Война (СИ) - Машуков Тимур

Вздохнув, он глянул в окно, но сплошная белизна, царившая там, не давала возможности зацепиться за что-то взгляду и отвлечься от мыслей, что вновь и вновь шли по кругу. Долгорукий опустил глаза на злополучное письмо, врученное ему убийцей и вновь невольно восхитился качеством подделки. Даже он, много лет имевший дело с документами государственной важности, отмеченных личной печатью императора, не смог найти отличий! Почерк, манера речи, оттиск двуглавого орла — всё указывало на Алексея Александровича. А говорило это об одном — создавший фальшивку такого высокого уровня имеет доступ в высшие круги, не раз держал настоящие письма императора в руках. Пригрелась гадюка где-то совсем рядом, несмотря на всё тщание стражи…

И эта любимая игрушка Алексея, его рабыня, забывшая своё место, пропустила творящееся под самым носом! Князь испытывал к Тэйни неприязнь, смешанную с некоторой брезгливостью. Негоже орлу вить гнездо с курицей, а русскому человеку — с этим противоестественным порождением сказочных джунглей. И лишь её способности, не раз выручавшие императора, заставляли министра мириться с её существованием… Тряхнув головой, князь попытался избавиться от мыслей о краснокожей, вглядываясь в листок бумаги, словно обжигавший его руки.

Подобное послание, найденное на месте преступления, нарисовало бы неприглядную картину происшедшего. По тайному наказу императора его верный министр устраняет опальную англичанку (то, что его дочь в будущем займёт её место, только доказало бы заинтересованность Долгорукого), но при этом погибает и сам. Его помощник то ли сбегает, то ли оказывается свидетелем — тут пока не ясно, нужно ждать результата допросов в Тайной канцелярии… Как итог — император выступает в роли жестокого тирана, имя Долгорукого очернено, страну охватывает народный бунт, пользуясь этим, оппозиция проворачивает свои делишки. Всё логично, вот только не верил Сергей Иванович в то, что среди юнцов, которые не столь давно пытались его завлечь в свой стан недовольных Алексеем, мог найтись талантливый организатор, столь хорошо разбирающийся в хитросплетениях личной жизни императора. Нет, это поднял голову кто-то из старой гвардии, пользуясь смутой, решивший отомстить за старые обиды, обладающий и связями, и опытом. И невольно всплыла в памяти министра фамилия, некогда заставлявшая врагов империи дрожать от страха, а ныне уже порядком подзабытая — Громов… А вдруг оскорблённый канцлер всё это время искал пути для мести? И с кем он объединился, чтобы воплотить свои планы в жизнь? Неужто Владимир Алексеевич, всегда ценивший благо империи куда выше, чем собственные интересы, решился на государственную измену, спутавшись с иностранными тайными службами?

***

Оскаленная драконья морда, искусно выкованная на воротах поместья Громовых, то и дело разъезжалась в стороны, впуская и выпуская многочисленных визитеров, в последнее время зачастивших к опальному князю. Непривычная суета, напомнившая всем домочадцам о славных прошлых временах, когда без главы рода Громовых не решалось ни одного государственного вопроса, началась около полугода назад и, казалось, сейчас достигла своего пика. Она могла бы вызвать излишние вопросы со стороны любопытствующих соседей, но, к вящему удовольствию бывшего канцлера, ему удалось в своё время заключить довольно выгодную сделку. И теперь вся прилегающая к его поместью территория протяжённостью в несколько верст принадлежала исключительно роду Громовых.

Нынешнее положение Владимира Алексеевича в политической жизни империи было не слишком понятным для столичных обывателей, поднаторевших в умении держать нос по ветру. С одной стороны, и скоропалительная отставка, и последовавшее за этим затворничество — то ли вынужденное, то ли добровольное — явно говорили о неприязненных отношениях бывшего канцлера и молодого императора. Но при этом никто не рисковал пренебрежительно относиться к старому князю, ущемлять его интересы в деловых вопросах, пытаться воспользоваться кажущейся опалой и получить от этого выгоду. Невозможно было уничтожить одним махом уважение к древнему роду, к огромной силе его нынешнего главы, хоть и сдавшего позиции при российском дворе, но отнюдь не лишившегося ни магического дара, ни связей со старыми, проверенными сторонниками. Поэтому ни один из его деловых компаньонов не рискнул отказаться от совместного ведения дел, тем более, что и прямых, и даже косвенных указаний свыше по этому поводу не поступало. Юный император, если и поминал бывшего канцлера, то с неизменным уважением, нисколько не умаляя его заслуг перед отечеством. Но всё же замечали царедворцы, что бывало это редко, да и желания вернуть Владимира Алексеевича ко двору самодержец тоже не проявлял. Поэтому большинство просто предпочитали благоразумно занимать выжидательную позицию, ибо, как ни крути, а жизнь только одна, и рисковать ею, затрагивая интересы одного из могущественнейших магов империи, никому не хотелось.

Тем не менее, когда доверенные люди Громова постепенно начали избавляться от активов на столичном рынке, продавать доли в предприятиях, по слухам, сосредотачивая капитал рода где-то в отдалённых уголках империи, чуть ли не в Сибири, тут уже многие насторожились — старый лис никогда ничего просто так не делал, особенно в ущерб роду. Значит, ему известно то, что пока не знают остальные. Прожженные дельцы, почуяв неладное, стали осторожничать сверх меры, обыкновенно бурлящая рыночная жизнь притихла в ожидании грядущих перемен.

— Ну что?! Всё получилось? — Владимир Алексеевич с жадной нетерпеливостью набросился на прибывшего сына. Павел с затаённой улыбкой поглядывал искоса на отца и специально выдерживал паузу, скидывая полушубок и растирая покрасневшие от мороза руки. — Ну что ты молчишь, окаянный?! Ох ты ж, господи, послал хранитель наследника!..

Схватив за рукав Павла, князь потащил его в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, где размещался кабинет главы рода. При этом он неодобрительно бормотал что-то о старых добрых временах, когда деревья были выше, трава зеленее, а юноши куда расторопнее и умнее… Пресловутый наследник лишь довольно ухмылялся в спину родителю, радуясь тому, как он оживился в последние дни, наполнившись энергией и жаждой деятельности…

Первое время после отставки Владимир Алексеевич засел в поместье, практически не выходя из своего кабинета, где предпочитал проводить долгие дни и ночи в одиночестве, перебирая в памяти минута за минутой тот злополучный день, когда он из самого влиятельного и авторитетного человека в империи превратился в старика, оставленного в забвении доживать остаток отныне никчёмной жизни. Над главным особняком поместья сгустились тучи, своей угрюмостью и непроглядной чернотой вторившие настроению главы рода. Все попытки не на шутку обеспокоенных домочадцев вытащить старого князя из этого состояния ни к чему не приводили. Лишь при виде долгожданного внука, сына Павла и Анастасии, которого назвали в честь деда Владимиром, Громов — старший слегка оживлялся, в глазах, устремленных на мальчика, мелькал слабый интерес. Но хватало его ненадолго, вскоре старый упрямец снова уходил в себя, с каким-то извращённым наслаждением расковыривая душевную рану. Более того, упертость бывшего канцлера, с какой он цеплялся за мысль, что жизнь его кончена, и он превратился в обузу для близких, в конечном итоге разгневала хранителя рода, и он лишил подопечных своего благословения…

Небывалый случай, о котором никто даже не мог помыслить! Такое ослабление рода Громовых, рождавших из поколения в поколение сильнейших магов, слава о которых гремела по всей империи, да и далеко за её пределами, могло привести к непоправимым последствиям — стоило бы только этой новости распространиться среди недругов.

Отчаявшись, Павел обратился к старому товарищу отца, Михаилу Давыдову. Отбросив приличия и всяческую конспирацию, парень откровенно поведал князю о том состоянии, в которое погрузил себя отец, рассказал и о потере силы… Бледнея на глазах, Михаил Юрьевич выслушал юношу, не перебивая, а когда тот замолчал, в кабинете Давыдова раздался громкий хруст. Разжав побелевший от напряжения кулак, князь ссыпал на стол мелкие щепки — всё, что осталось от перьевой ручки, которую он машинально крутил, слушая Павла.