Галльские ведьмы - Пол Андерсон

— Бог нам поможет, — скорбно сказал Апулей. — Но что можем сделать мы, младшие служители государства? Как ты обойдешь правителя Арморикского?

Грациллоний улыбнулся.

— Вы думаете, я слишком много на себя беру? Что ж, я префект Рима. Но я служу не Максиму, а Риму, Ису, который вовсе не провинция, а суверенное государство, и я в нем король. Мне положено действовать благоразумно, в интересах народа и отвечать за свои поступки перед высшей властью.

— То есть перед главнокомандующим? И как ему понравится, если ты будешь вести политику в его интересах?

— Может, я горяч, Апулей, но не сумасшедший. Я написал ему и получил ответ: делать всё возможное, что будет способствовать добрым отношениям между Исом и Римом. Правитель не так уж и глуп. Он признает факты, как бы он их не истолковывал. Во-первых, он должен быть осведомлен о положении в восточной и внутренней части полуострова. Я больше знаком с западной частью, и ему это известно. Во-вторых, он никогда не приветствовал восстание Максима. В письме он обстоятельно дал мне понять, что мои цели его удовлетворяют.

— Понимаю. Но каковы они?

— Это не вовлечение как можно большей части западной Арморики в новую борьбу. То есть мы должны отказаться помогать убивать римлян, кто бы это ни приказал.

— Это не понравится Максиму. — Грациллоний кивнул.

— Если мы будем действовать сообща, то, как мне кажется, он не станет приказывать, а уничтожит нас. Если он одержит верх, то у нас, арморикцев, по крайней мере, хватит сил растолковать ему, почему мы так поступили. Но, возможно, ему не удастся одержать победу.

— Валентиниан слаб, — задумчиво проговорил Апулей, — но если Феодосий протянет ему руку помощи…

Грациллоний вздрогнул.

— Возможно. Кто знает? В этом случае в Арморике можно ожидать благополучного исхода. Но это все мечты. Я не люблю тешить себя сказками, и понимаю разницу между тем, что есть, и тем, что должно быть. Все-таки я считаю, что наши шансы выше, и Рим будет лучше подготовлен, если Арморика объединится.

— Под предводительством Иса. — Грациллоний пожал плечами.

— Больше некому взять на себя такую ответственность. К тому же Ис единственный лидер во всем регионе. И, поверь мне, — горячо заверил он, — даю тебе слово чести, вовсе не самолюбие движет мной.

В глубине души он недоумевал: миру нужен человек, который смог бы вернуть все на круги своя. Почему никто, кроме него, не понимает, что надо делать? Ведь все так просто. Правительство должно соблюдать свои законы, проводить военные реформы и усмирять варваров; честно обращаться с деньгами; снижать налоги и любые подати, которые могут уничтожить прогрессивные классы; освобождать человека от рабской зависимости государства, в котором он родился; проявлять религиозную терпимость — все это, как он надеялся, предпримет Максим.

У Грациллония не было легионов, чтобы встретить императора. Он бы все сделал, чтобы спасти Ис — ради Митры и Дахут. Если бы ему повезло, он смог бы спасти и Арморику. Он отдал бы за это жизнь и, умиротворенный, лежал бы на смертном одре, зная, что был достойным сыном Рима.

После непродолжительного раздумья Апулей сказал:

— Я тебе верю. Если честно, ты говоришь слишком высокопарно. Но что мы можем знать, сидя в этой «тихой заводи»?

— В прошлом году, — сказал Грациллоний, — я целый месяц ездил по Галлии, побывал в Тревероруме, говорил с разными людьми, в Бурдигале навестил Авсония — старого ученого.

Апулей выпрямился.

— Что? — воскликнул он. — Авсония? Он был моим учителем. Как он?

Грациллоний обрадовался, что разговор перешел в такое русло. Восхищение Апулея Авсонием было неподдельным. Он приехал в Бурдигалу во времена правления Юлиана Отступника. В двенадцать лет мальчики особенно легко попадают под чужое влияние, и вскоре он из безразличного верующего превратился в набожного христианина, встретив при этом холодное или откровенно яростное недовольство язычников. Он знал, что Авсоний задолго до его рождения принял Христа с такой же беспристрастной вежливостью, как когда-то он — Юпитера. И все же Авсоний многое ему дал…

Вечером, пьяные и веселые, они легли спать.

III

Утро было солнечным. Грациллоний решил задержаться еще на день. Он сказал Апулею, что хотел бы, воспользовавшись благоприятной погодой, сделать то, что из-за нехватки времени не успел в прошлый приезд, — объехать поля и ознакомиться с окрестностями, чтобы спланировать ход боевых действий в том случае, если это будет необходимо.

Апулей улыбнулся и вызвался его сопровождать, хотя был домоседом. Ежедневно, как обязанность, он выполнял упражнения, но свободное время посвящал книгам, переписке, религиозным обрядам, семье и был умным собеседником. Он предложил Грациллонию стать его проводником, но тот отказался и уехал один.

Он хотел побыть в одиночестве, о чем всегда мечтал. Это было трудно осуществить, когда он был королем Иса, префектом Рима или центурионом Второго легиона. Как-то он отстал от охранявших его легионеров, чтобы насладиться покоем в гарнизоне Аквилона. Он состоял из нескольких пехотинцев, завербованных в основном в ближайшей Озисмии, и двух всадников. Юноши гражданского населения состояли в запасе, и в случае необходимости пополняли ряды гарнизона. Правитель не считал, что нужно усиливать эти позиции. Раньше пираты часто совершали набеги в устье реки — несколько лет назад они разрушили прекрасную Пулхерскую виллу, — но внезапно ушли вверх по реке, и к этому времени уже полностью убрались из города. Но здесь оставались основные войска разбитого Воргия.

Вскоре Грациллоний выехал из Аквилона. На левом берегу Одиты возвышались сотни новых домов — каменных, деревянных, кирпичных, и среди них маленький дом Апулея, — а также церкви, кузницы, рынки, а в гавани — пара пакгаузов. Над соломенными крышами клубился дым, выходящий из отделанных черепицей отверстий; женщины, закончив дела, вышли поболтать; скрипели колеса, звенела наковальня. В это время года сюда не приплывали торговые суда. Грациллоний вышел через восточные ворота. Стены, окружавшие город, были сделаны в старом галльском стиле: сложенные бревна засыпаны землей и укреплены булыжниками, по углам стояли деревянные срубы.

Справа от дороги виднелась узкая полоска земли, за которой возвышалась гора Монс Ферруций. На ней густо стояли домики, почти полностью скрытые медно-красным золотом осенней листвы. Большинство перелетных птиц уже покинули эти края, зато в небе летали вороны, воробьи, малиновки, а вдалеке кружил ястреб.

Проехав немного, он оказался около Стегира, который с другой стороны впадал в Одиту. Он переехал через мост, который гулко гудел под копытами его лошади. На том берегу земля мягко шла под уклон. Одита осталась позади, и он поскакал к югу по неровной дороге вдоль Стегира. Она пролегала через обработанные поля апулейских поместий. Он увидел дома трех богатых семей. За ними стоял главный дом поместья. Его хозяин бывал там, когда хотел уединиться. Бывшая пашня заросла сухими сорняками и ежевикой, неподалеку, как вестники леса, покачивались молодые деревца.