Серые братья - ТОМ ШЕРВУД

– Сказали, монахи здесь! - проговорил-промычал Бэнсон. - Врач нужен. Скорее. Сшиб мальчишку конём.

Умирает.

– А ну, - вдруг сказал один из офицеров, - иди отсюда! Езжай к пожарной башне, там спросишь, где живёт доктор.

– Но был приказ! - воскликнул второй офицер. - Задерживать всех, кто бы ни появился!

Офицеры оказались молоденькими, и было видно, что власть они между собой не поделили. Первый из них нашёл случай удачным и, демонстрируя рассудительность и смекалку, покровительственно проговорил:

– Если мальчишка умрёт за воротами - отвечать будет только этот дурак. А если он умрёт здесь - отвечать будем также и мы. - И, махнув шпагой перед самым носом у Бэнсона, закончил: - Проваливай!

– Доктора, доктора! - бормотал Бэнсон, бегом пересекая двор в обратном направлении и взбираясь в седло.

Заметив, что один солдат, выйдя из ворот, наблюдает за ним, он стал вертеть головой в разные стороны, как бы отыскивая пожарную башню, - и волнение у него вышло вполне убедительно, так как он, вздрагивая от боли в шее, был вынужден поворачивать голову вместе со всем телом.

Но ни к какой пожарной башне Бэнсон не поехал, а, свернув в переулок, стал лихорадочно рассуждать. Было ясно, что приют Серых братьев разгромлен. И ещё было ясно, что такой умный человек, как Сова, должен предвидеть возвращение в Плимут Бэнсона или кого-то ещё. Где, у кого он тогда оставил бы весточку? Кого из жителей города знают и Бэнсон, и принц Сова? Похоже, нет такого человека…

Есть такой человек!

Через четверть часа Бэнсон громко постучал в ворота скупщика краденного, того самого, у которого обнаружил унесённый Люгрскими оборотнями арбалет. Когда ворота открыли, Бэнсон от души похвалил себя за догадливость: за воротами стоял старый знакомый - кланяющийся, с исполненным доброжелательности лицом сам скупщик краденного, а рядом - приподнявший шляпу, улыбающийся принц Сова.

Ещё через четверть часа кипела вода в котелке, какие-то люди торопливо накрывали на стол, кто-то, привязав к креслу пока не пришедшего в себя Вайера, осматривал его повреждённую руку. Бэнсон с перевязанным горлом сидел за столом. Он жестом попросил перо и бумагу и стал торопливо выписывать поблёскивающие влажными чернилами строки:

«Альба погиб. Люпуса и всю его гвардию он взорвал. Я случайно познакомился с человеком по прозвищу Дюк. И его друзьями. По прозвищу Монтгомери, Жирондон, Воглер… Был у Дюка телохранителем. Вайер появился случайно. Пришлось оглушить его и бежать. Кого не знаю я - назовёт он».

Сова, прочитав письмо, молчал. Сидел, уставившись в пол невидящим взглядом. Со сгорбленными плечами, с почти уткнувшимся в грудь крючковатым носом он был действительно похож на сову.

Затем он медленно поднял голову и негромко сказал:

– Значит, Альба погиб. А я и без того перестал надеяться хоть на какой-либо, пусть самый малый успех.

Сова сделал глубокий медленный вздох и, - Бэнсон непроизвольно вздрогнул, - улыбнулся вдруг странной улыбкой: одновременно и горестной, и зловещей.

– Они подняли против нас государство. Армию. Почти сорок лет был в том доме Серый приют…

– Что произошло? - одними губами прошептал Бэнсон, грея руки на боках чашки с горячим чаем.

– Моя вина. Нужно было уводить из дома всех пилигримов ещё тогда, когда я перехватил первого наёмника, японца. Мне сообщили о нём надёжные люди. Я увёз японца обратно к нанявшему его и втащил в окно, в его спальню. Надеялся, очень надеялся, что это озадачит и испугает заказчика. И у меня будет ещё немного времени для того, чтобы подготовить пути отхода и новый кров для монахов. Однако, вышло всё скверно. И самое гадкое произошло совсем недавно. Ночью, в грозу.

ДИАЛОГ НЕВИДИМОК

Дом в Плимуте, в который когда-то привёз Бэнсона мастер Альба, уже сорок лет числился в собственности малоизвестного отдалённого монастыря. Место, огороженное вокруг него высоким забором, все эти годы было спокойным и тихим. Изредка менялись в нём молчаливые, склоняющие лица монахи. Магистратские сборы уплачивались аккуратно. Свет в окнах по вечерам гас очень рано. Аромат конюшни никогда не распространялся дальше забора. Весьма неприметный был дом. Два этажа; высокие, узкие, напоминающие стрельницы окна со ставнями. Деревянная, почерневшая от времени обшивка стен. Такая же чёрная, из деревянных плах кровля крыши - на два ската. Высокая печная труба. И ни одного деревца рядом - ни возле стен, ни возле забора.

Таким этот дом и увидел никому не известный в Плимуте человек, когда, проезжая мимо в закрытой коляске, осторожно сдвинул оконную штору. Проехав весь город и достигнув порта, этот человек неспешно, но и не истратив ни одной лишней секунды, перебрался в другой, ожидавший его экипаж. Спустя некоторое время этот экипаж вновь проехал мимо двухэтажного дома - уже в обратном направлении, и опять путешественник затаённо осмотрел дом из-за шторы. После этого экипаж сделал крюк, вернулся к южному краю растянутого в гнутую линию порта и остановился возле трактира. Путник вошёл в трактир и устроился за одноместным столиком, стоявшим возле распахнутого окна. Здесь его при желании можно было бы рассмотреть.

Наш первый взгляд, брошенный на него из-за соседнего стола, не открыл бы нам, например, что человек этот - испанец. Но вовсе не потому, что природа обделила его анатомическими чертами, характерными для испанцев. Долгие годы и определённый образ жизни совершили с его внешностью глубокую метаморфозу. Во-первых - смуглый цвет кожи был устранён длительным применением специфической белой глины, из которой в тщательно скрывающихся ремесленных семьях - японских или китайских - делают дорогостоящий тонкий фарфор. По обеим сторонам его искусственно выбеленного лица, на скулах, симметрично и ровно расположились два овальных пятна, два мозолистых уплотнения, драпирующие испанский характер лица под неуловимо азиатско-монгольский. Если бы на его лицо взглянул мастер Альба или иной человек, искушённый в вопросах жизни и смерти, то эти мозоли многое сказали бы даже короткому взгляду, потому что набиты они были тяжёлой маской, на протяжении многих лет используемой при уроках жёсткого фехтования. Затем - небольшой скос левого нижнего века, сдвинутого со своего естественного места небольшим и почти невидимым шрамиком. Этот скос придавал лицу выражение некой аристократической пресыщенности. И, если к перечисленному добавить отсутствие на затылке короткой чёрной косицы, и обратить внимание на его платье, - костюм почтенного клерка плимутской торговой конторы, и принять, наконец, во внимание совокупность добротно поставленных жестов и поз - то и вот он вам, -неторопливо обедающий клерк, а вовсе никакой не испанец.