Голос над миром - Тоти Даль Монте

Проснувшись наутро, я почувствовала странное недомогание и неприятный зуд, особенно на лице.

Вскочив с постели и посмотрев в зеркало, я увидела, что лицо у меня распухло и стало красным, как вареный рак. Прощайте, записи на студии в Камдеме! Но все же я не пала духом — с сильной болезнью надо бороться сильнодействующими средствами.

В семь утра, когда экспресс прибыл в Чикаго, где, по расписанию, остановка была довольно продолжительной, я выскочила из вагона, побежала в ближайшую аптеку у самой станции и попросила стакан самого сильного слабительного. Мое желание немедленно было удовлетворено, и я, храбро выпив это достаточно противное лекарство, вернулась в вагон и вновь улеглась в постель.

На следующее утро я прибыла в Филадельфию в поистине ужасном состоянии. Неприятный зуд и краснота прошли, угроза серьезных осложнений миновала, но сильнодействующее лекарство и вынужденная голодовка совершенно меня обессилели.

На вокзале меня встречал один из директоров фирмы «Виктор» — мистер Дэвис, крайне деловитый и предельно пунктуальный, классический пример человека-хронометра. Отвезя меня в отель, он сказал, что прибудет за мной ровно через два часа. Я робко возразила, что хотела бы отдохнуть подольше и тогда наверняка буду «в голосе». Но мистер Дэвис ответил, что в студии все готово и меня уже ждут техники, специалисты, оркестр — словом, целая небольшая армия.

Служанка отговаривала меня ехать, доказывая, что я еще не оправилась от болезни, но я решила довериться всемогущему богу. И вот огромная машина мистера Дэвиса повезла меня в Камдем.

В моем состоянии голос еще мог звучать хорошо и чисто, но где взять крепкое дыхание? Пришлось собрать последние силы и все мое техническое мастерство.

Проверка и запись длились не более не менее, как десять часов подряд.

Поздно вечером, когда я смогла наконец прослушать запись, силы покинули меня, и, голодная, безмерно уставшая, я заплакала навзрыд. И тут же, словно эхом мне, прозвучали дружные аплодисменты. Директор студии, оркестранты, техники, мистер Дэвис так долго и старательно хлопали в ладоши, что тронули меня до глубины души.

На пластинки были записаны «Венецианский карнавал», ария Джильды, каватина Розины, «Лючия». Запись «Лючии» была особенно напряженной и сложной. Дирижер сменил трех флейтистов, и только четвертому удалось удовлетворить всем требованиям.

Меня поразило редкое совершенство записи: каждая вибрация, дыхание, паузы, тональность, вступления — все было воспроизведено с удивительной точностью.

Этот сольный концерт был выпущен в новой записи американской фирмой RCA. Пластинки продаются и сейчас, и все могут убедиться в правдивости моих слов.

В этой «американской» главе не могу не упомянуть о мистере Инсулле, одном из крупнейших финансистов того времени, а к тому же страстном любителе оперной музыки и подлинном меценате.

Владелец крупных предприятий, он находил время принимать живейшее участие в музыкальной жизни, особенно в родном Чикаго. Он был другом самых знаменитых певцов и ко мне относился с искренней симпатией.

Довольно пожилой, истинный джентльмен, мистер Инсулл был обаятельным человеком.

Я разместила свой «генеральный штаб» в чикагском «Конгресс-отеле», где жили также Райза, Муцио, Хаккет, Римини и другие первоклассные певцы, и мы очень часто виделись с мистером Инсуллом. Однажды он сказал мне:

— Что вы делаете, дорогая Тоти, с вашими гонорарами?

— Странный вопрос, — удивилась я. — Откладываю их, за вычетом каждодневных расходов, кстати, довольно крупных, особенно здесь, в Америке.

— А вы не пытались вложить их в какое-нибудь выгодное дело?

Что я могла ответить, если не была в состоянии даже заполнить банковский чек? Я удивленно посмотрела на него, и, должно быть, в моем взгляде было столько наивного изумления, что он расхохотался как сумасшедший. Короче говоря, мои американские гонорары я поручила заботам мистера Инсулла, что сделали, впрочем, и остальные мои коллеги. Очень скоро я убедилась, что решение это принесло мне изрядную выгоду.

Впрочем, я многим рисковала, в чем убедилась несколько позже, в год великого кризиса, когда Уолл-стрит заставил Америку да и почти весь мир на время обезуметь от страха. В том ужасном 1929 году тысячи, десятки тысяч богачей и миллионы мелких вкладчиков потеряли все свое состояние и совершенно разорились.

В те дни я тоже опасалась за свои сбережения, ведь я доверила мистеру Инсуллу почти миллион лир. Но мне повезло и в этом случае. Раньше чем он сам пострадал от урагана финансового краха, мистер Инсулл успел перевести в Милан ровно миллион лир, то есть все мои сбережения, плюс проценты. Многие мои американские друзья и товарищи по сцене оказались куда менее удачливыми.

Время от времени мистер Инсулл закупал для своих многочисленных служащих все билеты на лучшие спектакли в чикагском театре «Аудиториум».

В период моего первого турне Инсулл субсидировал пышную и красочную постановку оперетты Штрауса «Летучая мышь». Были приглашены тенор Хаккет, Райза, Римини и другие лучшие певцы, гастролировавшие тогда в Америке. Я прибыла в Чикаго в самый разгар репетиций.

Едва мистер Инсулл узнал о моем приезде, он пригласил меня в свой кабинет и предложил принять участие в спектакле. Гонорар был довольно высок — семьсот долларов за выступление.

Мне предстояло спеть «Венецианский карнавал» как вставной номер во втором действии, когда венское общество принимает у себя русского князя. Словом, я должна была изображать итальянскую певицу, призванную украсить прием.

Конечно, я приняла предложение мистера Инсулла. Мое появление было полной неожиданностью для всех, одним из тех сюрпризов, которые приводили в неистовый восторг темпераментного американского зрителя. Когда настал момент моего выхода на сцену, оркестр внезапно заиграл вступление к «Венецианскому карнавалу». Зрители устроили мне настоящую овацию.

Но мои коллеги были весьма раздосадованы. Они так разобиделись, что я пожалела о содеянном. Все они, не жалея сил, на английском языке разучивали арии и дуэты из «Летучей мыши», и вот буквально в последнюю минуту появляюсь я и получаю самый лакомый кусок, притом без всяких усилий с моей стороны. Ведь очень выигрышный и эффектный «Венецианский карнавал» давно вошел в мой репертуар. Однако гнев моих коллег скоро поостыл. Относясь ко мне очень хорошо, они поняли, что моей вины тут нет. Просто мистер Инсулл, как всякий истинный американец, любил преподносить знакомым и друзьям сюрпризы, возможно, не всегда приятные; вот и на этот раз он не удержался от искушения сыграть с ними «веселую» шутку.