Меморандум - Александр Петров

Садишься в автомобиль, новенький, сверкающий, с кожаными сиденьями бежевого цвета, запускаешь почти бесшумный двигатель, трогаешься с места — и на тебя сходит невероятное ощущение: это твой автомобиль, и он послушно едет именно туда, куда нужно тебе!

Обедаешь в ресторане, где принимают тебя как желанного гостя и кормят не хуже иностранца, и все там у них красиво, вкусно, уютно, под приятную музыку.

В отпуск улетаешь в тропики, где плещется могучий и ласковый океан, качаются высоченные пальмы, благоухают кусты ярко-красными цветами, пылают оранжевые закаты, по золотому песку пляжа грациозно ступают бесстыдно красивые мулатки — и только пожелай, и только рукой шевельни — всё это станет твоим, всё для тебя, «за ваши деньги любой каприз».

А каково летать по голубым волнам в белоснежной пене на мощной моторной яхте, собственными руками вытаскивать из фиолетовой воды огромного серебристо-синего марлина!

А под грохот сердца, упираясь плечом в ствол дерева, палить из классической двустволки «джамбо» в сердце бегущего на тебя со скоростью 40 км/час белого носорога весом в три тонны на африканском сафари в Намибии, а его пепельно-серая туша, вся простреленная сорокаграммовыми пулями, еще не сразу останавливается, а по красному песку волочится по инерции, чтобы уткнуться рогатой циклопической мордой в твои армейские ботинки!..

…Но вдруг в один не очень-то радостный день садишься за стол и пытаешься описать, хотя бы тезисно, впечатления о свалившихся на тебя приключениях — и тупо час, два, два с половиной, не можешь не то чтобы строчки написать, руки поднять от колен, где распальцованные кисти застыли, окаменев, засохнув, будто в параличе. И тут понимаешь, что сердце охладело, вера твоя вмерзла в окаменевшую ледяную массу, и надо бы согреться, а где? с кем? Мысленно пробегаешь по списку пока еще живых партнеров, знакомых — не то, всё не то, холодно…

Внезапно всплывает из глубины заплесневелой памяти смешливая рожица Юрки Исаева с пронзительно добрыми, всепонимающими глазами бытового пьяницы, и срываешься к нему в барак рабочего поселка — да пусть и среди ночи, он впустит, он поймет, — чтобы сидеть на продавленном диване у стола с колбасой и портвейном и вспоминать, каким видели в мечтах двадцать первый век: небоскребы из стекла и алюминия, хайвеи с летящими по ним ракетоподобными авто, снующие повсюду вертолеты, зимние сады в каждом доме, мир и благополучие во всем мире, триумф науки, продлившей жизнь до двухсот лет при всеобщем здоровье и трезвомыслии, рядовые полеты на Марс, на Венеру…

…А мы в этом самом ХХI веке сидим в бараке тридцатых годов прошлого столетия, и сносу ему не предвидится, а Юрка от безделья и отчаяния совсем опустился, бродит по рабочему поселку без рабочих среди руин закрытого завода в поисках, с кем бы напиться и забыться.

Но вот именно здесь и с ним оттаивает ледяное сердце и, пропустив сквозь его оживающие мышцы юркину боль и печаль тысяч таких же брошенных, потерявшихся в джунглях дикого капитализма мужиков и баб — именно в бараке, провонявшем навечно керосиновой гарью и дымом «беломора» — в душе начинается живое брожение, левая рука тянется к блокноту, правая — к авторучке «паркер», и будто сами собой, без всякой натуги, льются фиолетовые строки на белую разлинованную бумагу, а ты замираешь в предчувствии: здесь и сейчас рождается её величество книга.

Юрка давно спит, посапывая, похрапывая, подергивая ногами в дырявых носках, а ты пишешь до полного отказа, до острой боли в глазах, руке, затылке — и уж под утро рушишься на диван и продолжаешь мысленный полет в синих небесных просторах к свету невечернему, зовущему тебя от рождения — домой, домой, в блаженные вечные обители.

Вдохновение!.. Вот истинная тайна, которую следует познать. Я обратил внимание, среди россыпи невероятно красивых словесных бриллиантов Писания существуют такие, как «узнать» и «познать». Узнать — значит, отыскать знание-информацию, присвоив, положить на полку своей памяти. Чаще всего такое знание ничего, кроме гордыни ума не дает, тщеславиться суетными битами информации настолько же бесполезно, насколько и разрушительно для души — это величайший в жизни соблазн, великий обман врага человеческого.

Совсем другое дело познание — это открытие, которое ты пропускаешь сквозь глубинные ткани души. Это нечто, потрясающее всю твою сущность от кожи тела до центра духовного сердца, вызывая грубую дрожь плоти и тончайшие вибрации души, иной раз перерождающие человеческую личность, диаметрально меняя жизненный путь.

Подсознательные, не вполне оформленные томления души, из которых рождается сначала неприятие окружающей подростка жизни, следом — острое желание измениться, после же пытливый разум упирается в один из многих тупиков, расставленных на его пути невидимой противодействующей силой. Из тупика исходит множество дорожек, но только одна из них твоя, и ошибиться в выборе — смерти подобно. На этом этапе выбора можно застрять на всю жизнь, то взлетая на волнах очередного открытия, то погружаясь в пучину разочарования.

О, как мучительны подобного рода терзания неопытного ума, расстроенного молодежным слепым бунтом против всех и всего на свете. О, как прекрасен исход из трясины ничем не оправданной гордости на твердый путь мудрого смирения под всемогущую любвеобильную десницу Бога.

Иначе как объяснить происхождение спасительной мысли на пике самоубийственного отчаяния, величайшей Мысли — поднять глаза к небу и возопить что есть сил: «Господи, погибаю! Бог мой, я твой! Помоги!» Впрочем, всё это относится к человеку с живой душой…

Итак ты совершил открытие, познал: помощь человеку в поиске смысла жизни можно получить только свыше, только с помощью таинственного наития всемогущего Духа Святого. «О, это ли не цель!»… И вдруг твои руки сами открывают Библию, а глаза «случайно» читают прекрасные слова, которые станут для тебя принципом жизни: «Гордым Бог противится, смиренным дает благодать». Благо-дать — то, что дарует благо, то что люди называют счастьем, блаженством, произносится с непременной мягкой улыбкой, обращенными в небеса глазами.

«Смиренным дает благодать…» Но что такое смирение? Что за таинственная, манящая и сладостная структура? Услужливая память выбрасывает на поверхность сознания картинки: слащавый голосок, сгорбленная спина, сидение на краешке стула, протянутая трясущаяся рука, ползающий по земле взгляд… Подсознание отвергает все эти имитации, предостерегая от копирования внешних признаков — это очень похоже на суетное знание. Познание требует противоположного — смирения самой твоей сути, которое в идеале внешне ничем не выражается. Только познания такого рода невозможно принять и пропустить через душу никак иначе, разве тем же наитием свыше.

О, смирение — это величайшее искусство, которому обучаешься всю жизнь. Чтобы подняться в небеса, нужно получить способность к полету оттуда же — с небес. Такой вот парадокс. Такая вот, казалось бы неразрешимая задача. И, наверное, как многие на этом пути, и я бы научился довольствоваться слащавой имитацией, коль уж смирение истинное не приходит в душу. Наверное… Только сморщенная озябшая совесть не давала мне покоя. Ищи и обрящешь, шептала она мне, иди, смотри и увидишь, только не останавливайся на своём пути.

Как это часто бывает, открытие Вдохновения пришло ко мне неожиданно, когда надежда едва теплилась в душе, когда усталость и ощущение собственной немощи раздавили меня как личность. Когда остался последний день моего пребывания на Святой земле, а предыдущие ничего кроме смятения и раздражения, увы, не принесли. Когда я уже смирился с тем, что недостоин по своей ничтожной грешной сути ничего святого и светлого, что впереди до самой кончины мне нечего ожидать кроме череды пустых мрачных дней, полных несчастья и одиночества среди снующих, предающих недобрых людей, которые от меня ждут лишь денег и низменных услуг — ну и ладно, ну и пусть, значит недостоин, значит так тому и быть.

…Да, это случилось! В последний день на Святой земле, оказавшимся последним днем моего тупого животного существования. Передо мной простиралось серебристо-голубое зеркало моря, влажное тепло окутало усталое тело, утихли шум, ветер и суета, с небес опускались розоватые сверкающие туманы. Взгляд мой рассеянно скользил по синеватым холмам, позолоченным солнечными лучами кронам деревьев, ноздреватым камням песчаника… Вдруг до меня дошло: именно здесь, на этом каменном плато стоял Спаситель и произносил тысячам людей божественные слова о любви к врагам.

Где-то там, в глубине моей памяти, зазвучали литургические блаженства, как в храме, с баритональным дьяконским раскатом, эхом, нараспев. Я замер, остерегаясь отпугнуть столь таинственные звуки, потерять это сладкое блаженство, которое струится из сердца, разливается по всему телу и по всей теплой золотистой земле, светящимся туманом, воспаряющим от земли к небу.