Настоящий полицейский (СИ) - Прохоров Иван

Внутри дом походил на склеп. В нос ударил запах пыли, затхлости, сладковатого гниения и едва различимый – краски. Квадраты окон были наглухо задрапированы темными занавесками. Игорь бросил бороться с дверью, которая отказывалась закрываться до конца и, подсвечивая зажигалкой, стал осматривать стены в поисках выключателя.

Выключатель нашелся, но свет не работал. Чиркая зажигалкой, Игорь пошел вдоль сырой стены и обнаружил в паутине под потолком карболитовые пробки. Все перегоревшие и только одна из пробок была автоматической. Игорь забрался на табуретку и нажал кнопку. Тусклый свет зажегся в прихожей и коридоре. Судя по всему в кухне, которая располагалась в конце, он тоже будет, но на этом все.

По сравнению с учительским, дом оказался весьма внушительным, но только по размерам, в остальном здесь царила даже не бедность, а настоящая разруха – на стенах трещины, в углах грибок и плесень, потолки черны от грязи и какой-то копоти, половицы местами выбиты. Из мебели в прихожей только шатающаяся табуретка и старый трехногий стул на боку. Под потолком в прихожей и коридоре разруху тускло освещали две голые лампочки, криво свисавшие на грязных проводах. Планировка для деревенского дома довольно странная – вдоль внешней стены коридор с двумя окнами, по другую сторону ряд дверей и в конце, судя по очертаниям газовой колонки – кухня. Одно существенное отличие от пристанища бомжей – на стенах висели картины. Пройдя по коридору, Игорь оглядел их. Почти все на космическую тематику, кроме последней. Изображения разнокалиберных звезд, закрученных в спираль дымных галактик. На последней картине был нарисован огромный глаз на фоне все той же космической черноты.

Дойдя по скрипучему полу до кухни, Игорь включил свет, угодив рукой в паутину. Здесь доминировал запах гнили – на столе старая посуда с остатками почерневших макарон. Картонная коробка с надписью «Вермишель», ножи, вилки, двухконфорочная плита, закопченная колонка, ржавая мойка, заваленная посудой, и неработающий широкий холодильник. Игорь потянул дверцу холодильника на себя, на него тут же покатилась банка «Печень трески», Игорь ловко поймал ее, и прочитал на бумажной этикетке: срок годности до 12.1989 г. В холодильнике ничего больше не было, кроме одинокой баночки с гуашью на нижней полке.

Под столом внушительной стопкой лежали картины из наспех сколоченных рам. Игорь вытащил несколько, придерживая рукавом куртки, чтобы не получить занозу – ничего интересного, опять те же звезды, млечный путь, и огромная звезда похожая на Солнце, синеватого цвета… Дом скрипел под ним, но едва Игорь останавливался, вокруг замирала жизнь, а тишина будто становилась осязаемой. Игорь осмотрел пол на кухне, но не нашел никаких погребов, только дверцу под окном, за которой – пара полочек, застеленных клеенкой. Выдвинул ящик кухонного буфета и увидел грязные ножи и вилки, по которым пронеслась пара тараканов. В другом ящике точно такая же непрезентабельная утварь, а вот в ящике под ними среди грязных кастрюль и немытых чугунных сковородок, он обнаружил маленький китайский фонарик. Светил он, правда, совсем тускло, но могло быть и хуже.

С фонариком Игорь отправился исследовать комнаты. Первая комната представляла собой нечто среднее между мусоркой и складом картин. Картины в рамах и просто в виде полотен сложенных стопками или скрученные в рулонах лежали на полу, а также на единственном столе и под ним. Посмотрев несколько картин, которые представляли собой все тоже – космос, россыпь звезд и иногда на переднем плане разноцветные планеты, Игорь впервые предположил, что живший здесь человек, возможно, был сумасшедшим. Поскольку кроме картин, единственного стола без ящиков, рассыпанных по полу тюбиков, баночек с засохшей краской и слипшихся кисточек в толстом слое пыли, в комнате ничего не было, Игорь отправился в следующую.

Соседняя комната была больше и видимо когда-то была спальней. У голой стены стояла простая железная кровать с худым дырявым матрасом, на матрасе желтая подушка, напротив, перед шкафом располагался трехногий мольберт, накрытый покрывалом. У занавешенного черной шторой окна – стол без стульев, тоже заваленный пыльными полотнами. По обе стороны от окна висели две картины в красивых окладистых багетах, судя по блеску даже как будто позолоченных. Игорь ничего не понимал в изобразительном искусстве, но эти две картины благодаря какой-то тяжеловесной палитре и внушительным рамам походили на то, что он видел когда-то в Третьяковской галерее.

Правда, сами изображения вызывали сомнения. На картине справа на все том же космическом фоне были нарисованы пучки золотых нитей по краям электрической дуги, вызывавшей неприятные ассоциации со снятым человеческим скальпом. Другая картина изображала объемные смятые кольца, вроде эластичных эспандеров, изогнутых, вывернутых и переплетенных между собой в самых немыслимых вариациях. Эти кольца тоже пронзал дождь золотых нитей, начертанных с такой резкостью, будто рисовавший их, пребывал в какой-то необузданной ярости. На нижнем багете, прямо как в Третьяковке была приклеена лакированная табличка, на которой красивым почерком было выведено: «Ланиакея».

Удерживая фонарик, как американский коп обратным хватом у плеча, Игорь осветил остальную часть комнаты. Помимо стола в комнате был только шифоньер и мольберт с покрывалом. Игорь потянул покрывало на себя – оно съехало на пол и явило первую «человеческую» картину. На него смотрела девушка с красивыми голубыми глазами, бледной кожей и печальной улыбкой. Обычная симпатичная девчонка, которую можно встретить утром в метро. На голову ее был накинут капюшон толстовки, картина детально ее изображала – стоячий ворот, шнурки и даже логотип «Pepe Jeans London» на груди. Разве такие толстовки носили в девяностых? Девчонка выглядела как москвичка из реальности взрослого Игоря.

Мольберт размещался под небольшим углом к шифоньеру, Игорь развернулся с фонарем, луч остановился в изголовье кровати – без сомнения тот, кто лежал на ней смотрел на эту картину.

Игорь взялся руками за мольберт, но в эту секунду его ушей коснулся тихий звук. В провинциальной глуши этот звук показался ему особенно странным. Тяжелый, но сильно приглушенный металлический гул. Игорь замер, прислушиваясь. Гул исходил снизу. Он медленно опустился на колени и повернул голову набок, затем совсем лег на пол и приложил ухо. Звук походил на движение тяжелых механизмов, запускающих грузовую лебедку. Игорь переместился к кровати – звук стал глуше и через несколько секунд прекратился.

Он осмотрел пол в комнате, заглянул под шкаф, но никаких намеков на люк или чего-то подобное не нашел. Игорь поднялся, нахмурился, но подумать над тем, что делать дальше, ему не дал новый звук. Скрипнувшая в коридоре половица.

Игорь прыгнул за дверь, успев выхватить из рюкзака молоток. Сердце бешено заколотилось. Прижимаясь к стене, он думал, о том, что если тот, кто сейчас в коридоре пришел за ним, то ему нетрудно будет понять, где он прячется. Прижимая к груди молоток, и затаив дыхание Игорь напрягал слух, но слышал только гулкие удары собственного сердца.

А может, показалось? Мимолетную надежду уничтожил очередной скрип половицы, на этот раз намного ближе. Крадется, но свет в коридоре не выключил, значит, не считает Игоря за серьезного противника. Плохо дело. Можно попробовать рвануть к окну – если получится разбить стекло быстро, то шанс есть. А если не получится? Игорь не строил иллюзий – он всего лишь подросток, вооруженный молотком, спрятавшийся за дверью – не самое удачное место для неожиданной атаки, особенно если противник знает, где ты или хотя бы догадывается. А если он вооружен?

Еще один скрип, совсем рядом. Игорь вжался в стену. Остается только одно – решительная борьба, но бить наотмашь здесь не получится. Игорь перехватил молоток за головку, рассчитывая на удар рукояткой «тычком» без замаха. Если повезет, он хотя бы шокирует противника неожиданным ударом в лицо.

Таинственный гость остановился напротив дверного проема, за которым у стены скрывался Игорь. Между ними было меньше метра. Открытая под тупым углом дверь мешала увидеть тень незнакомца на полу. Свет из коридора падал прямо на картину «Ланиакея». Игорь, не мигая смотрел на эти яростные золотые лучи, резавшие сложные сплетения петель и колец. Тот, кто стоял в дверном проеме тоже смотрел на картину.