Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

А с появлением кинематографа знаменитых актеров стало возможно лицезреть в любом маленьком городке почти в любой день недели. К 1920 году в США открылось более двадцати тысяч кинотеатров, не считая старых дешевых кинозалов с билетиками по пять центов [59], популярных в первые годы кинематографа [60]. Девушки, у которых раньше не было возможности увидеть Бернар и Фиск на сцене, теперь мечтали стать вторыми Мэри Пикфорд и Лиллиан Гиш.

Новые журналы для кинолюбителей лишь подстегивали эти амбиции. К 1917 году их было около пятидесяти; названия и содержание были примерно одинаковыми («Пикчер Плей», «Моушен Пикчер Классик», «Фотоплей» – что-то вроде «Игрового кино», «Классики экрана», «Фото звезд»). Развороты занимали постановочные фотографии самых популярных актеров и актрис с тщательно выставленным светом, рассказы об их домах, автомобилях и покупках и подробности личной жизни. В основном это были откровенные выдумки зарождающейся пиар-индустрии, «продающей» знаменитостей и использующей для этого все более изощренные методы. Так, звезде экрана Теде Баре придумали целую красочную легенду, согласно которой она была арабкой, владела собственным зоопарком экзотических животных и крутила головокружительные романы. На деле же Теодосия Гудман была дочерью портного из Цинциннати, интеллигентной женщиной, которая вела тихую жизнь и в перерывах между съемками проводила время с семьей и друзьями.

Киноиндустрия нуждалась в фантазиях: те не только помогали продвигать звезд, но привлекали капиталы рекламодателей. Товары массового потребления продавались намного лучше, если их рекламировала звезда. При покупке сигарет бесплатно раздавали фотокарточки кинозвезд, на огромных билбордах – примете любого американского пейзажа и витрины – сияли лучезарные улыбки и неестественно увеличенные лица, призывая покупать кремы, помаду для волос и ополаскиватель для рта.

Через океан Диана Мэннерс и Нэнси Кунард жили в мире бомбежек, продуктовых карточек и репортажей о погибших и раненых. Но в Америке девушки вроде Таллулы совсем не ощущали войну, хотя США вступили в Первую мировую весной 1917 года. Их воображение занимали лишь истории счастливиц вроде Олив Томас, продавщицы из Питтсбурга, которая три года назад участвовала в конкурсе красоты в Нью-Йорке, заключила контракт с Международной кинокомпанией и вышла за Джека, брата Мэри Пикфорд, тоже актера.

Олив и Джек завоевали репутацию «самой озорной и дикой парочки, когда-либо ступавшей на бродвейские подмостки». Таллула тоже мечтала быть «озорной и дикой», и такой шанс наконец представился ей благодаря июньскому выпуску киножурнала «Пикчер Плей», в котором объявлялся конкурс красоты. Читательницам предлагали прислать свои фотографии, а победительницу ждала роль в фильме режиссера и продюсера Фрэнка Пауэлла и съемки в Нью-Йорке.

Подобные конкурсы часто оказывались жестоким мошенничеством, а обещанная роль была эпизодической или ролью в массовке [61]. Но Таллула не слушала ничьих предостережений. Она одолжила шляпку и лисий палантин, сфотографировалась и так разволновалась, что отправила фото, не подписав свое имя и адрес. Через три месяца они с Евгенией сидели в аптеке [62], пили кока-колу и пролистывали свежий номер «Пикчер Плей»; там среди фотографий двенадцати победительниц Таллула увидела свою. Над портретом значилась полная драматизма надпись: «КТО ЖЕ ОНА?» А внизу – обращение к «таинственной красавице» с просьбой срочно дать о себе знать.

Таллула радовалась так, что ее ликование было слышно на соседней улице. «Я выбежала из аптеки с журналом, стала кричать: “Я выиграла! Выиграла! Я буду сниматься в кино!”» – вспоминала она. Но она не подумала, разрешит ли ее семья воспользоваться выигрышем и кто будет ее сопровождать: ей было пятнадцать с половиной, она была слишком юна, наивна и взбалмошна, и, разумеется, одну в Нью-Йорк ее никто бы не отпустил.

Последовали горячие обсуждения, и тут возникла еще одна проблема. Миссис Бэнкхед считала, что контракт с кинокомпанией плохо отразится на брачных перспективах Таллулы, а ничего важнее, по ее мнению, для ее внучки не существовало. Возражения Уилла были в основном продиктованы беспокойством о деньгах. С тех пор как он оставил адвокатскую карьеру, его доход существенно уменьшился; зарплаты конгрессмена должно было хватать и на обеспечение новой жены, и на планы миссис Бэнкхед представить Евгению (а потом, вероятно, и Таллулу) вашингтонскому высшему обществу. Хотя Таллуле предлагали двадцать пять долларов в неделю за съемки в дебютной роли, этого было недостаточно, чтобы содержать ее саму и компаньонку все время пребывания в Нью-Йорке. А еще Таллула заявила, что намерена остаться в городе и после окончания съемок и искать другую работу в кино.

Встретив сопротивление родных, Таллула решила не сдаваться; она плакала, дулась, грозила голодовкой – стратегия, которая однажды уже сработала, когда ее забрали из очередной ненавистной школы. Наконец, вмешался дед. Он рассудил, что Таллула – «необычная девочка… самодостаточная, пожалуй, даже слишком, и всегда считает, что ее план – самый лучший». Он, видимо, догадывался, что покуда она не реализует свои амбиции, семье не будет покоя, предложил оплатить ее расходы, по крайней мере на первое время, и договорился с тетей Таллулы Луизой, что та сопроводит ее в Нью-Йорк.

Сложно сказать, о чем думали Бэнкхеды, отпуская Таллулу с теткой. Луиза никогда не отличалась напористостью и, в отличие от многих Бэнкхедов, не была «лихачкой», а в тот период находилась в особенно угнетенном настроении: два года назад ее младший сын Уильям умер от тифа, а недавно она пережила второй по счету развод. Ей едва ли было под силу сдерживать бушевавшее в Таллуле торнадо энергии, амбиций и любознательности; не могла она и уберечь ее от опасностей большого города.

Бэнкхедам казалось, что они все знают о рисках. Как-никак, они читали газеты и догадывались, что Нью-Йорк – настоящее осиное гнездо, кишащее борцами за права чернокожих и контрацепцию, женскими профсоюзными деятелями и наркоторговцами. Таллуле строго наказали избегать алкоголя и мужчин. Но Бэнкхеды не догадывались, что главные сложности поджидали Таллулу на съемочной площадке.

Сексуальные домогательства и эксплуатация в киноиндустрии считались обычным делом. От восторженных старлеток требовали сексуальные услуги в обмен на роль; многие снимались в порно ради дополнительного дохода. Даже в мейнстримовом художественном кино секс служил главным товаром. Цензура пришла в кино лишь в 1930 году, а когда Теда Бара играла Клеопатру, ее костюм был еще более откровенным, чем наряд Мод Аллан. Почти обнаженную грудь поддерживал лиф из переплетенных проволочных змей, а под вышитой прозрачной юбкой соблазнительно просматривались контуры промежности. Когда Клара Боу сказала матери и тетке, что будет сниматься в кино, их реакция была типичной для американцев того времени