Великая тайна Фархелема - Юрий Леляков

— Так вот чей дом… — вырвалось у Джантара. — И всё это меньше, чем за год… И ты ничего не знаешь о своей семье?

— Я пробовал искать по картам, — ответил Ратона. — Всякий раз откликается квартал посольств в столице Гимрунта. До Чхаино-Тмефанхии так и не добрались…

— И мне их так не хватает, — сказал Лартаяу, и от его вздоха у Джантара что-то сжалось внутри. — Но тут большая политика — а что в ней отдельная личность? Непонятно откуда взявшаяся старорежимная мразь ломает тебе жизнь за то, чей ты потомок в 13-м поколении, а сделать ничего нельзя…

— И по компьютерной сети не пошлёшь сообщение, — добавил Итагаро. — Неизвестно же — куда, на чьё теперь имя. А искать в сверхсекретных сетях — уже конфликт с законом, с международным правом. Вот положение…

— Но взрослому наверняка нашли бы возможность, — сказала Фиар. — А тут и непонятно: чего вправе требовать подросток, и что насколько нормально или ненормально по мнению самих взрослых? Если мы для них — не личности, а сырой человеческий материал, который можно доделывать как угодно: в любой семье, школе, интернате, приюте? Или… нас с нашим ранним развитием так смущает то, что для других в их детстве было в порядке вещей? И они никуда не бежали, никого не искали — просто смирялись с тем, как кто-то решал их судьбы?

— А проблемы таких, как мы — не должны понимать и в инспекциях, что созданы специально для решения детских проблем? — ответил Ратона. — Даже когда речь о здоровье и жизни? Вот и я: вдруг оказался не нужен с аллергией второй жене отца, и только тут узнал, что я ей — не родной сын; зато есть прадед со стороны родной матери, оказывается, умершей при родах — и меня отдают ему! А многие, кого до тех пор знал как родственников — чужие люди… Что, не шок — узнать такое? А потом, после смерти прадеда — опять вопрос, с кем жить… И отправили не к родителям матери, как надеялся, а уже к третьей жене отца, и главное, куда — в Арахаге! С такой аллергией — в Приполярье, где набедренной повязкой не обойдёшься! И была это даже не семья в обычном понимании… Он вообразил, что его священный, религиозный долг — собрать детей-сирот и воспитывать их. Получилось вроде целого приюта — как режимное, подневольное учреждение. Обстановка насильственного благочестия, перед едой читают молитвы, взрослые следят, чтобы никто ничего не получал больше других — а рост и вес тела у всех разный, так что младшие перекормлены, а старшие почти голодают — и ни компьютера, ни телевизора, ни каких-то серьёзных книг, можно просто отупеть… И тоже: почему высокомерно ведёшь себя с другими, которым, как и тебе, не повезло в жизни? А они в свои 7–8 лет — на уровне моих трёх-четырёх! Мало того: зная мою проблему, нарочно норовят коснуться какими-то тряпками, чтобы проверить, будет у меня реакция или нет! И даже спать привыкли в одежде, и всё, как нарочно, обито какой-то тканью, а у меня — отдельный крохотный отсек из голых досок, как у какого-то отверженного… Как таким людям доверяют чужих детей? Наконец его жена сама не выдержала — но дом был её… Он решил объединить свой приют ещё с другим, в Милирао — и пришлось с ними всеми ехать туда, к его уже четвёртой жене. А та вообще думала: аллергия — это блажь, от которой можно элементарно перевоспитать… Подговорила своих старших дураков, опутали меня какой-то тканью так, что не вырваться, и говорит: увидишь, с тобой ничего не будет. А ткань по цвету — точно как была школьная форма, наверно, тот же краситель! И началось: зуд, жжение по всему телу, поднялась температура… Я понял: пока до них дойдёт, что делают, всё будет кончено, — Ратона сделал короткую паузу. — А они стоят и смотрят. Нет, это не передать… Только успел им сказать: я перед отъездом отправил бабушке в Тисаюм письмо с вашим и старым, и новым адресом, так что вас найдут… — Ратона снова тяжело вздохнул. — А потом — вспышка света, тоннель… И там, на том конце, я увидел обоих прадедов: того, у которого жил раньше, и другого — и был ещё чей-то голос: если срочно не вернуть его назад, все его 90 лет выпадут из будущего, а это не только его годы… Во всяком случае, так помню. Хотя не знаю: 90 — это все вместе, от рождения, или уже от того момента… А очнулся — увидел над собой руку со скальпелем: уже собирались вскрывать в морге! Поняли, что живой, всё выронили, отскочили в стороны, стоят у стен и трясутся… А я тоже с перепугу и говорю: вы, что, живого покойника никогда раньше не видели? Оказалось — нет, такое чудо у них впервые, раньше покойники только мёртвые попадались. Хотя действительно, весь в этой сыпи, выглядел — вспомнить страшно… И прямо таким поехал уже сюда, в Тисаюм — а тех больше не видел, да честно скажу, и не интересовался. Но уж, надеюсь, никакую новую веру нигде за меня не обретут…

— Так то был не препарат от аллергии… — снова вырвалось у Джантара.

— Я не знал, как сказать вам всю правду, — признался Ратона. — Хотя и с препаратами бывало всякое. «Общественно значимый феномен»… И кому человек мешает тем, какой есть, почему надо насильно переделать, чтобы не смущал других? Что такого в коже, которую опасно раздражать одеждой? И чего хотели добиться — инъекциями, после которых тошнило, рвало, ломило в суставах? Чтобы мог ходить «как все» — в школу, где мне просто уже нечего делать? А что и насколько нормально по понятиям взрослых… Разве мы знаем, когда они неправы с нами даже по закону? И это же на почве собственного детства так решают, кто чего достоин из нас…

— Для них детство — обязательно дворовые банды, поднадзорное стадо одинаковых человеческих единиц, невозможность решать что-то самому, унизительная зависимость от старших, — согласился Минакри. — И даже если наших проблем и переживаний не способны понять сами — всё равно с наглой тупой малограмотностью во всём правее нас…

— Вот вам и единое человечество, — ответила Фиар. — Только для одинаковых, стандартных, готовых быть униженными…

— Благодеяние — только «простым» за счёт образованных, одинаковым за счёт отличающихся, — добавил Итагаро. — Так уж свойственно лоруанской идеологии, истории, культуре…

— Помочь только тому, кто примитивен или нравственно пал, — согласился Лартаяу. — А не пал, сохранил достоинство — как бы тебе ни было плохо, скажут: «Ты и так всё имел». Понимания достоин дебил, наркоман, вор — а подросток с чувством собственного достоинства только раздражает…

— И под кого хотят сравнять всех нас, — ответил Итагаро. — Чтобы каждый был малограмотен, запуган, просил о какой-то милости…

— А это «местное своеобразие»? — голос Минакри напряжённо дрогнул. — Возрождается только худшее, низменное — и служит для оправдания пороков и изуверств! Ведь что так входит в современную жизнь: эти шрамы на животе, публичная порка, племенные суды, фактически узаконена кровная месть, перепродажа бывших жён с дочерьми… — Минакри запнулся, будто преодолевая мысленную преграду. — И даже древние судебные испытания…

— На самом деле? — у Джантара внутри что-то как перевернулось от услышанного. — Сейчас, в 79-м веке?

— Сейчас… — подтвердил Минакри. — То есть ещё сразу, в 32-м году… И на самом деле огнехождение — редкий феномен, чаще всего врождённый! А они додумались, согласно древним легендам, погнать по горячим углям людей, заподозренных в колдовстве или оскорблении чего-то священного! Рассыпали эти угли дорожкой, сами стали всей деревней по обе стороны, чтобы никто не мог отскочить… Но это в легендах всё проходит так гладко: у кого сильнее ожоги, тот больше виноват! А на самом деле — просто падали от боли на угли, на них вспыхивала одежда… — Минакри вновь едва не сорвался на крик. — Такое «местное своеобразие»! Цивилизация кому-то плоха, а это — хорошо…

— И… ты это видел? — вырвалось у Джантара помимо воли.

— И уж вряд ли кто-то пошутил над моим незнанием местных обычаев, или я не так понял… Я же сам видел эту дорожку из углей, по ней что-то двигалось, потом — страшный крик, мечущийся сгусток пламени… А я тоже что-то не так сказал этим старейшинам! В 6 лет, в шоке отрыва от матери… И когда кто-то подошёл ко мне — думал: и меня сейчас поведут туда! Не знай я раньше про феномен огнехождения — наверно, сошёл бы с ума… Но когда-то уже было: схватил горячее, и не обжёгся. И всё равно, такого никому не пожелаешь… Хотя они сами обмерли, когда я ступил на угли — будто вправду не ждали. А я не сразу и понял, что иду по горячему, но такому, что идти можно — и только взглянув вниз, увидел: уже угли! И тоже не знаю, что со мной сделалось — стал хватать эти угли руками, и бросать куда попало — в толпу, в дома! А у них одежда и дома — из таких материалов, что только поднеси искру… Представьте, что там было. В той панике я и укрылся в автомобиле… кого-то из той соседней деревни, — со страшным, пронзительным взглядом продолжал Минакри. — Они меня там в куче каких-то вещей даже не заметили. И потом, в аэропорту, своим рассказом об этом подняли такой переполох, что помогло мне укрыться и в самолёте… С двумя другими самолётами, правда, было сложнее — но тоже обошлось. Хотя надо же было, никого ни о чём не спросив, ничего не перепутать — оба раза дождаться своего рейса, незамеченным взобраться на борт… Особенно — в Алаофе: ночь, аэропорт огромный, гул самолётов, машины, прожектора… А главное, любой взрослый заметил бы — что тогда? Но как-то обошлось. И вот наконец вы знаете всю мою тайну… А сам не уверен: действительно они собирались, не дрогнув, послать на такое судебное испытание ребёнка 6 лет от роду — или было что-то другое, решили поиграть на моём страхе — а в результате я сжёг чуть не всю их деревню? И теперь, как понимаете, если я тот самый Манагр Гманод — значит, и совершил такое сверхсвятотатство или сверхколдовство. От чего и скрываюсь за легендой о неизвестном происхождении, усыновлении, а тут ещё — взрыв в подвале, монастырь! Когда без того страшно касаться такого прошлого…