Убить перевертыша - Владимир Рыбин

Нет, видно, уж ему не уснуть этой ночью. Клаус встал, подошел к окну. Тускло освещенная улица казалась вымершей. Аккуратные, почти одинаковые домики напоминали памятники на забытом кладбище, а ряды стоявших вплотную друг к другу автомобилей походили на кладбищенскую ограду, выложенную из громадных валунов.

Одинокий пешеход, появившийся в конце улицы, нарушил эту картину вечного покоя, достойную кисти Каспара Давида Фридриха. Пешеход не был пьян, что объясняло бы его появление на улице в столь позднее время. Он шел прямо, присматриваясь к автомобилям. Остановившись возле одного из них, он открыл дверцу с правой стороны, по чему Клаус сделал вывод, что человек этот не немец, а, пожалуй, англичанин, — у их машин руль с правой стороны. Подождал, когда загудит мотор. Но проходили минуты, а мертвая неподвижность улицы все не нарушалась. Это было странно, но Клаус не стал ломать голову над загадкой, которая его не касалась, лег в постель, рассчитывая все же заснуть.

Клаус, однако, ошибался. Появление ночного гуляки в столь неурочный час имело к нему прямое отношение.

Человек сел не за руль, как думал Клаус, а на соседнее сиденье, звучно зевнул и спросил:

— Выпить есть?

Другой человек, сидевший слева, за рулем, достал из-под сиденья большую бутылку.

— Немного вермута.

— Тут же его чуть!

— Остальное вылакал наш клиент. Еще прошлой ночью.

— Не трепись, Ганс. Сам, небось.

— Я, конечно, помогал. Как иначе, Густав!

— Надо было купить. Знал, что ночь придется дежурить.

— Откуда же я знал?

— Ладно, докладывай.

— Чего докладывать? Спит наш клиент на мягкой перине. Сам видишь. — Он со злостью ткнул пальцем в приборный щиток, на котором изредка вспыхивал розовый огонек.

Они помолчали, тупо наблюдая за импульсами сигналов.

— Выпить охота! — Густав снова зевнул и вдруг оживился: — Слушай, тут бензоколонка недалеко, сбегай за пивом. А может, и еще чего прихватишь.

— Давай скатаем на машине.

— Место займут.

— Кто? Пусто вокруг.

— Мало ли что пусто. А стоит отъехать, как тут же и займут. Принцип вредности. Проверено.

Вылезать из машины Гансу не хотелось. Не приперся бы Густав, продремал бы до утра. Но вылезать все же пришлось: при Густаве не поспишь, а если не спать, то как без выпивки?..

Вернулся он скоро: Густав не успел даже задремать под усыпляющее пиканье «маяка».

— Ушел! — выдохнул Ганс, рванув дверцу машины.

— Кто?

— Клиент. Уехал еще вечером.

— С чего ты взял?

— Таксист только что вернулся. В Бремен отвозил.

— Именно его?

— Русского отвозил. Кто еще тут русский?

— А "маяк"? — Он потрогал все моргающую холодную пуговку на приборной доске.

— Что «маяк»? Оставил книжку, а сам ушел. А мы, дураки, сидим, уши развесили. Давай радируй, пускай ищут там.

Густав тяжело вылез из машины, посмотрел на часы.

— Успеем радировать. Пошли.

— Куда?

— Туда! — рявкнул Густав, махнув рукой в сторону дома.

— А если он тут? А мы панику разведем. Пошли скорей.

Громкие голоса и торопливые шаги всполошили улицу. В одном из домов зажегся свет: кто-то, значит, проснулся. Но им было теперь все равно: таиться не имело смысла. Поднявшись на высокое крыльцо трехэтажного дома, позвонили раз, другой, третий.

— Откройте. Полиция, — резко, чтобы звучало построже, сказал Густав в переговорную коробку у двери, как только в ней щелкнуло, включилось.

— Что вам надо?

— Это мы объясним. Открывайте.

Они топтались на крыльце и ждали. Знали: потянет хозяин, а все равно откроет. Поймет: не открыть — будет хуже.

— Входите, — сказала коробка. — Осторожнее, там лестница. Выключатель над первой ступенькой. Извините, что не могу встретить, я раздет. Как подниметесь, выключите, пожалуйста, свет. Выключатель над последней ступенькой.

Они не хотели сразу пугать старика, поэтому проделали все, как было сказано, и тихо вошли в ярко освещенную прихожую. Клаус в домашних шлепанцах, в накинутом на плечи халате стоял возле стола, держась рукой за высокую спинку стула.

— Извините, если можно, поскорее. Я очень плохо себя чувствую и должен лечь.

— Это зависит от вас, — сказал Густав. — Точнее, от ваших ответов.

— Вы в самом деле из полиции? Покажите документы. Или я должен позвонить, справиться.

— Документы есть, не беспокойтесь.

Густав полез за пазуху, но достал не документы, а пистолет, положил на стол.

— Где ваш гость?

— Уехал. Еще вечером.

— Куда?

— Наверное, на вокзал.

— Мы должны осмотреть дом.

Второй из пришедших, низкорослый, с быстрыми бегающими глазами, не спрашивая разрешения, пошел по комнатам, всюду зажигая свет. Чем-то он там шелестел, что-то уронил. Но вернулся скоро, бросил на стол черную книжку с надписью «Adjutant». Из-под разрезанной обложки торчал угол рифленого картона.

— Это его блокнот?

— Его, — ответил Клаус. — Господа, вам не кажется…

— Нам никогда ничего не кажется. Почему он это оставил?

— Не знаю, у него надо спросить.

— Спросим. Что вы ему передали?

— Ничего. Я его совсем не знаю.

— А он что вам привез?

— Тоже ничего. Впрочем, вот это. — Он показал на бутылку с надписью на этикетке «Столичная», которая так и стояла на столе нераспечатанной. Передал привет от моего старого друга.

— У вас друзья в России?

— Да, так же как во Франции, в Америке… Господа, объясните же. Вы ведете себя как… как бандиты.

— Врезал бы я тебе, старик. — Густав толкнул Клауса в грудь, так что тот тяжело плюхнулся на стул. — Посиди, подумай, как с нами разговаривать, пока я буду звонить. Где телефон?

Но он сам и увидел ярко-желтый аппарат, стоявший на полочке, остервенело начал тыкать пальцем в цифры. В мертвой тишине дома хорошо было слышно, как зудят длинные сигналы. Выругавшись, он дернул за провод, оборвал его, бросил трубку на аппарат и выхватил из кармана черный пенал рации.

— Клиент скрылся. Час назад был в Бремене на вокзале. Если пустой, может остаться в Бремене. Если с товаром, то, всего скорей, едет сейчас поездом в Ганновер. Встречайте его там.

Сунув рацию в карман, Густав повернулся к Клаусу.

— Ну, старик, теперь ты нам все расскажешь. Ганс, вколи ему, чтобы освежить память.

Клаус вскочил, но шустрый Ганс резким ударом в грудь усадил его на место. В руке у него, будто ниоткуда, как у фокусника, блеснул шприц.

— Сиди смирно, не заставляй привязывать к стулу.

— Мне нельзя. У меня… сердце! — крикнул Клаус.

Он знал, что последует и пожалел, что не встретил ночных гостей с пистолетом в руке. Надо было сразу стрелять, в своем доме он имел право защищаться. Но пистолет лежал в кабинете, в ящике стола, и добраться до него ему уж не дадут.

Ганс воткнул иглу прямо через халат.

— Вот и все. Теперь мы будем спрашивать, а ты будешь отвечать. Ясно?.. Ну, ну, не придуривайся! — засмеялся он, увидев, как побелело лицо старика и он начал заваливаться на бок.

— Ты что ему, полную дозу? — спросил Густав.

— Я думал…

— Дурак! Нашатырь ему, нашатырь скорей!

Нашатырь не помог. Ганс прижался ухом к пижаме и поднялся с колен, развел руками.

— Кто знал, что он такой хилый?

— Должен был знать. Если не возьмут клиента, это тебе боком выйдет.

— Ты же сам велел. Я все по правилам…

— Ладно. Пошли отсюда. Гаси свет.

Густав огляделся, взял со стола бутылку, сказал с усмешкой:

— Придется конфисковать. На ней отпечатки пальцев.

И первый пошел к двери.

Кондратьев прилетел в Гамбург ночным рейсом. В аэропорту взял машину и уже через два часа был в Ольденбурге. Сразу к Клаусу не пошел, постоял в отдалении, понаблюдал за домом. Перед ним, тускло освещенное уличным фонарем, было знакомое высокое крыльцо кирпичной кладки, семь ступенек, железные перила. За крыльцом, он знал, имелся укромный уголок, где стояли два круглых пластмассовых бака для мусора. Утром приедут мусорщики, заберут эти баки и на их место поставят пустые. Он видел эти баки, в темноте они походили на спрятавшихся, присевших на корточки людей. Но это были именно баки. Двое мужчин, спустившиеся с крыльца, не прятались, а сразу прошли к машине, стоявшей довольно далеко, метрах в ста. Один из них шел как-то странно, при каждом шаге приподнимаясь на носках, будто пританцовывая.

Некоторое время Кондратьев еще постоял в тени, понаблюдал. Все было тихо, только какие-то сполохи время от времени метались в узком переулке, и будь Федор не в таком напряженном состоянии, сказал бы, что это сны мечутся от стены к стене, от окна к окну.

На крыльцо он поднимался спокойно, не сгибаясь и не оглядываясь. Если кто наблюдает, то пусть думает, что свой. Дверь оказалась не запертой, и Федор вошел в тамбурок перед лестницей, ведущей на второй этаж. Было совершенно темно, но темнота не пугала, поскольку все он тут знал.