Бестолковая любовь - Ирина Лобановская

Нине было уже все равно и хотелось припомнить Лукину его нехорошие экономические выкладки. О Сухомлинском и Песталоцци она забыла.

— Что же ты так, Миша! — укоризненно сказала Ниночка, спустившись в раздевалку. — Нельзя ручаться за всю жизнь. А вдруг в девятом классе ты пересмотришь свои убеждения? И влюбишься именно в Надю, которая к тому времени начнет заниматься аэробикой и станет тонкой и гибкой, словно Наоми Кэмпбелл. И отправится в фотомодели. Зато твоя Танечка потеряет грациозность, ссутулится и наденет очки от непрерывного чтения.

Миша покраснел и тоже бросился вон. К Нине подошел суровый, как возмездие, Гриша Мухин.

— Нехорошо получилось, Нина Юрьевна! — осуждающе сказал он. — Вы ведь смеетесь, а Миша насмешек не выносит. Он очень ранимый. И потом любовь — личное дело каждого. А в личные дела нельзя вмешиваться даже учительницам!

Очевидно, реформа учеников произошла сама собой, давно, быстро и практически незаметно для школы.

Ниночке хотелось домой, к маме.

Глава 18

Наконец рыдающую учительницу удалось успокоить.

— А почему мужчины не плачут? — вдруг спросила она, вытирая последние слезы.

Растолковывать взялся Мухин:

— А их, Ниночка, с детства так воспитывают, формируя у них на уровне подсознания особую программу. Если мальчика воспитывают «правильно» — а по закону рутины принято считать, что это именно и есть «правильно», — то ему с детства вдалбливают, что «мачо плакать не должен», «если ты заплакал — ты не мачо!». Когда девочка плачет, ее утешают, а когда мальчик — как это ни парадоксально и ни противоречит первому нормальному человеческому побуждению — стыдят, еще более нагружая нервы бедного ребенка… Хотя вообще-то что уж такого, если плачет пацан семи или восьми лет? Какое отклонение от какой нормы? Какой криминал? Ну, если ему уже пятнадцать, это да… Тут уже что-то особое по общему мнению. Только я и этого мнения не разделяю. В результате женщины плачут когда захотят, а мужики не позволяют себе этого. И по закону природы у них такая сдержанность выливается и в головные боли, и во всякие язвы-гастриты, и живут они обычно меньше… Зато плакать не умеют.

И тут ворвалась дама… Какая — ни братья Бакейкины, ни Потап долго не понимали, потому что ее нельзя было даже рассмотреть. Она непрерывно подпрыгивала и сновала по учительской взад-вперед без всякого толка. Хотя, наверное, смысл в ее беспорядочном движении имелся, но известный ей одной.

Наконец она перестала носиться и присела на стул возле бюстика Пушкина, а свою куртку повесила на огнетушитель. Ноги положила на соседний стул. Сменила сапоги на изящные туфельки, а сапоги лихо зашвырнула под стул. И горделиво вытянула вперед две полные ножки:

— Ну, каково? Только что купила! Как вам? По-моему, восторг? — Потом, глянув в очередной раз на робкую Ниночку с ее белоснежными кудряшками, дама внезапно брякнула: — Привет, Нинон! Овечка вы наша! Вовчик, можно так сказать?

Ве Ве призадумался:

— Если честно, Наташенька, по-моему, людей с баранами сравнивать как-то не очень…

— Ладно, расслабься! Ботвы не рубишь! Сие сравнение ни в коем случае не стоит так воспринимать — что, мол, с «баранами». Я очень люблю Нинон, и это знают все! — воскликнула Арбузова. Москвичи уже догадались, что это именно она. — Но я имею в виду ее прикольные милые кудряшки и ягнячью нежность. Нинон, ты у нас будешь — белая овца! Точно — белая овца! Я думала сегодня про тебя и поняла, кто ты есть.

Шокированные приятели потрясенно молчали. Ниночка тоже. Дама сорвалась со стула и опять заметалась по учительской, не останавливаясь ни на минуту и перебирая на ходу книги, журналы, тетради. Все подряд.

— Это — у Хармса, — продолжала писательница на ходу. — «А выше — белая овца, гуляет белая овца»! Целая поэмка про белую овцу.

Наконец Ниночка обрела голос:

— И… значит… эта овца — положительная?

Арбузова заверила ее, пробегая мимо:

— Еще кака-ая положиительная! Белая овца там — выше всех! И это — ты, Нинон!

— Олдовая панкерша, — пробормотал себе под нос Николай.

Сева услышал и усмехнулся.

— А вы, молодые люди? — вдруг повернулась детективщица к незнакомцам, бросив просматривать какой-то классный журнал. — Вы туристы? Но я вам доложу, что Маяковский, например, не любил ходить в походы.

Приезжие удивились.

— И Давид Бурлюк не любил.

— Почему? — не выдержал Николай.

— И Велимир Хлебников тоже. Ибо их манифест был таков — «Фу — туризм!».

Даму удалось наконец рассмотреть. Полная, стриженная под горшок, темноволосая и усатая. Видимо, в этих усиках, памятных всем еще по роману Толстого, и проявлялась ее гормональная недостаточность.

— Наташенька, они пишут про цыган, — объяснил Ве Ве. — Собирают материал. Москвичи.

Он именно так истолковал сорвавшуюся реплику Потапа.

— О-о! Как интересно! Просто восторг! — закричала Арбузова и снова начала носиться по учительской, на сей раз разглядывая географические карты.

Похоже, она вообще не умела находиться в состоянии покоя. Да, но как же она тогда смотрела всю жизнь в окно? — разом подумали все три путешественника. Никак не состыковывается…

— Цыгане! Кочевья! Гитары! Танцы! Песни! Зажигательные! Шумные! Веселье! Костры!

— И заодно воровство, гадание и наркотики, — ядовито добавил Николай. — Ситуация матовая.

Возмутившаяся Арбузова подскочила к нему и чуть не заехала в нос маленьким полным кулачком. Николай испуганно отпрянул. Ве Ве улыбался. Ниночка потупила робкие глазки.

— О-о! Молодой человек! Молодой человек! Вы не поэт!

— Конечно нет, — желчно ухмыльнулся Николай. — И мне этого добра даром не надо! Я человек не стихозный и занимаюсь совсем другим. Зато поэт — мой брат. Хоккеист и танкист.

— То бишь бывший военный, играющий в хоккей? — уточнила Арбузова.

— Да нет! — махнул рукой Николай и ехидно усмехнулся. — Он пишет хокку и танки. Как японцы. Усвоили?

— О-о! — И писательница повернулась к Потапу: — Почитайте что-нибудь свое, а мы послушаем.

Но Потап почему-то перепугался — даже его незабвенная Лора не умела так себя вести — и несмело пролепетал:

— Это не я… Не ко мне… Это вот он… — и предательски ткнул пальцем в Севу.

Арбузова глянула на потерявшегося Севу — а рядом с ней, очевидно, терялись все без исключения, — и никого и ничего не стесняясь, куражливо и деловито сообщила:

— Вы, юноша, ангел!

Не давая никому выйти из шока, она так же деловито подскочила к Севе и ткнула пальцем в его плечи:

— Вот сюда надо приделать крыло и сюда — и вы настоящий ангел!