Неприятности в клубе «Беллона» - Дороти Сэйерс

Газетчик исчез. А на локоть Питера легла изящная ручка.

— Вы меня коварно бросили, — пожаловалась Марджори Фелпс. — И еще я адски проголодалась. Просто-таки сил не жалея, добывала для вас информацию!

— Чертовски благородно с вашей стороны. Послушайте: пойдемте посидим в зале; там тише. А я стяну для нас какой-нибудь еды.

Лорд Питер прихватил изрядное количество затейливых пирожков с начинкой, четыре петифура, сомнительного вида крюшон из красного вина и кофе, а заодно, стоило официанту отвернуться, похитил и поднос.

— Благодарствую, — проговорила Марджори. — За то, что я побеседовала с Наоми Рашворт, я и не такое заслужила. Терпеть не могу эту девчонку. Вечно она намекает на всякие гадости.

— Какие именно гадости?

— Ну, спросила я про Анну Дорланд. А Наоми говорит, что она, дескать, не придет. А я: «Ох, да почему же?» А Наоми: «Она сказала, что неважно себя чувствует».

— Кто сказал?

— Наоми Рашворт сказала, что Анна Дорланд сказала, что не придет, потому что неважно чувствует. Но, разумеется, это всего лишь предлог!

— Кто сказал?

— Наоми сказала. Я ведь так и сказала, нет? Вот она и говорит; да, дескать, думаю, что сейчас Анне Дорланд не очень хочется честным людям на глаза показываться. А я говорю: «Да? Мне казалось, вас водой не разольешь». А она в ответ: «Ну, конечно, но кто же станет отрицать, что Анна всегда была слегка ненормальная?» А я говорю, что впервые об этом слышу. А она глянула на меня этак преехидно, и говорит: «Ну, как же, а Эмброз Ледбери? Но тебе в ту пору, разумеется, не до того было, верно?» Вот мерзавка! Это она про Комского. Сама-то хороша: так и вешается на шею этому типу Пенберти!

— Простите, кажется, я слегка запутался.

— Ну, мне тогда изрядно приглянулся Комский. Я даже почти пообещала переехать к нему, но тут прознала, что три последние любовницы от него сбежали. Я и подумала: ежели мужчину постоянно бросают, верно, с ним что-то не то. А впоследствии выяснилось, что Комский — ужасный грубиян; а эта его трогательная повадка заблудившейся собачонки — так, сплошное притворство. Так что я дешево отделалась. И все-таки, ежели уж Наоми целый год так и ходила хвостом за доктором Пенберти и так и ела его скорбными глазами спаниэльки, ожидающей порки, не вижу, с какой стати ей козырять передо мною Комским. А что до Эмброза Ледбери, да в нем любая может ошибиться!

— Кто таков Эмброз Ледбери?

— О, Ледбери снимал студию над Болтеровскими конюшнями. Что в нем привлекало — так это первобытная, властная сила и презрение к мирским условностям; тем он, собственно, и брал. Весь из себя такой грубый, ходил в домотканой дерюге, писал этаких дикарей в спальнях; но чувство цвета у него было просто потрясающее. Что называется, художник от Бога, так что ему и впрямь многое прощалось; но при этом он считался еще и профессиональным сердцеедом. Как сграбастает женщину, как стиснет в медвежьих объятиях — ну, какая тут устоит? И при этом — абсолютно неразборчив. Привычка, сами понимаете: сегодня одна интрижка, завтра другая. Но Анна Дорланд, видите ли, совсем потеряла голову. Попыталась перейти на этот грубоватый, аляпистый стиль, но не преуспела: чувства цвета у нее не малейшего, так что на недостатки техники при всем желании сквозь пальцы не посмотришь.

— А мне казалось, вы говорили, что Анна Дорланд романам чужда.

— Так эту историю и романом-то не назовешь. Думаю, Ледбери поразвлекся с нею раз-другой, когда никого посимпатичнее под руку не подвернулось, но для интрижки посерьезнее ему подавай красоток! А год назад он уехал в Польшу с Наташей как-ее-там. После чего Анна Дорланд живопись забросила. Беда в том, что она восприняла эту историю слишком уж всерьез. Парочка легких увлечений ее бы быстренько привела в норму; но Анна — не из тех, с кем приятно пофлиртовать. Нет в ней этакого изящного легкомыслия. Не думаю, что она стала бы терзаться и мучиться из-за Ледбери, если бы кто-нибудь другой подвернулся; да, видно, не судьба! Пытаться-то она пыталась, да все безуспешно.

— Понятно.

— И все-таки у Наоми нет ни малейшего права нападать на бедняжку. Эта чертовка себя не помнит от гордости: как же, заполучила и мужчину, и обручальное колечко; и теперь поглядывает свысока на всех и каждого!

— Хм?

— Ага; кроме того, мы теперь на все смотрим глазами дорогого Уолтера, а дорогой Уолтер, естественно, не слишком-то расположен к Анне Дорланд.

— Почему нет?

— Дорогой вы мой, да хватит уж деликатничать! Разумеется, все вокруг в один голос твердят, что убийство — ее рук дело.

— Да неужели?

— Ну, а кого еще прикажете заподозрить?

Уимзи и впрямь сознавал, что все именно так и думают. По той простой причине, что сам он весьма склонялся к тому же мнению.

— Должно быть, поэтому она и не пришла.

— Ну, конечно! Она же не дурочка. Она все отлично понимает.

— Верно. Послушайте, не могли бы вы оказать мне услугу? Еще одну, я хочу сказать; я и так уже перед вами в неоплатном долгу.

— Что такое?

— Из того, что вы сейчас сказали, получается, что мисс Анна Дорланд вот-вот останется в полной изоляции… ни друзей, ни знакомых! Если она объявится у вас…

— Шпионить за ней я не стану. Даже если она с полсотни генералов извела!

— Я не прошу за нею шпионить. Мне нужно, чтобы вы пригляделись к Анне, — абсолютно непредвзято! — и впоследствии рассказали мне, что думаете. Потому что я не должен допустить ошибки. А я уже предубежден. Я хочу, чтобы Анна Дорланд оказалась виновна! Так что я очень легко могу убедить себя в том, что она и есть преступница, в то время как это не так.

— А почему вы хотите, чтобы Анна оказалась виновна?

— Мне не следовало так говорить. Разумеется, я вовсе не стремлюсь уличить ее в том, чего она не совершала.

— Хорошо. Я не стану задавать лишних вопросов. И обещаю вам, что повидаюсь с Анной. Но я не стану пытаться что-то у нее выведывать и выспрашивать. Это мое последнее слово. Я Анну не предам.

— Милая моя девочка, — упрекнул Уимзи, — я вижу, что о непредвзятости и речи не идет! Вы считаете Анну убийцей.

Марджори Фелпс вспыхнула до корней волос.

— Вовсе нет. С чего вы взяли?

— Потому что вам откровенно не хочется «выведывать и выспрашивать». Невинным людям расспросы не повредят.

— Питер Уимзи! Ишь, сидит тут с видом безупречно воспитанного кретина, а сам исподволь, незаметно так и манипулирует людьми, заставляет их совершать такое, от чего со стыда провалишься! Вот уж не удивляюсь, что вы подались в детективы! Вот не стану выведывать, и точка!

— А ежели не станете, так значит, и впрямь убеждены в ее виновности?

Художница надолго замолчала.

— До чего все это отвратительно! — проговорила она наконец.

— Отравление отвратительно само по себе, вы не находите?

Завидев приближающихся отца Уиттингтона и Пенберти, его светлость поспешно вскочил на ноги.

— Ну, как, престолы пошатнулись? — осведомился лорд Питер.

— Доктор Пенберти только что поставил меня в известность, что они лишены всякой опоры, — с улыбкой ответствовал священник. — Мы провели приятные четверть часа, отменяя категории добра и зла. К сожалению, его догматы я понимаю столь же плохо, как и он — мои. Зато я поупражнялся в христианском смирении. Я сказал, что готов учиться.

Пенберти расхохотался.

— Стало быть, вы не возражаете против того, чтобы я изгонял демонов при помощи шприца, ежели уж пост и молитва не сработали?

— Никоим образом. С какой бы стати? Если, конечно, экзорцизм и впрямь удастся. И при условии, что вы уверены в диагнозе.

Пенберти побагровел — и резко отвернулся.

— Ого! — удивился Уимзи. — Умеете вы уколоть. А еще христианский священник!

— А что такого я сказал? — воззвал искренне огорченный отец Уиттингтон.

— Вы напомнили Науке о том, что непогрешим один лишь Папа, — загадочно изрек его светлость.

Глава XVII

Паркер делает ход

— Ну что ж, миссис Митчэм, — любезно начал инспектор Паркер. Он всегда начинал разговор с дежурного: «Ну что ж, миссис Такая-то», — и не забывал подпустить любезности. Уж таков был заведенный распорядок.

Домоправительница покойной леди Дормер ледяным кивком дала понять, что покоряется неизбежности.

— Мы всего лишь пытаемся прояснить все мельчайшие детали и подробности касательно того, что происходило с генералом Фентиманом за день до того, как старика обнаружили мертвым. Я уверен, что вы сумеете нам помочь. Вы не вспомните, в котором часу генерал явился в особняк?

— Где-то без четверти четыре, никак не позже; боюсь, что с точностью до минуты сказать не могу.

— Кто его впустил?

— Лакей.

— Значит, вы гостя видели?

— Да, генерала провели в гостиную, а я сошла к нему и проводила его наверх, в спальню ее светлости.