Записки полицейского (сборник) - Александр Дюма

При этом величайшая осторожность была первым условием. Мошенники могли в случае опасности держать билеты наготове у камина или у печки и при малейшем опасении быть обнаруженными немедленно истребить их. А после уничтожения вещественных доказательств кражи арест Левассера делался бесполезным если не для общественной безопасности, то для соблюдения интересов господина Беллебона, в котором, как я уже сказал, я принимал истинное живое участие.

Главного начальника полиции в особенности беспокоила невозможность предоставить нескольких агентов в мое распоряжение.

– Вероятнее всего, их будет только двое, – заметил я, – и если я могу располагать Джексоном, в котором я уверен настолько же, насколько в себе самом, – то, даже допустив, что там будут господин Лебретон, Левассер и Дюбарль, – полагаю, что, будучи хорошо вооружены и действуя неожиданно, мы с Джексоном наверняка справимся с этими тремя мошенниками.

Начальник полиции высказал мне еще несколько опасений, но, поскольку невозможно бороться с неизвестным, я прямо заявил:

– Положимся на волю Божию! – и поднялся с места, чтобы удалиться с Джексоном и подготовить его к роли, которую он должен будет исполнить.

Я вынужден откровенно признаться, что в то время, как я направлялся к Уок-коттеджу, я был по настоящему встревожен, дабы не сказать испуган. Левассер, которому нельзя отказать в проницательности, мог догадаться, кем я в действительности являюсь, и обратить наше свидание в западню. Я мало его видел, но хорошо изучил и был вполне убежден, что он принадлежал к числу таких личностей, которых ничто в этом мире не устрашает. Впоследствии это подтвердилось. Однако все эти размышления, прояснившие опасность моего положения, тем не менее не ослабили силу воли. Я твердо решил идти прямо к цели.

Я с особой тщательностью зарядил пистолеты, потом тайно вышел из своей комнаты, спустился вниз, к жене, простился с ней в таком тревожном состоянии и волнении, что невольно открыл ей всю опасность затеянного мною дела, – одним словом, я покинул дом мой, воскликнув, как йоркский крестьянин: «Или я спасу лошадь, или потеряю седло!»

Я прибыл в Уок-коттедж в пять часов вечера и застал хозяина дома в самом веселом расположении духа.

– Обед уже готов! – сказал он. – Но вежливость требует немного подождать еще двоих гостей, приглашенных мною.

– Двух гостей! – вскрикнул я, словно испугавшись. – Вчера вы говорили, что мы будем одни.

– Действительно, вы правы, – беспечно отвечал Левассер, – но я забыл вам сказать, что в этой сделке принимают участие еще двое моих приятелей, которые, если бы я их и не пригласил, сами пришли бы, не дожидаясь приглашения. Впрочем, – прибавил он, – их можете не опасаться, обед будет роскошный… и нам всего будет достаточно.

У дверей раздался стук молотка.

– Ну, вот и они! – сказал Левассер. – Видите, они не заставили себя долго ждать. – И он поспешно поднялся, чтобы встретить посетителей.

Приподняв портьеру, я взглянул на новых визитеров и в подтверждение своих предположений, возникших в ту минуту, как мошенник объявил, что ждет двоих приятелей, увидел господина Лебретона, сопровождаемого управляющим Дюбарлем.

Трезво оценив грозившую мне опасность, я поначалу решил было взять в каждую руку по пистолету и броситься из дому, оттолкнув того, кто будет иметь несчастье оказаться на моем пути, но, к радости для господина Беллебона, более разумная мысль последовала на смену первому эмоциональному порыву, вызванному страхом. В случае, если бы управляющий Дюбарль, который видел меня проходящим через кабинет, чтобы войти в кассу, узнал меня, то я оказался бы в весьма затруднительном положении, но изменить что либо в сложившейся ситуации уже было невозможно, и мой долг, так же как и честь, призывал меня к борьбе, каковы бы ни были ее последствия.

Вскоре внимание мое было привлечено возгласами Левассера. Прислушавшись, я понял, что господин Лебретон был не настолько виновен и не настолько черств душой, как его компаньоны. Господин Лебретон отказывался от замышляемой сделки с Леви-Самюэлем и настаивал, чтобы были произведены выплаты банковской конторе Беллебона, притязания которой он непременно хотел удовлетворить посредством упомянутого выкупа в тысячу фунтов стерлингов, но Дюбарль и Левассер никак не соглашались с этим требованием и сердечным порывом – они непременно хотели воспользоваться представившимся им случаем сбыть похищенные ценности и покинуть Англию. Считая безумными бреднями нерешительность господина Лебретона, который как милости просил немного сострадания к банкирской конторе, кормившей его с семейством более десяти лет, оба плута принуждали ее кассира замолчать, а поскольку причины, которые они считали уважительными, не удовлетворяли господина Лебретона, то они употребили другие меры, считая их более действенными, как, собственно, и получилось в конечном итоге. А именно – господину Лебретону пригрозили тем, что его обвинят во всем происшедшем. Он невольно вынужден был покориться.

Когда трое приятелей вошли в столовую, где их дожидался я, господин Левассер представил меня своим гостям. Легкая, но выразительная дрожь овладела Дюбарлем, когда он увидел меня. Признаюсь, что и по моим жилам пробежал трепет, но поскольку, проходя через комнату, где находился управляющий, я старался спрятать лицо да к тому же был переодет до неузнаваемости, то подозрения молодого человека будто понемногу рассеивались, по мере того как хозяин непринужденно рассказывал подробности одного моего благородного поступка, коим я и заслужил доверие. Когда смех, вызванный несчастьем, случившимся с Трелаунеем, утих, подали кушанья, и мы расселись за столом.

Обед был организован на славу. Я не помню, чтобы за всю свою жизнь мне еще когда либо случилось присутствовать на таком нестерпимо скучном обеде. Боязливые взгляды Дюбарля, еще не совсем убедившегося в ошибке, становились все более подозрительными и беспокойными. К счастью, Левассер был необычайно весел, разговорчив и мало заботился о том, что происходило вокруг него. Что же касается Лебретона, то он, томимый угрызениями совести, ни на что не обращал внимания.

Наконец этот убийственно нудный обед, длившийся, казалось, целый век, кончился; в заключение подали десерт, ликеры и кофе. Я много пил с двойной целью: во первых, чтобы хоть немного отвлечься от тревожной ситуации, в которой оказался, во вторых – чтобы избежать разговора с мнительным управляющим и возможных расспросов с его стороны.

Приближалось время, когда должен был явиться Леви-Самюэль. Вдруг Дюбарль, наклонившись, сказал мне на ухо:

– Если не ошибаюсь, господин Уильям, я вас уже где то видел.

– Может быть! – отвечал я спокойно и уверенно, призывая на помощь все свои душевные силы, чтобы сохранить внешнее спокойствие. – Многие люди меня уже видели, а для иных и одного свидания со мной бывает чересчур много.

– Чудесно сказано! – вскрикнул Левассер со смехом. – Да взять хоть бы для примера господина Трелаунея.

– Все равно, – упорно продолжал управляющий, – мне все таки хотелось бы увидеть вас без парика! Я уверен, что собственная прическа лучше подошла бы вашему образу.

– Какой вздор! Любезный Дюбарль! – воскликнул господин Левассер. – Не хотите же вы, чтобы господин, у которого, вероятно, есть разумные причины не показывать своего лица, стал бы ни с того ни с сего демонстрировать себя людям, которые были бы очень рады посмотреть на него!

Дюбарль не стал настаивать, но по взгляду я сразу понял, что он не оставил свою затею и продолжал что то выискивать в своей памяти.

Наконец, к крайнему моему удовольствию, у входной двери раздался глухой стук молотка, предупреждая о прибытии нового посетителя. Это был не кто иной, как помощник, на которого я очень надеялся, то есть Леви-Самюэль, или, лучше сказать, Джексон, или, еще лучше, Трелауней. Я полагаю, читатель уже давно догадался, что сцена с похищением мною бумажника у Трелаунея была не что иное, как комедия, придуманная Джексоном и мной и превосходно нами разыгранная.

Мы вышли из за стола, и я мог увидеть в окно, к которому подошел, мнимого еврея, замечательно переодетого для той роли, которую он должен был исполнить. Левассер пошел его встретить и вскоре возвратился в сопровождении мнимого Самюэля.

Увидев собрание, увеличенное присутствием Дюбарля, мужчины атлетического роста и силы, Джексон не мог внутренне не вздрогнуть от страха. Волнение это хоть и прошло вскоре, но полученное впечатление заставило его забыть еврейский говор, тщательно им отрепетированный специально для этого случая. Он на чистом английском языке сказал:

– Приятель мой, Уильям, говорил, что мы будем одни с господином Левассером.

– Вы среди друзей, господин Самюэль: два приятеля делу не помеха. Позвольте предложить вам стакан вина и самому выпить за ваше здоровье. Я вижу, что вы из английских евреев.