СЕЯТЕЛИ ТЬМЫ - Эйсукэ Накадзоно

Написанные шариковой ручной иероглифы порой были неразборчивы, а некоторые выражения в тексте непонятны. Первые записи в дневнике сделаны твёрдым, аккуратным почерком. В последние же дни силы Тэрады, видимо, были на исходе и он писал уже с большим трудом.

«Сильно увеличилась селезёнка, — читал Кохияма, — в мокроте появилась кровь. Явные симптомы чумной пневмонии.

11 ч. 47 м. Больше записывать ничего не буду, Завтра до полудня нужно убрать всё в лаборатории и уничтожить весь экспериментальный материал».

Дальше шли пустые странички. Если Тэрада действительно безнадёжно болен, то эту запись можно считать предсмертной.

Вчера вечером, когда Кохияма приходил к Тэраде, тот читал стихи своего любимого поэта. По-видимому, Тэрада тогда уже знал, что у него чумная пневмония, ведь он великолепно отличал эту болезнь от других лёгочных заболеваний.

Доктор Канагаи вначале утверждал, что картина заболевания отнюдь не похожа на настоящую чуму. Хотя, конечно, говорил он, если Тэрада занимался разведением чумных бацилл и ставил опыты на животных, то подозревать можно всё…

Однако Тэрада поставил себе диагноз совершенно точно. Вот почему он решил, пока ещё есть силы, привести всё в порядок. Очевидно, так поступил бы на его месте каждый исследователь, тем более тот, кто прошёл школу в отряде Исии.

Зная, что болезнь его вызвана устойчивыми бациллами, Тэрада высчитал, сколько ему осталось жить, и понял, что умрёт, не закончив своей работы. Когда он отказался ехать в больницу и велел прийти за ним на следующий день, он, вероятно, уже принял решение.

Как-то Тэрада сказал, что Убуката не умер, а пал в бою. Ещё в большей мере это можно было сказать о нём самом.

Кохияма полистал тетрадку, середина дневника была заполнена описанием опытов, направленных на преодоление наследственной передачи свойств устойчивости у микробов. Хотя всё это было изложено в форме, доступной и неспециалисту, как говорил Тэрада, но Кохияме стоило немалого труда разобраться в этом материале. Внимание Кохиямы привлекла запись, сделанная на второй день пребывания в изоляторе. Это был тот самый день, когда Эмма обнаружила в кухне дохлую крысу. Уже тогда поведение Тэрады вызвало у Кохиямы подозрение, и вечером он попытался проникнуть в кабинет покойного Убукаты.

Тэрада в тот день записал:

«Говорил с Кохиямой об Убукате и Эмме. Сверх ожидания он показался мне симпатичным молодым человеком. Чтобы отвлечь его внимание от моей работы, я рассказал ему об обстоятельствах, связанных с рождением Эммы. Он заинтересовался, однако, когда я передал ему всю эту историю, он заявил, что я чего-то не договариваю.

Я действительно не всё ему сказал. Если я умру, то никто так и не узнает всей правды. Поэтому я и пишу… Убуката отнял мать Эммы, Олю, у её жениха. Этот молодой человек был из русских эмигрантов. В 731-м отряде Убуката в порядке эксперимента привил ему чуму, потом его сожгли в крематории.

Такова, видно, была воля судьбы. Если не Убуката, то кто-нибудь другой всё равно это сделал бы, так что вина Убукаты не столь уж велика. Но Эмма имеет право на счастье больше, чем кто-либо другой, и её ни в коем случае нельзя посвящать в тайну её рождения.

Возможно, Кохияме скоро доведётся прочесть эту тетрадь. Надеюсь, что он сумеет сохранить тайну».

Тэрада писал жестокие вещи. Он не рассказал до конца историю любви Убукаты, но, оказывается, собирался открыть всё позднее Кохияме. Впрочем, в тот первый раз Кохияма всё равно ему не поверил, он почти угадал истину и не случайно возражал Тэраде. Он сказал ему тогда: «…Молодой человек был ещё жив, а Убуката объявил, что он умер. Я не могу поверить, что он это сделал ради блага русской девушки, ставшей потом матерью Эммы. Он просто хотел, чтобы она ему принадлежала, и поскорее. Не любовь, а низменное желание руководило им».

Тэраде очень хотелось придать романтическую окраску этой истории, он хотел вызвать у журналиста интерес к Эмме и таким образом отвлечь внимание Кохиямы от исследований Убукаты.

Конечно, если бы Тэраде удалось завершить работу, он и не подумал бы писать обо всей этой истории. Но он предвидел, что может потерпеть неудачу, когда работа не была сделана и наполовину. Ведь он вёл борьбу не на жизнь, а на смерть. Ему нужно было во что бы то ни стало расположить к себе Кохияму, внушить ему доверие, чтобы тот поверил в благую цель его исследований и выполнил его просьбу. Именно поэтому он написал в дневнике правду. И хотя он требовал, чтобы Кохияма. прочитав дневник, вычеркнул в нём всё, что касалось обстоятельств, связанных с рождением Эммы, и хранил тайну, в конечном счёте он оставлял это на совести Кохиямы.

Лицо Кохиямы передёрнулось словно от какой-то внутренней боли. Он стал читать запись, сделанную в первый день, и надежде получить ответ на вопрос, который интересовал его сейчас больше всего.

Как он и ожидал, здесь были строчки, непосредственно касавшиеся его:

«Мне удалось завлечь Кохияму в квартиру Убукаты, и, таким образом, он оказался запертым в чумном изоляторе. Кохияма — опасный человек. Он проявляет чрезмерное любопытство к исследованиям Убукаты. А раз так, он может начать интересоваться и моей работой; если сведения о ней раньше времени просочатся в печать, придётся начинать всё сначала. Очень жаль, но я вынужден его обезвредить. Кажется, его заинтересовала Эмма, и это может оказаться мне на руку».

В общем-то, Кохияма так и представлял себе дело. Он понял намерения Тэрады сразу, как только попался в ловушку. Но ведь не мог же Тэрада думать, что он сумеет вечно держать его, Кохияму, под замком! Карантин мог быть установлен на десять дней, никакими правилами общественной гигиены больший срок не предусматривался. Интересно, что же он был намерен предпринять потом?

И, словно отвечая на этот вопрос, Тэрада дальше писал:

«Поскольку не существует опасности, что Кохияма-кун за это время может, не дай бог, умереть от чумы, то через десять дней он будет полностью свободен. Если к тому времени мне удастся завершить свои исследования, вернее, наши совместные с Убукатой исследования, тогда пребывание здесь Кохиямы окажется для меня просто счастливой находкой. Я сообщу ему все необходимые сведения, и он сможет опубликовать их в газете.

Я отнюдь не ставлю своей целью воскрешение славы 731-го отряда. Мне хотелось бы спасти репутацию Убукаты и возродить славу японской медицинской науки, японских микробиологов. Хватит ли у меня сил и способностей осуществить это?»

Тэрада сомневался в успехе. Но что будет, если он потерпит неудачу и его работа кончится крахом, об этом он умолчал.

Закрыв тетрадь, Кохияма задумался. Что предпринять? Ведь через три дня он наконец выйдет отсюда.

Внезапно в прихожей зазвонил телефон. После тщательной дезинфекции Кохияма перенёс вниз телефонный аппарат, находившийся в монопольном владении Тэрады.

Он снял трубку.

Возможно, кто-то звонит Тэраде или, чего доброго, даже Убукате?

В телефонной трубке слышалось шипение, треск, отдалённый шум каких-то голосов, затем всё смолкло. По-видимому, кто-то по ошибке набрал их номер, но Кохияма ещё долгое время не вешал трубки, напряжённо вслушиваясь в её зловещее молчание.

Может быть, это звонил сам Тэрада? Ему вдруг почудилось, что он слышит в телефонной трубке голос Тэрады:

— Вы запомнили очаги чумы, которые я вам назвал?

— В мире существует пять таких очагов.

— Вы можете их перечислить?

— Район Уганды в верховье Нила. Некоторые районы у подножия Гималаев. Север Индии, Провинция Юньнань и Тибет в Китае. Наконец, некоторые районы Монголии, граничащие с Байкалом. Всего пять очагов, и все они в Азии и Африке.

— А ещё один?

— Ещё один?

— Уже успели забыть?

— Вы имеете в виду прибрежные районы Южного Вьетнама, отмеченные господином Убукатой на карге? Но ведь это не естественные очаги, а районы распространения болезни, указанные в бюллетене WHO, не так ли?

— Верно, это районы распространения болезни. Но где находится её очаг?

— Не исключено, что и сам очаг находится в Южном Вьетнаме?

— Не исключено. Вызванные войной разрушения, хаос, гонение, антисанитария, одичание, страх, голод, изнурение — всё это способствует распространению эпидемии, и в этом смысле указанный район Южного Вьетнама можно рассматривать как очаг инфекции. Но вообще понятие «очаг» следует толковать более строго. Война и злодеяние — это своего рода синонимы, — продолжал Тэрада. — Когда я вас спросил об одном очаге, я имел в виду не естественный очаг, а искусственный, каким являются научно-исследовательские центры. И не только такие, как отряд Исии или Форт-Детрик. Искусственным очагом инфекции была и моя родина.

Воображаемый диалог Тэрады и Кохиямы на этом прервался. Кохияма очнулся и положил трубку. В ту же секунду снова раздался звонок. Звонил доктор Канагаи.