Герои и подлецы Смутного времени - Вячеслав Манягин

Быть может, поэтому он оказался одним из двух иерархов Русской церкви, которые не побоялись потребовать крещения католички Марины Мнишек (вторым был епископ Коломенский Иосиф). И не только против супружества царя с еретичкой выступил Казанский митрополит, но и против равноправия, которое Дмитрий I хотел предоставить в Московском государстве иноверцам с православными: «Сию веру многими снисканиями благоверный князь Владимир обрел, и святое крещение принял во имя Святыя и Живоначальныя Троицы, Отца, и Сына, и Святаго Духа, и от купели здрав изыде, славя Бога и многих людей крестив… Потому непристойно христианскому царю жениться на некрещеной! Потому непристойно христианскому царю вводить ее во святую церковь! Непристойно строить римские костелы в Москве. Из прежних русских царей никто так не делал».

Иначе Гермоген и не мог поступить. Еще в 1598 г. митрополит Казанский составил сборник чинов крещения мусульман, католиков и иных иноверцев. Согласно «Сборнику Гермогена», христиан иных конфессий, и католиков в особенности, следовало заново крестить, поскольку их «обливательное» крещение истинным таинством не являлось.

Митрополит, выступая против царя, рисковал головой. Но Дмитрий не решился казнить 76-летнего старца, а «только» приказал лишить его сана, выслать обратно в Казань и там заточить в монастырь.

8 мая состоялась свадьба Дмитрия и Марины. И вот что интересно: в ней участвовали все основные действующие лица, которым еще предстоит сыграть важную роль в событиях Смутного времени. Утром, при обручении, молодых встретил в Грановитой палате князь Шуйский, который и проводил обрученных в Успенский собор. А на венчании присутствовали все Романовы: митрополит Филарет, боярин Иван Никитич и новоиспеченный десятилетний стольник Михаил. Патриарх Игнатий совершил обряд миропомазания и торжественно короновал Марину, а затем венчал царя и царицу. В отличии от казанского митрополита Гермогена, ростовский митрополит Филарет не высказал никакого возмущения тем, что православные таинства свершались над еретичкой. Зато много лет спустя, на соборе 1620 г. уже не митрополит, а патриарх Филарет публично клеймил Игнатия за отступление от православных обрядов при причащении и коронации Марины Мнишек, начисто «забыв» свое участие в этом событии.

17 мая Дмитрий, так и не успев покарать непокорного иерарха, был свергнут и убит Василием Шуйским.

Голицын, Куракин, Мстиславский и другие противники Шуйского планировали выбрать патриархом митрополита Филарета. Договоренность об этом с Шуйским была достигнута. Однако сам Шуйский, воспользовавшись тем, что его враги готовили мятеж, отказался от соглашения и призвал на патриарший престол Гермогена. По одной версии новый царь послал за Гермогеном гонца в Казань через день после убийства Дмитрия I, но это маловероятно по той причине, что в это время Шуйский еще не знал о заговоре Романовых. Решение сослать сторонников Филарета и заменить его самого на другого кандидата в патриархи было принято Шуйским после 25 мая, когда провалился мятеж против него. Поэтому более вероятно, что Гермоген никуда из столицы и не уезжал. Нет убедительных сведений, что он находился в конце мая – начале июня в Казани. Кроме того, именно Гермоген произнес речь при царском венчании Василия Шуйского 1 июня.

Сразу после убийства Дмитрия I кто-то пустил слух о его спасении. Из конюшни исчез царский конь, пропала государственная печать; стали говорить, что убит двойник, а не царь. 25 мая, в день мятежа, устроенного Романовыми, в Москве появились подметные письма от имени «царя Дмитрия». Это совпадение наводит на мысль, что письма были делом тех же рук, что и сам мятеж.

Шуйский поспешил обезоружить тех, кто пользовался тенью Дмитрия в своих политических целях. Для этого он решил перенести в Москву мощи убитого в Угличе ребенка. Более того, сделать это он хотел руками своих врагов – и послал в Углич Филарета. Для Шуйского в этом был определенный риск. Ведь он последовательно и каждый раз с клятвой на кресте, принародно рассказывал совершенно разные версии о смерти царевича: сначала о его самоубийстве, затем – о чудесном спасении, и, наконец, об убийстве ребенка Борисом Годуновым. Напоминать об этом москвичам, более того – приносить в Москву мощи, которые будут постоянным укором его лживым клятвам и посылать в Углич своего основного противника (как некогда с ним самим сделал Борис Годунов) – было действительно смелым ходом. Но если бы этот политический ход удался, то Шуйский раз и навсегда (так он, во всяком случае, должен был думать) смог бы прекратить все спекуляции вокруг имени Дмитрия и пресечь появление новых самозванцев.

Свою последнюю версию смерти царевича Дмитрия Углического он изложил в нескольких письмах: «По зависти Бориса Годунова, яко агня незлобивое заклася и святая его праведная и непорочная душа отиде в вечное блаженство, а тело его святое погребено на Углече и много исцеления подает всяким одержимым различною болезнью, и явно к болящим приходя себя оказует, и милостивое свое исцеление подает, на уверение всем православным крестьяном, и многие про его чудеса свидетельствуют и на соборе нам про то извещали» [136] .

Таким образом, Шуйский вычеркивает из числа легитимных всех трех царей, стоящих между ним и сыном Ивана Грозного, Федором Ивановичем: Бориса Годунова, Федора Борисовича и Дмитрия I – первого как убийцу и узурпатора престола, второго – как незаконного наследника и третьего – как самозванца.

При этом в замысле Шуйского «главный упор делался на тело Дмитрия, его чудотворения. В то время метафизически существовало «три тела» царевича: одно в Угличе, другое – убитого Лжедмитрия I (уничтожено: сожжено и развеяно), третье – «спасшегося» царя Дмитрия Ивановича. Утверждение в грамоте единственного тела сына Ивана IV, его нахождения в Угличе и чудотворений теоретически снимало проблему аутентичности двух других «тел» царевича/царя. Сакральным гарантом угличской версии выступала информация о чудотворениях: ни сам глава следствия 1591 г., ни мать царевича Мария Нагая, ни клан Нагих (все признали царевичем Лжедмитрия I), ни Патриарх Иов (утвердил постановление следствия 1591 г.), ни кто-либо другой из живых людей не мог быть гарантом Правды, сказав хотя бы один раз неправду. Подтвердить истинность пребывания тела царевича в Угличе мог лишь Господь, наделив его целительными, чудодейственными способностями. Последнее же было возможно лишь в случае страстотерпчества, то есть невинной смерти ребенка от руки убийцы, которым, естественно, выступил Годунов. Цареубийство и воцарение цареубийцы позволяли объяснить и само появление Лжедмитрия I – падшего инока – как наказание Божие через попустительство действий дьявола. Таким образом, программная речь Шуйского была нужна в грамотах как определяющая суть акта, прелюдия, в которой царь оглашал милость Божию – появление святого чудотворца. Последнее само собой накладывало сакральный (Божественный) и мирской-самодержавный (царский) запрет на самозванство как таковое… Таким образом, в самом основании идеи лежала потребность укрепления власти действующего царя, стабилизации политических и социальных структур, табуирования самозванщины как таковой и лишения ее социальной опоры. Шуйский был главным инициатором акта и подчеркнул это в грамоте… Последнее сразу посеяло подозрение как среди россиян, так и среди современников-иностранцев, что проявилось в разнообразных слухах о циничной подмене тела. Шуйскому не доверяли и усматривали в его действиях политические манипуляции не столько историки, сколько его подданные и современники» [137] .

И потому так важно для Шуйского было послать в Углич именно Филарета, чья вражда к царю Василию ни для кого не являлась секретом и служила залогом того, что и обретение мощей царевича, и чудеса, совершающиеся при этом – подлинные, а не подстроенные Шуйским.

Кроме самого Филарета в Углич были посланы в составе комиссии «по мощи царевича» епископ Астраханский Феодосий, архимандрит Спасского монастыря Сергий, архимандрит Андроникова монастыря Авраамий, бояре князь Иван Воротынский, Петр Шереметев, Григорий и Андрей Нагие. Филарет получил сан митрополита, а Феодосий – архиепископа (Шуйский понизил его в сане до епископа) при Дмитрии I, при нем же получили боярство Нагие. То есть, в Углич отправились те, у кого не было причин любить Шуйского и помогать ему, кто мог рассчитывать на милости от убитого Шуйским «названного Дмитрия». Поэтому сообщения о чудесном обретении мощей царевича и о чудесах, проистекающих от них, описанные в грамоте комиссии, должны были уверить народ в истинности последней версии, высказанной царем Василием.

Следующим пунктом в программе Шуйского было покаяние матери царевича Марфы Нагой (ведь только она могла засвидетельствовать подлинность смерти сына): «Царица и великая княгиня инока Марфа Федоровна в церкви архангела Михаила, перед митрополиты, и архиепископы, и епискупы, и передо всем освященным собором, и перед бояры, и перед дворяны, и передо всеми людми, била челом нам великому государю царю и великому князю Василью Ивановичу всеа Русии, что она перед нами, и перед освященным собором, и передо всеми людми Московского государьства и всеа Русии, виновата; а болттги всего виноватое перед новым мучеником, перед сыном своим царевичем Дмитреем: терпела вору ростриге, явному злому еретику и чернокнижцу, не объявила его долго, и много кровь крестьянская от того богоотступника лилася и разорение крестьянской вере хотело учинитися; а делалось то от бедности, потому, как убили сына ее царевича Дмитрея, по Борисову веленью Годунова, а ее после того держали в великой нужи и род ее весь по далним городом разослан был и в конечной злой нуже жили, и она по грехом обрадовалась, от великия неистерпимыя нужи вскоре не известила, а как он с нею виделся и он ей запретил злым запрещением, чтоб она не говорила ни с кем; и нам бы ее в том пожаловали и всему народу Московского государства простить велети, чтоб она в грехе и проклятстве ото всего мира не была».