Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

— Во дает, графская рожа! Не каждый день такое услышишь!

— Это, кажется, неточная цитата из Фомы Аквинского… Прошу тебя, не перебивай! Сейчас он будет формулировать вывод. Ага, слушай… Пусть вы являетесь даже не зачинателями зла, а всего лишь его прислужниками, смысл своей жизни я вижу в борьбе с вами. И пусть вашу страну постигнет участь Содома и Гоморры… Все, конец.

— Нет, не конец. Пару слов в ответ я ему скажу. Каюсь, Библию не читал, но проповедей в зоне вдоволь наслушался. Со мной разве что митрополиты не сидели. Этого, кстати, переводить не надо. Начинай сейчас… Разве Бог не говорил: не судите да не судимы будете? Почему же ты посмел судить нас своим собственным судом, предвзятым и лицемерным? Разве мы первые напали на Кастилию? Разве не нас с трех сторон трепали дикие соседи? Вина не наша, что, спасаясь от верной погибели, мы вступали в склоку… тьфу, в союз то с нехристями против вас, то с вами против нехристей, то со всеми вместе против арапов? Неужели ты забыл об этом? А где ты был, дон Руис, когда, обескровленные войнами, мором и голодом, народы договорились упразднить все светские и духовные власти как источник козней и нетерпимости? Недаром в Писании сказано: если страна отступит от законов, значит, чересчур много в ней начальников. Разве подписи кастильских делегатов не стоят под Талашевским трактатом? А твоя любимая инквизиция была распущена на том же основании, что и наша армия. Что же ты мне туфту заряжаешь?

— Эй нет! — прервал его Цыпф. — Этого переводить не буду.

— Не будешь, и не надо! Смыков переведет. А что касается рогатых, то мы их били, бьем и будем бить. Так же, как и они нас. И очень обидно, что некоторые не видят разницы между ними и нами. А все остальное: варнаки, дон Бутадеус и странствующие горы — к нам никакого отношения не имеет. По-умному говоря, это явление того же порядка, что и исчезновение солнышка, — Зяблик ткнул большим пальцем вверх. — Нас такие хреновины беспокоят не меньше твоего… И вот что я хочу тебе пожелать на прощание, дон Руис. Нельзя собрать ветер в пригоршню, нельзя завязать воду в одежду и нельзя поставить все пределы земле. Это, кстати, тоже из Писания. Намек на то, что нельзя упорствовать в бессмысленном деле. Мудрые слова. Прежнее не вернется, как бы ты этого ни хотел. Пришло новое время и с ним новый устав. Как ни тужься, а жизнь не переломаешь. Скорее она тебя самого в порошок сотрет. Надо смириться, приспособиться, терпеть, помогать друг другу. Авось и выкрутимся…

Зяблик закончил, несмотря на запрет, закурил, а Цыпф говорил еще минут пять. Когда он смолк, граф усмехнулся, как усмехаются неразумным речам убогих,

— снисходительно и брезгливо. Затем, ни слова не говоря, он дернул за повод, поворачивая мула к замку. Уже отъехав на порядочное расстояние, дон Руис обернулся и прокаркал что-то через плечо.

— Поручает нам самим разобраться с аггелами, перевел Смыков.

— Помощи не ждите, но и препон не бойтесь, так будет точнее, — поправил его Цыпф.

— Вот фрукт! Фанат задолбанный! — Зяблик плюнул вслед графу окурком. — Ни просьбой, ни угрозой его не возьмешь!

— Действуем по запасному варианту, — сказал Смыков, когда серые башни замка затерялись позади среди таких же серых утесов.

Остановились на повороте, перечитали оставшиеся письма, сосчитали казну, проверили арсенал, дождались дона Хаймеса, неровной рысью трусившего вслед за драндулетом, и стали прощаться с ним — дело на этот раз предстояло серьезное, и не хотелось марать кастильскую землю кровью аристократа.

— Поезжай, Яша, проведай свою малолетку, — сказал Зяблик. — Поклон от нас низкий передай. Пусть на свадьбу через пять лет ждет. Подарок знатный обещаю. У меня в одном месте алюминиевая бочка закопана. Представляешь?

Как дон Хаймес ни напрягался, но представить себе бочку из алюминия не мог. В его понимании это было примерно то же самое, что коновязь из чистого золота или ночной горшок, инкрустированный бриллиантами. Внезапно он нахмурился:

— А как же вы без меня? Такого уговора не было. Я дяде клятву дал, что вас не брошу.

— Все верно, — согласился Зяблик. — В Кастилии ты нас и не бросил. Да только наши дела здесь закончились. Мы сейчас в Гиблую Дыру сваливаем. Что там такому молодцу, как ты, делать? Ни женщин, ни вина, ни достойных соперников. Ну, бывай!

Не давая юному гранду опомниться, Зяблик пихнул Чмыхало в спину — езжай, мол. Драндулет окутался дымом и рванул с места, а всадник остался на дороге в классической позе витязя на распутье.

До нового пункта назначения, по местным понятиям, добрались без приключений — одинокие разбойники не отваживались нападать на столь грозную компанию, конные банды несколько раз начинали преследование, но безо всякого успеха.

Лишь однажды, озорства ради, Зяблик пустил в ход гранату, чем заслужил упрек от Смыкова, но не за разбазаривание драгоценных боеприпасов, а за то, что в открытый салон драндулета залетело оторванное лошадиное копыто.

— Ничего, — сказал Зяблик, ножом отковыривая от копыта подкову. — Это к счастью…

Главной темой, обсуждавшейся в дороге, было сообщение Руиса де Браско о появлении в пределах Кастилии Белого Чужака.

— Странно, — задумчиво произнес Цыпф. — Как же он нас опередил пешком?

— Граф соврет, недорого возьмет, — возразил Смыков. — Вредное сословие.

— Вот уж нет, — возразил Зяблик. — Человека в лапшу искрошить, это он запросто может, а соврать — никогда. Воспитание… Помню, мы пленных кабальерос домой под честное слово отпускали. Чтоб подхарчились, а то нам самим тогда жрать было нечего… В субботу отпустим, а в понедельник все уже опять в яме сидят и сами себе колодки ладят.

— А если не соврал, значит, ошибся, — настаивал на своем Смыков. — Сам-то он Белого Чужака не видел. Слухами пользуется. Вот и привиделся какому-нибудь пьяному пастуху дон Бутадеус. Для кастильцев это и впрямь очень плохое предзнаменование.

— Зато для аггелов хорошее, — буркнул Зяблик. — Есть у них такая тайная сказочка, что Белый Чужак не кто иной, как обожаемый ими Кровавый Кузнец.

— Впервые слышу, — сказал Цыпф. — Согласно общепринятой легенде, убив Авеля, Каин удалился в землю Нод. Дабы ни один смертный не мог покуситься на братоубийцу. Бог отметил его специальным знаком — возможно, рогами, и пригрозил примерно наказать ослушника. О дальнейшей судьбе Каина существует много историй, но все они заканчиваются его смертью. По одной из самых распространенных версий, его застрелил из лука слепой охотник, потомок Адама в седьмом колене. Он выпустил стрелу по наущению собственного сына, которого ввели в заблуждение те самые рога. Во всяком случае, пережить потоп Каин вряд ли мог.

— Мы что, исторические факты обсуждаем? — разозлился Зяблик. — Сказки, они и есть сказки. Что Библия, что история КПСС… Пережил Каин и потоп, и все остальное. И еще больше укрепился в злобе своей. Всюду богохульствовал и строил козни. Учил людей злой магии и кузнечному ремеслу, чтоб ковали друг на друга оружие. Его дети напали на детей третьего сына Адама — Сифа. Это была первая в мире война. Его дочери соблазнили чистых сыновей Сифа и научили всяким мерзостям…

— В том числе и игре на музыкальных инструментах, — подсказал Цыпф.

— Вот именно… Узнав, что в Галилее объявился некто, выдающий себя за сына божьего, он без промедления направился в те края и сделал все, чтобы погубить мессию. Иуда Искариот и вся шваль иерусалимская действовали по его наущению. Лицом к лицу они встретились только во время пути на Голгофу. Иисус, конечно, узнал этого субчика и хотел по своей привычке отпустить ему грехи, но Каин ответил плевком и оскорбительными речами. Так он был проклят вторично, уже богом-сыном. С тех пор Каин называется Агасфером, или Бутадеусом.

— Что же аггелы не обратятся к своему живому богу напрямую? — спросил Цыпф.

— Попробуй обратиться к такому… Да, видно, и не очень-то он хочет общаться с ними.

Драндулет обогнал на повороте длинный вьючный обоз, неторопливо вышагивающий под перезвон колокольчиков и гортанные крики вооруженных до зубов погонщиков. Ущелье расширялось, полого спускаясь в долину, где среди виноградников и масличных рощ раскинулся небольшой городишко — сотня-другая каменных домишек, крытых соломой и черепицей, старая сторожевая башня на окраине, площадь, с четырех сторон окруженная казенными зданиями: монастырем, казармой, ратушей и тюрьмой. И если, по сведениям Смыкова, три первых учреждения практически бездействовали, то тюрьма продолжала исправно функционировать. Сидели в ней не только разбойники и контрабандисты, но и высшие чины инквизиции, изолированные от общества по решению Талашевского трактата.

В город въезжать не стали, а разбили лагерь в запущенной апельсиновой роще. Зяблик сразу завалился спать. Чмыхало полез под драндулет. Цыпф взялся за чтение «Первой всеобщей хроники», составленной высокоученым королем Альфонсом Х на полузабытом галисийско-португальском диалекте, а Смыков, побрякивая в карманах деньгами, отправился на разведку.