Дедушка, Grand-pere, Grandfather… Воспоминания внуков и внучек о дедушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX – XX веков - Елена Лаврентьева

Руф Яковлевич Смирнов, земский врач. Слобода Коренск Корочанского уезда

После смерти деда от тифа в 1919 году нужно было решать, как быть с детьми, и Надежда Ивановна оказалась в тяжеленные годы послереволюционной разрухи в Курске полной неумехой, одна с тремя детьми на руках. После сложной и долгой переписки было решено послать детей в Торжок к незамужней сестре деда Марии Яковлевне, где та работала в больнице. Сначала речь шла об одном из детей, но потом было решено не разделять сестру и брата. С 1920 года они оказались под покровительством родной тетки и ее подруги, фельдшерицы той же больницы Натальи Николаевны Щепотьевой, взявшей на себя в основном заботы о детях. Натальей меня назвали в ее честь. Позднее тетя Лида без особой радости рассказывала, что ей, совсем маленькой девочке, приходилось топить русскую печь, а папа в Курске за стакан козьего молока для младшей сестры Верочки пас целый день козу.

Слобода Бутурлиновка

Курск в 1919 году занимали то белые, то красные. Руф Яковлевич Смирнов, мой дед, был заместителем начальника военного госпиталя. Счастье, да простит меня Господь, что он умер от тифа тогда, когда в городе были красные, и папа в анкетах с полным на то основанием писал: «Отец в годы Гражданской войны состоял в рядах Красной армии». Воюя на империалистической войне, дед каждый день писал письма домой своей жене и детям. Коробка с письмами пропала при странных обстоятельствах. Она была «конфискована» дочерью комиссара госпиталя, которую тоже звали Лидой, как сестру отца. Тетя Лида побоялась сказать об этом даже взрослым и горевала о тех письмах всю жизнь безмерно. В них описывалась война без прикрас, без внутренней цензуры, без оговорок на то, что они адресованы маленькой девочке. Из того, что дошло до меня, осталось всего две открытки, которые дед писал жене с фронта.

Руф Яковлевич Смирнов (стоит), Мария Яковлевна Смирнова (сидит справа)

«19.06.1917 Открытка. Московская губ., Покровское-Алабино, дер. Корнево, имение Королевых, дача Дунаевых. Надежде Ивановне Смирновой.

Сейчас я встал в 79-м госпитале до 10-ти выяснить свой квартирный вопрос. Я переселился из номера к товарищу молодому и сейчас живу с ним в его чудесной комнате на краю города с окном, выходящим в сад: розы прямо глядят в окно. Пошел ливень, и я занялся письмом тебе. Чем больше вхожу здесь в работу, тем становится интереснее, и лишь нравится запрет на такт, энергию и смелость, которая представляет эта работа. Сплелся удивительно запутанный узел из различных взаимоотношений, порожденный революцией и различных групп. Распутывать его очень интересно. И сама непосредственная работа в настоящий момент тоже очень интересна. Твоих писем нет никакой возможности пока мне получить, пока не написать мне по новому адресу.

Верхний ряд слева направо: Сергей и Лидия Смирновы

Примерно в то же время Надежда Ивановна пишет письмо своей матери. Атмосфера тревоги и нестабильности читается в каждом слове:

«Милая мамочка! У нас все здоровы. Хотя идут неистовые дожди, но здесь песок, и если нет дождя, то ходим без галош. Дети много капризничают от дурной погоды, но если их не пускать наверх, то там мило и спокойно. Да, кажется, погода хочет начать исправляться. Твоя Надя. От Руфа Яковлевича никаких писем. Газетные известия очень волнуют».

А вот еще письмо, которое написано матерью Надежды Ивановны в ответ на ее письмо, в котором она пишет о смерти Руфа Яковлевича.

«08.05.1919

Милая Надя! Получила твое заказное письмо. Неужели оно было послано в марте? Значит, шло больше месяца. Бедная ты моя! Как все ужасно! Знаешь, мне все как-то не верится, что это произошло. Когда я читала твое письмо, у меня под сознанием все время шевелилась какая-то глупая мысль, а вдруг благополучие кончилось.

Я не знала про предсказания. Право, не знаю, что и думать. Ведь, казалось бы, глупо верить, а между тем факты все время опровергают скептицизм. И Руфу Яковлевичу было предсказание, что 47-й год роковой? И знаешь, тут Сумароковы, я им про тебя говорила. Зашел разговор о хиромантии, и она говорит, что все, что ей наговорили по руке, сбывается. Я спрашиваю: “И теперешний переворот в вашей жизни?” (Они ведь живут ужасно!) “О, да!” — говорит она».

Дневник дедушки-гимназиста отдала мне старшая сестра моего отца, Лидия Руфовна. Несколько лет назад я ввела текст дневника в компьютер. Время у меня это заняло не очень много, но трудно было разбирать почерк совсем не знакомого мне человека. По мере того как работа продвигалась вперед, я привыкла к этому мальчику, он мне стал очень интересен и близок. Мой папа, который родился в 1909 году, его почти не помнил и не мог ничего рассказать, или не хотел, или боялся. Не знаю. Я знакомилась с очень неординарным человеком, жизнь которого состоится потом. До 1919 года он проживет еще двадцать один год, сколько он успеет сделать!

А дневник очень интересный. Жизнь изо дня в день. Иногда подробнейшее описание происходящего, иногда отговорки о нежелании писать. Поток времени в словах, оставшихся на бумаге. Упоминаемые И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, Чарлз Диккенс — его современники. Гимназические будни, приятели, отношения в семье, детские игры (не всегда невинные), летний отдых на даче под Москвой, рыбная ловля. Тут студенческие волнения, покушение на государя императора, сердечные тайны, мечты о будущем. Тут и тексты контрольных работ, которые очень похожи на сегодняшние, и отзывы о прочитанных книгах, и характеристики учителей, и душевные метания. Обычный мальчик с обычными амбициями. Интересно, что они были почти ровесниками с В. И. Ульяновым (Лениным). Очень много похожего — одно время, одна страна, среда немного другая, но та же модель многодетной семьи без отца, рано ушедшего. Результат разный.

Меня все время мучает одна мысль. Что мы за поколение такое детей, родив — шихся после Второй мировой войны? Те, кто взрослеет сегодня, другие, более циничные, более свободные и раскрепощенные во многих отношениях. Они едва ли поймут природу страха в обществе, которое сформировало и подчинило себе поколение их бабушек и дедушек. Родителям их повезло больше, молодость их пришлась на шестидесятые.

Наши деды, да и чьи-то бабушки не упокоены по-христиански. Мой дед зарыт в общей братской, засыпанной негашеной известью могиле, как хоронили тифозных больных. Место захоронения неизвестно. У многих дедушки и бабушки исчезли безвозвратно в молохе революционных событий и дальнейших жутких лет, став жертвами режима. Интеллигенция, рабочие, крестьяне, духовенство — не важно! Время их не пожалело. Сколько же мы потеряли! Сколько нам не было рассказано сказок, не показано фотографий, не прочитано книг! Сколько семейных историй ушло вместе с ними! Сколько нитей и связей прервалось!