Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова - Владимир Хрусталев

Приехали к коменданту, разбудили его, вынуждены были рассказать правду и стали держать совет.

На совете решено было: труп Распутина сжечь.

Быстро собрали всех милиционеров и двинулись к оставленному в поле гробу. Местность была оцеплена. Натащили массу дров. Разложили огромный костер. Труп вынули из гроба. Он оказался набальзамированным и по уверению одного из очевидцев, лицо Распутина было нарумянено. Труп и костер были обильно политы бензином и подожжены.

Это было часов в пять утра, и только через несколько часов сожжение было окончено. Уцелевшие кости решено было уничтожить другим путем, не погребая, металлический гроб решено было расплавить, от Распутина не осталось ничего, кроме тяжелого воспоминания.

Пепел рассеян по полю и засыпан снегом.

Когда придет настоящая весна – внешние воды смоют и пепел и грязь и, может быть, буйные всходы новой жизни вытеснят из нашей памяти и самое имя Распутина.

М.С. К-н» [185] .

Гнусного и не имеющего до этого примеров 8-месячного потока клеветы «псевдодемократов» после свершения «великой и бескровной» (так называемой Февральской революции, а на самом деле государственного переворота), прежде всего, направленного против представителей династии Романовых и на Григория Распутина хватило надолго. В этот период театры были заполнены весьма сомнительными и оскорбительными постановками. Была развернута массовая кампания по оглуплению и развращению российского общества. В Петрограде шли пьесы М. Зотова «Гришка Распутин», В.В. Рамазанова «Ночные оргии Распутина», В.В. Леонидова «Гришкин гарем», А. Курбского «Как Гришку с Николкой мир рассудил» [186] .

Весной 1917 г. Юсуповы уехали в Крым. Революционная смута еще не добралась до юга России, и в Крыму было относительно безопасно. Все семейство князей Юсуповых поселилось в имении «Кореиз». В отличие от представителей Императорской фамилии династии Романовых еще при Временном правительстве было сделано исключение в ограничении перемещения для тех из них лиц, которые ранее вступили в морганатические браки и потеряли право на Российский престол. Таким правом пользовалась племянница царя княгиня Ирина Александровна Юсупова. Однако ее великокняжеские родители находились под домашним арестом в собственном имении Ай-Тодор. Брат Ирины Александровны юный князь Федор писал в одном из писем своему дяде великому князю Николай Михайловичу, который в это время проживал в Петрограде: «Тут адская скука, как я и думал, помнишь, я тебе говорил, что это так будет. Папа очень изменился за этот месяц, он стал раздражителен, страшно молчалив, и редко можно видеть на его лице улыбку, как это было раньше. Мне это очень тяжело, и я так хочу отсюда уехать. Мама бодра, но тоже подавлена. Обедает она у себя в комнате и остается там весь вечер. Амама ( вдовствующая императрица Мария Федоровна – В.Х. ) за это время тоже изменилась и ослабла…» [187]

В имениях Романовых и представителей аристократии местные Совдепы часто устраивали обыски и реквизиции. После такого обыска вдовствующая императрица Мария Федоровна 17 апреля 1917 г. в отчаянии записала в дневнике: «Я чувствую себя совершенно раздавленной и обесчещенной, даже хуже, чем вчера, если это вообще возможно, как будто я проснулась после жуткого кошмара. Бедняжка Ксения в полном отчаянии, все время плачет, я же, напротив, слез не показываю, поскольку возмущена и оскорблена до глубины души. Ненадолго выходила в сад, так как погода замечательная, однако ничто уже не может доставить мне наслаждения. Все порушено, настоящий кошмар. <…> К чаю была Зинаида Юсупова, преисполненная участия. Руки у нее дрожали больше обычного. Затем мы с Ксенией, Зиной и Орбелиани отправились прогуляться пешком, так как ездить мы больше не можем, ведь эти негодяи отобрали у нас весь бензин. Я смертельно устала и чувствовала себя настолько отвратительно, что едва передвигала ноги…» [188]

Вот еще одна запись в дневнике Марии Федоровны от 7 мая 1917 г.: «Ирина и Феликс были к чаю и рассказывали о тех жутких событиях, что произошли в Петербурге. Тем не менее, они оба дали понять, что доверяют Керенскому. Внушили себе, что он is the Man in his plane (человек на своем месте – англ. ). В 4 часа из Петерб[урга] прибыла Соня с мужем, рассказывали обо всем, чему стали там свидетелями в это ужасное время. Они остались к чаю. Как всегда, вся семья собралась у меня за чаем. Обедали со мной Ирина вместе с Ольгой и Анд[реем]» [189] .

Князь Ф.Ф. Юсупов-младший 11 мая 1917 г. сообщал великому князю Николаю Михайловичу из Крыма в Петроград:

«Обыск у [великого князя] Н[иколая] Н[иколаевича] был гораздо мягче и те, кто это делал, были даже этим удручены. [Императрица] М[ария] Ф[едоровна] сердилась и кричала. Поэтому с ней были так грубы.

Милый дядя Бимбо!

Это письмо тебе привезет Павел Демидов. Не буду писать о подробности, т. к. ты все знаешь из письма Ирины.

Чаир и Дюльбер совсем примирились с судьбой, а Ай-Тодор все еще хорохорится. Только один А[лександр] М[ихайлович] наконец понял, насколько все серьезно, и совершенно подавлен.

Вся Ялта и окрестности возмущены произошедшим и своим возмущением приносят много зла. На улицах открыто говорят, защищают и стреляют.

На днях были с Ириной в Ялте и пили кофе в кондитерской. Подошел какой-то офицер и громко, демонстративно сказал: “Ваше Импер. Высочество, разрешите сесть”. Было крайне неловко, неуместно и глупо. Среди офицеров масса таких “храбрых” людей. Мальчикам запретили ездить в Ялту; слава Богу, наконец, поняли.

Стараюсь, где только могу, объяснить бессмысленность такого поведения. В Ай-Тодоре находят поступок этого офицера очень благородным. М[ария] Ф[едоровна] вся простужена и почти не выходит. Ко всему происшедшему относится совсем как ребенок, то сердится, то смеется.

Бедная Ирина в ужасном состоянии, и я хочу ее увезти, чтобы переменить атмосферу.

Мы с ней уезжаем 28 мая в Москву, в Петроград приедем 8 июня на месяц.

В Севастополе настроение довольно хорошее, а татары с каждым днем левеют.

Очень рад буду снова тебя увидеть.

Крепко целую Феликс » [190] .

Оказавшись в Крыму, Романовы иногда скрашивали свое свободное время взаимными посещениями и прогулками. Вдовствующая императрица Мария Федоровна 19 мая 1917 г. записала в дневнике: «Чувствовала себя как будто лучше. Гуляла с Ксенией и Ольгой в саду, потом была у Ольги до ее отъезда в Ялту к Барятинским. После завтрака мы с Ксенией отправились в Кореиз к Инне М[альцевой]. Осмотрели великолепный розарий, а потом посетили Юсуповых в их красивом доме. Хозяин был весьма трогателен, подарил нам по образку. Домой вернулись к чаю. Все по-прежнему» [191] . Однако в монотонную провинциальную жизнь иногда вторгались маленькие события. Вдовствующая императрица Мария Федоровна 28 мая записала в дневнике: «К завтраку были Юсуповы. Они очень недовольны тем, что их сын и Ирина сегодня уезжают в Петербург. Я передаю с ними письмо для Софии. Пару слов я еще черкнула Элле. <…> Вернулась домой к чаю, затем в 6 часов Ирина с Феликсом отбыли под проливным дождем, который продолжался весь вечер» [192] .

Великокняжеская чета Александра Михайловича имела возможность изредка переписываться с родственниками в Петрограде и даже поддерживать связь с арестованной Царской семьей в Александровском дворце через знакомых, а позднее находящейся в далеком Тобольске. Но постепенно обстановка все ухудшалась. Великая княгиня Ксения Александровна в отчаянии писала великому князю Николаю Михайловичу из Ай-Тодора 21–23 июня 1917 г.: «…Ты, по-видимому, совершенно не отдаешь себе отчета, в каком положении мы здесь находимся. Вот уже скоро месяц, что мы фактически арестованы и находимся в руках <…> комитета, которому правительство нас так мило подарило. – За что и зачем – никому неизвестно. В то же время как вы все совершенно свободны, дышите и живете, как и где хотите. Но о нас совсем забыли и пальцем не пошевелили, чтобы нам помочь ( великая княгиня намекает на дружеские отношения Николая Михайловича с А.Ф. Керенским – В.Х. ). Ты понимаешь, что ты иначе судишь, чем мы, которых травят без всякой вины с нашей стороны и всячески отравляют жизнь. – Андрюша подвергается тому же самому и даже не имеет права видеть своих товарищей, т. к. с (арестантом) всякие сношения запрещены. Все это донельзя дико и больно, и мы все ужасно страдаем нравственно. Последние дни нам совершенно запрещено выходить из Ай-Тодора, только из-за того, что ходят какие-то послы от контрреволюции, а мы-то при чем? У нас 23 чел[еловека] команды (матросы), некоторые держат себя прилично, но есть препоганые типы <…>. Если нам тяжело и часто все это невтерпеж, то каково же бедной Маме! – Перед ней просто стыдно и что ужасно – это то, что ничем и никак ей не помочь! Видишь и сознаешь ее страдания и бессилен ее утешить, предпринять что-либо. Это ужасное наказание. <…> Можешь себе представить, что эти уроды до сих пор держат Мама письма и только вернули ей небольшую часть ее вещей. И если бы ты только видел, а как невыносимо больно и горько, что творится на фронтах. Это такой позор, который никогда не смоешь – что бы ни случилось! <…> Какое преступление со стороны правительства, что оно допустило всю эту шваль – Ленина и К° в Россию, да еще дали возможность проникнуть в армию. Как все это дико и неприятно и к чему приведут нашу бедную, многострадальную родину?!