызвали его, и когда Амендралехо вошел, то первое, что ему бросилось в глаза, это прибранность пола от осколков стекла, само открытое окно, в которое поддувал ветерок и самое яркое, захватывающее зрелище – высунувшиеся из раскрытых задвижек секретеров раскрытые пасти львиных голов, сделанные наподобие шлемов, внутри которых очень удобно хранились груды разнообразных драгоценностей, начиная от пустяшных бирюзовых, александритовых на фоне тех же сапфировых или изумрудных, и кончая прозрачно-белыми бриллиантовыми. Это была настоящая коллекция драгоценных камней на золоте – дополнение приданного ли, или лично накопленное состояние.

…Амендралехо почувствовал, что забылся, но это было вполне естественно. Неестественно – не обратить на сокровища взгляд, и он садился под взглядом чичисбея без всякого сомнения. Взгляд живенького старикана был многозначителен и проницателен, создавая у Амендралехо впечатление, что это он его вызвал и затевает какое-то дело.

– Вы видите сами, зачем вы понадобились. Все то, что находится в секретерах, нам необходимо описать.

Кому это стало нужно, ей или чичисбею? Если ему, то что бы это могло значить? У Амендралехо было особое чутье на затаиваемое-затеваемое, и непонятное одурение забередило его сознание. Во всех диктовках ему чувствовалась обобщенность и то, что есть поскорее сделать. Хотя Мальвази, со знанием дела перебиравшая свои вещицы, относилась к происходимому с полной заинтересованностью. Но чичисбей же выдавал непозволительные обобщенности, ему нужен был подсчет, а не опись. Но все же и он был обыкновенный смертный, чем скрасил впечатление о себе, когда полез за бархатной коробочкой и достал крупный граненый алмаз. «Адамас», – восхищенно прошептал он, разглядывая знаменитый камень. У Амендралехо его стоимость в голове не умещалась, и все драгоценное вместе, сколько могло стоить? А хранилось в спальне с разбитым окном.

Мальвази же нравились аккуратные камушки, и она показала верх изящества огранку двойной розой, вынув оное из шкатулочки, которую дон Чичисбей до этого назвал шкатулкой с бриллиантами.

Показывая округлый филигранный камушек, сеньора Мальвази хотела взглянуть на Амендралехо, но вовремя, как это показалось, отказалась от этого побуждения, так как чичисбей смотрел на нее. «До чего все-таки глупа природа женского сознания», – почти с негодованием подумал Амендралехо, а ведь пишут о силе женского естества, что пишут?

Дон Чичисбей был на то и чичисбеем, чтобы заметить, и следующий его взгляд был на Амендралехо. Тот, не сплоховав, ответил взглядом на взгляд, и, отводя взгляд от камня, легко взглянул и на Мальвази, хоть развеяв у старикана могущее возникнуть впечатление: что они оба друг на друга смотреть боятся при нём.

Кончилась перепись таким образом очень быстро, и Чичисбей, подсмеиваясь отпустил Амендралехо, пошутив в спину на счет того, куда он чуть не попал. Затем, пойдя за ним провожаючи и закрыв дверь, вернулся к княгине, закрывавшей секретеры одним только ей, известным способом.

– Он ваши тайны через стену возьмет. Он стрелял быть может – проверял их крепость. Для любого алмазного бурава цемент такой, что деревяшка. А он может оказаться таким человеком, себе на уме знаете ли, в лихое-то наше время – этот сеньор Амендралехо… на все мастер, на все способен. Я знаю такой тип людей, они промаха не дают, а если дают, то забирают. Подумаете о нем хорошенько, ведь вы молодая женщина, и не видите в нем ничего кроме хороших или плохих качеств молодого человека. А я не только рассмотрел его, но и знаю о нем кое-что, а о чем не знаю, о том догадываюсь. Если бы вы видели, с каким: взглядом он смотрел…

– Ой, перестаньте, пожалуйста! – с нежеланием слушать очевидную ерунду с горячностью задвинула она последнюю голову льва и успокоившись о том, о чем было испугалась.

Амендралехо вышел из апартаментов княгини очень и очень встревоженный, особенно после последних слов в спину. Пришел он в библиотеку в крайне растерянном настроении, отчего Марселина первой испугалась чуть не вскрикнув:

– Рассчитали?

– Я не за деньги служу нашей дорогой княжне. Послушай, Марселиночка, можешь ты мне помочь? Я уйду сейчас надолго расслабиться отдохнуть. Меня могут снова вызвать. Ты тогда открой форточку в окне и перекинь веревочку наружу, чтобы я знал.

Амендралехо пошел занимать давно облюбованное им наблюдательное место на дереве, которое ни за что бы не возможно было использовать как таковое без зрительного прибора.

Сегодня, это был какой-то кошмар со всеми ими! Каждый во что горазд. То от одного отбою нет, то другой прицепился: думай ему именно так, и не иначе!

Мальвази, закрывшись в своей полутемной спальне, устало подходила к широкой свежей постели, на ходу начиная распускать корсаж, и уже стала с себя стягивать через низ все платье, как усталость нарушила естественную последовательность, и она, не выдержав, скорее упала, на приятную шелковую поверхность ватного одеяла, растянув но нему руки… Почувствовала что-то твердое под гладью и даже как-будто шевельнувшееся. Она приподнялась и затем, встав, сдернула одеяло. Змеи! О! Ужас, было увидеть разрубленную кроваво-зеленую оскалившуюся змею, пошевелившуюся хвостом! Она со сдавленным звонким стоном задернула ужасное и обернулась, чтобы покинуть эту жуть, и еще обомлела! Не испугалась, но так обомлела, как ни от какой другой бы змеи… Перед ней во весь рост встал голым телом статуя Голого Мужчины… Апполона, нет… Амендралехо. Глаза ее изумленно расширились, она, казалось, видела его всего и со змеей, с выстрелом, наговорами на него, присутствием здесь, а главное – с мужественным лицом, в темноте показавшимся ей страшным. Но было в нем еще такое, что заменяло испуг обомлением от предстоящего. Она была всем настолько шокирована, что чувствовала: никак не сможет воспротивиться насилию.