Черное знамя - Dmitrii Kazakov

Олег зашагал вниз по бывшей Большой Покровской, что стала, если верить табличкам с адресами, улицей Чингисхана. Умерил шаг, хотя нога по-прежнему не беспокоила, и палку нес в руке — незачем гнать, изнурять себя, он же просто гуляет, и к обычной ходьбе, что кажется сейчас очень быстрой, нужно привыкать постепенно.

Напротив поворота к новому, недавно отстроенному стадиону «Победа» нагнал колонну детей.

Школьники первого или второго класса топали попарно, держась за руки, возглавляла их молодая учительница в кокетливом беретике. Но при этом они не болтали и не глазели по сторонам, а сосредоточенно глядели вперед, даже пытались маршировать и что-то декламировать в такт.

Олег сначала подумал, что стихи, но прислушался и уловил:

— Мой вождь! Я знаю тебя и люблю, как моих папу и маму! Я всегда буду слушаться тебя, как папу и маму! А когда я вырасту, то буду помогать тебе, как папе и маме! И ты будешь доволен мной!

— Очень хорошо, — сказала учительница, поворачиваясь и размахивая руками, точно дирижер. — Теперь ту, что мы должны читать перед едой! Вася, не отставай, давай шагай!

— Вождь, мой вождь, ты ниспослан мне Богом! — заголосили дети. — Так защищай и оберегай меня, пока я жив! Тебя, спасшего Россию от неисчислимых бед, благодарю за хлеб насущный! Будь со мной всегда, и не покидай меня, вождь, мой вождь, ты моя вера и светоч!

Олега продрало морозцем — это были молитвы, детские, наивные, но обращенные вовсе не к христианскому богу, благому хозяину небес и земли, и даже не к Аллаху мусульман, а к премьер-министру Огневскому, лидеру ПНР, бывшему солдату и семинаристу!

— Простите, а что это вы читаете? — спросил он, поравнявшись с учительницей.

— Ну как же? — обладательница беретика, веснушчатая, с девчоночьими косичками, глянула на него опасливо. — Предписанные губернским отделом образования обязательные тексты, помогающие воспитать в детях патриотизм и правильное отношение к государству и власти. Последняя версия утверждена приказом от седьмого августа.

В нормальном разговоре так не отвечают, девушка наверняка приняла Олега за стукача, и спряталась за документом, как за щитом.

— А, понятно, простите, — сказал он, чувствуя, что от стыда начинают гореть щеки.

Пришлось зашагать быстрее, хотя сердце лупило как бешеное, и колено напоминало о себе легким похрустыванием.

Несмотря на новое название, улица почти не изменилась — те же дома, будка сапожника на углу, даже вывески у ресторанов похожие, даже вроде бы поновее, словно время тут сошло с ума, и пошло вспять. Только лица прохожих… да, среди людей, что населяли Нижний, у Олега, похоже, не осталось знакомых, а ведь когда-то он не мог пройти по Покровке, не столкнувшись с полудюжиной приятелей.

При виде кинотеатра «Палас», ничуть не изменившегося за эти двадцать с лишним лет, невольно вспомнил те годы, когда ходил сюда, сначала с друзьями, а потом и с девчонками, что казались тогда такими красивыми…

Где сейчас те друзья, куда сгинули девчонки?

Остался туман снаружи и такая же холодная серая мгла внутри, в душе.

Глыба драматического театра выступала из тумана подобно громадному желтому айсбергу, и Олег миновал ее, свернул туда, где на месте старого кладбища выстроили гостиницу «Казань». Недовольно сморщился, обнаружив, что у входа стоит черная машина, а рядом с ней курит невысокий «опричник» в черном плаще.

Эти еще что тут делают? Забирают очередного «клиента»?

— Статский советник Одинцов? — спросил дружинник, когда Олег подошел ближе.

— Ну… да. А что?

— Сотник Бульбаш! — «опричник» лихо приложил руку к фуражке, на лице его возникла озорная улыбка. — Прибыл за вами согласно телефонному приказу тысячника Кириченко! Предписано вам отправиться с нами на задержание подозреваемого в причастности к совершению преступления согласно известному вам делу!

Проклятье… почему нельзя говорить нормальным языком?

— На задержание? Но зачем? — спросил Олег.

Насчет «известного дела» понятно, они прибыли сюда для расследования серии взрывов, ну а к тем присоединилось позавчерашнее нападение на вокзале… Но кто этот самый «подозреваемый», откуда он взялся, почему такая срочность, и зачем на этом мероприятии должен присутствовать некий статский советник?

Толку от него на чисто полицейском мероприятии не будет никакого.

— Не могу знать, — почтительно отрапортовал сотник, — но приказ не оставляет сомнений. Все готово, ждем только вас, понятное дело.

Ну ясно, скорее это распоряжение отдал даже не Кириченко, а сам Голубов — таскать штатского «инвалида» всюду, в том числе и на допросы, и на аресты, на обыски и прочие жандармские «развлечения».

Поиздеваться, все сделать, чтобы он почувствовал себя бесполезным придатком к прекрасно работающей машине, готовым воспалиться аппендиксом здорового организма. А заодно оказался бы причастен к грязным делишкам, измарался в чужой боли и крови, не смог сохранить чистых рук и спокойной совести.

Отказаться? Сослаться на то, что нездоров?

Похоже, не выйдет, больно уж решительно смотрит этот Бульбаш, приказ выполнит. Прикатили ведь сюда, к гостинице, надо же, а ведь наверняка для начала искали его в ГЖУ, пытались выяснить, куда делся статский советник?

И если бы он вздумал гулять подольше, то проторчали бы тут до самой ночи.

— Хорошо, — сказал Олег. — Только я хочу знать, кого и почему будете… задерживать.

— Я вам все расскажу, — сотник открыл заднюю дверцу машины. — Прошу, залезайте.

Под задницей оказалось мягкое сиденье, из-под колес полетела вода, зашуровали дворники, размазывая по лобовому стеклу туман. «Казань» осталась позади, как и драмтеатр, и автомобиль понесся в ту сторону, откуда сам Олег недавно пришел.

— Куда мы едем? — спросил он.

— Тут недалеко, — отозвался расположившийся впереди, рядом с водителем сотник. — Получена информация, что инженер-химик Павлов Александр Иванович, девятисотого года рождения, проживающий по адресу — улица Евразийской Армии, дом шестьдесят шесть, причастен к систематическому хищению взрывчатых веществ с растяпинского завода.

— А… понятно.

Похоже, что Кириченко и местным жандармам удалось выяснить, кто добыл динамит, использованный розенкрейцерами для снаряжения бомб, взорванных в Москве, Нижнем и столице.

— А что за улица Евразийской Армии? — спросил Олег. — Я местный, но давно на родине не был.

— Понятное дело, — сотник рассмеялся. — Город при нынешней власти совсем переменился. Новые заводы вроде автомобильного, и новые кварталы, заселенные выходцами из деревень — это внизу, за рекой. А улица эта — бывшая Ильинская, ну а в тех местах как раз почти все осталось как при Романовых.

Едва выехав на Новую площадь, они свернули с нее вправо, в сторону реки.

Еще один поворот, и открылась Ильинка, поменявшая имя, но оставшаяся точно такой же, какой Олег ее запомнил, и это совпадение с сохранившейся в памяти картинкой поразило его сильнее, чем все перемены, уничтожение знакомого и появление нового, непривычного, странного…

Если двинуться дальше вон тем переулком, или вон тем, пройдешь мимо одной из древних церквей или старых купеческих усадеб, окажешься над откосом, откуда видна Стрелка, желто-черная громада собора Александра Невского, Речной вокзал и Канавинский мост. А если спуститься по шаткой деревянной лестнице с прогнившими ступенями, то попадешь на Рождественскую, туда, где некогда была лавка отца, и где бегал вихрастый отрок с родинкой под правым глазом.

До этого момента Олег как-то слабо чувствовал, что вернулся в город, где родился и прожил до восемнадцати лет, может быть просто из-за того, что не было времени и сил остановиться, задуматься. Теперь же впечатления накопились, и чувство узнавания налетело, ударило, будто сошедший с рельсов локомотив, и оказалось примерно таким же приятным, как и железнодорожная катастрофа.

От боли его едва не согнуло, он услышал голос матери, умершей рано, ему только исполнилось восемь… ощутил запах лавки, где торговали бакалеей — подсолнечное масло, лежалая крупа, чай в картонных коробках…

— С вами все в порядке? — голос сотника донесся словно из соседней комнаты.

— Конечно, — ответил Олег, усилием воли выныривая из прошлого, возвращая себя из того Нижнего, что сохранился лишь в его воспоминаниях, да в воспоминаниях других людей, в реальный, настоящий, закутанный в туман, мокнущий под дождем, осененный черным знаменем новой империи.

— А то мы уже почти приехали.

Водитель сдал к обочине, остановил автомобиль рядом с большим армейским грузовиком. Бульбаш выскочил наружу, принялся командовать, из кузова полезли рядовые жандармы, вооруженные пистолетами, побежали в разные стороны, напоминая огромных черных муравьев.