Обретение крыльев - Сью Кидд

В квартале от Ист-Бей я увидела стражника. Заметив, что я хромаю, он на меня уставился. «Иди ровно. Не слишком быстро. Не слишком медленно». Сжав уши кролика, я, чуть дыша, завернула за угол.

До Булл-стрит, 20, дошла в два раза медленней, чем раньше. Я стояла на противоположной стороне улицы и смотрела на дом, который по-прежнему не помешало бы покрасить. Я не знала, выбрался ли Денмарк Визи из работного дома и что вообще с ним приключилось. Последнее, что помнила о том адском месте, был его голос, кричавший: «Помогите девочке там внизу, помогите девочке!»

Я запрещала себе думать об этом, но, стоя там, на улице, словно увидела страшную картину воочию. Я стою на колесе, изо всех сил вцепившись в поручень. Карабкаюсь на колесо, карабкаюсь. Оно никогда не остановится. Мистер Визи молчит, не издает ни звука, остальные стонут и призывают Иисуса. Воздух рассекает кнут из сыромятной кожи. Мои покрытые пóтом ладони скользят по поручню. Узел, завязанный на запястье, ослабевает. Я говорю себе: не смотри по сторонам, иди вперед, но слышу вой женщины с ребенком на спине. Кнут стегает ее по ногам, потом раздается визг ребенка. Я оглядываюсь и вижу его головку в крови. Красной и мокрой. И тут я срываюсь. Ремень соскальзывает с кистей, и я падаю. И у меня за спиной не вырастают крылья.

В окне его дома виднелась женщина, она гладила белье. Незнакомка стояла ко мне спиной, но я разглядела ее фигуру, светлую кожу, яркий головной шарф, руку, которая двигалась туда-сюда над тканью. У меня на миг замерло сердце.

Подойдя к крыльцу, я услышала, как она поет. «Там вдалеке, где реют птицы, тружусь над колесом для колесницы». Заглянув в открытое окно, я увидела, что женщина вертит бедрами. «Дай полечу, дай полечу так высоко, как захочу».

Я постучала, и мелодия оборвалась. Женщина открыла дверь с утюгом в руках, от него шел запах углей. Матушка повторяла, что у этого мужчины по всему городу жены-мулатки, но главная живет в этом доме. Женщина вздернула подбородок и нахмурилась, и я подумала, уж не решила ли она, что я его новая невеста.

– Кто ты такая?

– Я – Подарочек. Мне надо повидать Денмарка Визи.

Сердито взглянув на меня, она опустила глаза на мою искалеченную ногу:

– А я – Сьюзен, его жена. Что тебе от него надо?

Утюг дышал жаром. С этой женщиной раньше плохо обращались, и я не могла винить ее в том, что она не хочет впускать в дом случайного человека.

– Всего лишь поговорить с ним. Он дома?

– Я здесь.

Позади нее в дверном проеме стоял мужчина со сложенными на груди руками, как Господь, наблюдающий за ходом вещей. Он велел жене чем-нибудь заняться, и ее глаза превратились в узкие щелочки.

– Забери с собой утюг, – сказал он. – Вся комната в дыму.

Женщина ушла, и он посмотрел на меня. Лицо его исхудало, стали заметнее скулы.

– Тебе повезло, что нога не загноилась, а то могла бы умереть, – сказал он.

– Я справилась. Похоже, вы тоже.

– Ты ведь пришла не для того, чтобы интересоваться моим здоровьем.

Он не собирался ходить вокруг да около. Это мне понравилось. Нога болела от долгой ходьбы. Я сняла узел со спины и уселась в кресло. В комнате не было ничего лишнего, только плетеные кресла и стол, на котором лежала Библия.

– Иногда я приходила сюда с матерью. Ее звали Шарлотта.

Ухмылка исчезла с его лица.

– Я знал, что где-то тебя видел. У тебя ее глаза.

– Так мне говорят.

– И сообразительность тоже от нее.

Я прижала к груди мешок из рогожи.

– Хочу знать, что с ней случилось.

– Это было давно.

– Скоро семь лет.

Он не ответил, а я развязала узелок и разложила на столе мамино одеяло с преданиями. Его лоскуты свисали почти до пола – такие яркие, что казалось, темная комната вот-вот вспыхнет огнем.

Люди говорили, он никогда не улыбается, но, увидев рабов, летящих мимо солнца, он улыбнулся. Он смотрел на бабушку и падающие звезды, на то, как матушка оставляет папу в поле, на меня и на нее, разрезанных на куски и положенных на раму. Рассматривал дерево душ и наказание стоянием на одной ноге. Объяснений не просил, знал: это история ее жизни.

Я украдкой взглянула на последний квадрат, на котором мама изобразила мужчину в фартуке плотника с номером 1884. Я внимательно наблюдала за ним – узнает ли он себя?

– Думаешь, это я, да?

– Я знаю, что это вы, но не понимаю, что означают цифры.

Он хохотнул:

– Один, восемь, восемь, четыре. Эти цифры были на моем лотерейном билете. Цифры, которые принесли мне свободу.

В комнате было ужасно жарко. Мои виски заливал пот. «Значит, это ее последнее слово. Вот чем все закончилось – попыткой получить свободу. Призрачный шанс».

Я сложила одеяло, затолкала в узел и привязала к спине. Потом взяла трость.

– Она была беременна, вы знали об этом? Когда она исчезла, с ней пропал и ваш ребенок.

Он не вздрогнул, но я поняла, что он ничего не знал.

Я сказала:

– Эти цифры так и не приблизились к ней, верно?

Морское путешествие оказалось мучительным. Почти две недели мы лавировали у побережья Виргинии на вздымающихся приливных волнах, страдая от морской болезни, а затем пошли вдоль побережья Делавэра к месту высадки Пенна. Когда доплыли, мне хотелось целовать землю. От слабости отец не мог разговаривать, и мне пришлось самой организовывать выгрузку наших чемоданов и нанимать экипаж.

Мы подъезжали к Сосайети-Хилл, где жил доктор, и прелестный городок разворачивал перед нами великолепные виды на деревья, колокольни, кирпичные дома и особняки. Меня поразило, что на улицах почти не было рабов. От этого я слегка расслабилась и только тогда поняла, как была напряжена.

Я нашла жилье в пансионе «Квакер» в районе 4-й улицы. Отец полностью предоставил себя в мое распоряжение – покупка еды и одежды, лечение и уход за ним, – передав мне все деньги и бухгалтерию. Раз в несколько дней мы ездили в наемном экипаже к доктору. Спустя три недели визитов, по сути дела бесполезных, отец по-прежнему не мог и двух шагов сделать без боли. Он продолжал худеть и выглядел совершенно истощенным.

Тем утром я сидела в приемной и рассматривала седые волосы доктора и его орлиный нос, очень напоминающий отцовский.

– К сожалению, не могу найти причину нервической дрожи судьи Гримке, как и причину ухудшения его состояния, – сообщил врач.

Не только отец был разочарован, но и я тоже. Приехав сюда с надеждой, придется уезжать ни с чем.

– Наверняка вы могли бы что-нибудь порекомендовать.

– Разумеется. Полагаю, ему поможет морской воздух.

– Морской воздух?

Врач улыбнулся:

– Вы скептически к этому относитесь, но талассотерапия – признанная вещь. Бывали случаи, когда выздоравливали даже тяжелобольные люди.

Я уже предвидела ответ отца на это. Морской воздух.

– Рекомендую вам, – сказал доктор, – отвезти его на лето в Лонг-Бранч. Это небольшой уединенный поселок на побережье Нью-Джерси, известный целебным морским климатом. Возьмете с собой настойку опия и успокоительные средства. Ваш отец должен проводить на воздухе как можно больше времени. Поощряйте прогулки босиком по воде, если они будут ему под силу. Возможно, к осени он достаточно окрепнет, чтобы вернуться домой.

Возможно, к сентябрю я окажусь дома с Ниной.

Доктор назвал Лонг-Бранч маленьким, но он ему польстил. Поселок был не маленьким, даже не крошечным – он почти не существовал. Там стояло четыре фермерских дома, малюсенькая методистская церковь, обшитая вагонкой, и магазин мануфактуры. К тому же это место было не просто уединенным, а совершенно оторванным от цивилизации. Шесть суток мы ехали из Филадельфии в частном экипаже, а последний день тряслись по колдобинам пешеходной дороги, остановились лишь для покупки туалетных принадлежностей в мануфактурной лавке, потом доехали до «Рыбной таверны», единственной гостиницы. Она примостилась на крутом обрывистом берегу океана – большое, открытое всем ветрам здание. Служащий объявил нам, что после ужина в общинном обеденном зале проводятся молитвенные собрания, и я восприняла это как знак того, что нас направляет Господь.

Отец поехал сюда охотно, даже чересчур охотно. Поначалу я не сомневалась, что он захочет вернуться в Южную Каролину, ожидала колкостей вроде: «Разве у нас в Чарльстоне нет морского воздуха?» Но когда в кабинете доктора Физика я сообщила ему новость, не преминув вставить слово «талассотерапия», он лишь посмотрел на меня странным долгим взглядом. По его лицу пробежала тень, и я подумала, что он разочарован. Но он ответил:

– Тогда поедем в Нью-Джерси.

В первый вечер перед наступлением сумерек я принесла в комнату отца суп из трески. Он пытался есть сам, но рука тряслась так сильно, что суп проливался на постель. Тогда папа прислонился к спинке кровати и позволил накормить себя. Изо всех сил стараясь отвлечь нас от происходящего, я тараторила о бушующем океане, об извилистой лестнице, ведущей от гостиницы к берегу. Его рот открывался и закрывался, как у птенца. Он был таким беспомощным!