Сказки - Александр Дюма

Дело в том, что до того, как я приговорил себя к литературной каторге, охота была моим основным, я бы даже сказал, единственным развлечением.

О той жизни я сохранил лишь два воспоминания.

Одно из них связано с охотой.

— Черт побери! — воскликнул я. — Ваше предложение страшно соблазнительно!

— Жуаньо сообщает о начале охотничьего сезона. Точнее, он написал об этом Этцелю. Этцель же, естественно, не ответил, и теперь у нас есть шанс нагрянуть к нему, как снег на голову!

— К Жуаньо… пожалуй…

— Тогда в чем дело?

Я ушел и спустился с пером в руке.

— Увы! — это единственное оружие, каким я теперь пользуюсь. И охочусь лишь за мыслями. А этой дичи с каждым днем становится все меньше.

— Бросьте вы это перо и поедемте с нами!.. Это займет не больше трех дней: день туда, день обратно и день на охоту!

— Звучит убедительно.

— Ну так решайтесь!

— Я готов, если… если ничего не случится.

— А что может случиться?

— Кто его знает?.. Но только за полтора года, что я здесь, меня уже не раз приглашали на охоту: князь Де Линь в Белей, господа Лефевр в Турней, Букье в Остенде. Я купил две лицензии по тридцать франков каждая, что пять франков дороже, чем во Франции. И что же? Ни Остенде, ни в Турнейе, ни в Белейе я так и не побывал.

— Почему?

— Да потому, что всякий раз что-то мешало…

— Но теперь, кажется, ничего неожиданного произойти не может?

— Если бы…

— Так помолитесь святому Губерту! Пусть защитит и нас от этих самых неожиданностей!

Идея воззвать к святому принадлежала Шервилю.

И вот, словно святой из всей фразы уловил лишь ее конец и захотел продемонстрировать свое могущество, в парадную дверь вдруг позвонили.

— Все правильно, дети мои! — воскликнул я. — Почтовое время!

Жозеф — так звали моего слугу — пошел открывать.

Он был бельгийцем; бельгийцем в полном смысле этого слова, то есть человеком, видевшим в каждом французе своего естественного врага.

— Жозеф, — сказал ему вслед Этцель, — это письмо из Парижа. Порвите его.

Слуга появился через пять минут. В руках он держал огромный конверт.

— Почему вы не сделали того, что я вам велел, Жозеф? — спросил Этцель.

— Это не письмо, сударь, — отвечал тот. — Это телеграмма.

— Час от часу не легче! — воскликнул я.

— Похоже, что охота срывается, — с сожалением произнес Шервиль.

— Друзья! — сказал я. — Вскройте конверт… и сами решите, что мне делать.

Жозеф отдал депешу Этцелю. Тот распечатал ее.

Она состояла из четырех строчек:

«Париж, пятница. Уважаемый Дюма, если я не получу «Совесть» пятого числа, то, как предупреждают Рауе и Ваез, шестого состоится репетиция неизвестно какой трагедии неизвестно какого автора. Ясно?

Расстроенные Шервиль и Этцель переглянулись.

— Что скажете? — спросил я.

— Вам осталось еще много?

— Половина пятой картины и целиком шестая.

— Все пропало.

— Для меня. Но не для вас же, дети мои!.. Шервиль мне расскажет об охоте. По канве его рассказа Этцель что-нибудь вышьет, и таким образом я получу исчерпывающее впечатление об охоте.

И, взяв перо с камина, я приказал друзьям убрать заряды в ягдташ, ягдташ в шкаф, а ружье в чехол и, тяжко вздохнув, поднялся к себе на третий этаж.

Бог свидетель, как мне хотелось отправиться на охоту! Увы! — никто не мог дописать мою пьесу вместо меня.

5 ноября полный текст пьесы был отправлен в Париж.

6 ноября, утром, посыльный принес мне на дом заднюю ногу косули и коротенькое письмо следующего содержания:

Мой дорогой Дюма,

Посылаю вам часть косули, подстреленной под Сен-Юбером. Сегодня вечером Этцель и я придем к вам на чай. Обещаю охотничий рассказ, достойный истории Робин Гуда.

Жуанье вас нежно обнимает.

Этцель и я жмем вам руки.

Я продиктовал кухарке рецепт маринада, изобретенный моим другом Виллемо, одним из хозяев трактира «Колокол и бутылка», что в Компьене, и снова уселся за прерванную работу.

Ровно в девять часов вечера слуга доложил, что пришли господа де Шервиль и Этцель.

Друзья вошли с видом победителей, чуть ли не под звуки фанфар и барабанной дроби.

Не прошло и пяти минут, как Этцель взял колокольчик, которым я вызываю Жозефа, и позвонил.

— Слово де Шервилю, — объявил он.

— Дорогой Дюма, я привез вам чрезвычайно занятную историю, — начал тот.

— Гонорар пополам.

— Идет… А теперь слушайте.

— То, о чем вы собираетесь рассказать, произошло с вами?

— Нет. С дедом Дени Палана, хозяина постоялого двора «Три короля» в Сен-Юбере.

— А сколько лет вашему Дени Палану?

— Сорок пять-пятьдесят.

— Стало быть, история относится к концу восемнадцатого века?

— Да.

— Слушаем.

— Согласитесь, для начала надо рассказать, как Дени Палан решил поведать нам эту историю.

— Дружище, не кажется ли вам, что вы начинаете тянуть?

— Ей-богу, нет! Это совершенно необходимо! Без подготовки вы ничего не поймете.

— Да, пожалуй, подготовьте нас! В умении подготавливать состоит мастерство великих сочинителей романов и драм… Но только, ради бога, не тяните…

— Будьте покойны.

— Ну так с богом!

— Дети мои! — вставил наконец свое слово Этцель. — Слушая эту охотничью историю, разрешается спать. Но храпеть запрещается категорически!.. Итак, слушаем тебя, Шервиль.

Шервиль заговорил.

— Обстоятельства свадьбы Жуаньо сложились так, что нам пришлось отказаться от настойчивых предложений заночевать у них дома и отправиться на постоялый двор «Три короля».

Чтобы понять серьезность нашей ошибки, оказалось достаточно переступить порог этого заведения. Даю честное слово эгоиста: лучше было бы проявить бестактность и остаться у Жуаньо.

Не знаю, останавливались ли когда-нибудь у Дени Палана короли, но даже если и так, то я не уверен, что они давали ему право вешать над дверью эту аристократическую вывеску.

В «Трех королях» не празднуют свадеб, не устраивают пирушек; там не живут ни конные, ни пешие…

Там едят стоя и спят на стульях.

Однако, справедливости ради, надо признать, что хозяин этого постоялого двора не обещает больше того, что дает.

Над полыхающим всеми цветами радуги изображением трех королей, служащим вывеской, создатель сего произведения искусства нарисовал еще рюмку на тонкой ножке и кофейную чашку.

Я уже слышу вопрос: «Как это вас, полковника и Этцеля угораздило выбрать для ночлега именно это неудобное место?!»

Уверяю вас, не такие уж мы, в конечном счете, дураки, как это может показаться сначала!

Мы выбрали «Трех королей», дорогой Дюма, потому… потому что выбирать было не из чего.

Теперь, с вашего позволения — топографический очерк постоялого двора.

Я буду краток.

Заведение состоит из трех помещений.

Первое: кухня; она же является спальней хозяина и его семейства.

Второе: зал для посетителей, представляющий собой закопченную комнату с низкими потолками, с двумя столами и несколькими дубовыми табуретками, отполированными скорее задами, чем рубанком.

Третье помещение было чем-то средним между скотным двором и конюшней; кроме лошадей, там находились ослы, коровы и свиньи.

Когда утром нам показали зал для гостей — объяснив, что это единственное место, где мы могли бы поесть и поспать, — то со свойственной охотникам беспечностью мы сказали:

— Что ж, у камина, с бокалом пунша и тремя матрацами ночь пролетит быстро!..

Лишь когда началась наша ночь, мы поняли, какими долгими иногда бывают ночи.

Точнее тогда, когда огонь в камине начал угасать, когда опустела бутылка можжевеловой водки, когда мы узнали, что, кроме матрасов, на которых спал хозяин, его жена и трое детей, других не имелось.

К чести хозяина замечу, что он добросовестно отстоял ночную вахту в готовности по мере сил и возможностей удовлетворить пожелания господ парижан.

Пока длился более или менее приличный ужин, веселье держалось.

Пока в бутылке оставалась влага, беседа не утихала.

Пока горел огонь в очаге, французское остроумие время от времени еще разбрасывало по сторонам свои яркие искры.

Но вот беседа угасла.

Мы стали думать, как бы устроиться со сном.

Оглядевшись, нашли подходящее место и худо-бедно как-то заснули. Слышалось лишь тиканье деревянных напольных часов, украшавших один из углов зала.

Внезапно они закачались и раздался ужасный скрежет цепи и шестеренок. Затем часовой молоток одиннадцать раз обрушился на звонок.

Все проснулись.

— Что за дьявольщина? — чертыхался полковник.