Тринити - Яков Арсенов

Минуту молчания, которой хотели почтить память ушедшего друга Кравца, спугнул робкий стук в дверь.

— Никак Татьяна? — предположил Реша.

— Татьяна никогда не стучится, — отклонил догадку Гриншпон.

Дверь скрипнула — и в проеме нарисовался Мурат. Ему обрадовались, как Татьяне. Обнялись тем же универсальным способом. Мурат, к слову сказать, немного усложнил его, навязав троекратное приложение друг к другу, отчего ритуал получился более трогательным и занял каких-то десять минут.

После обряда Мурат достал из сумки канистру.

— Маладой, — отрекомендовал он жидкость. — Совсэм нэту выдэржки.

— Хватит без толку вертеть посудину в руках. Откупоривай! — поторопил его Реша. — А то коньяк уже, похоже, рассосался.

В качестве преамбулы пропустили по пивному бокальчику вина. Бокальчики эти случайно перекочевали из пивбара 19-й столовой, увязавшись за Решей. За ним водилась одна невинная странность — покидая заведения треста столовых и ресторанов, он имел обыкновение забирать на память что-нибудь из посуды. Он отмечал на дверце шкафчика каждую новую единицу хранения своего неделимого фонда: взята там-то и там-то при таких-то обстоятельствах, прямо как гоголоевский персонаж.

— Вот это винцо так винцо! Сразу чувствуется — свое! — оценил кавказский дар Гриншпон. — А теперь давайте выпьем за уход Кравца!

Мурат поднимал тост за тостом и говорил об ушедшем горячо, как о покойнике. Температура его макаронической речи возрастала от абзаца к абзацу. В завершение Мурат еще раз обнес привезенным рогом всех ему сочувствующих.

Артамонов приехал среди ночи. Свет в общежитии к этому моменту уже отключили, поэтому обнялись в темноте. Друзья быстро ввели Артамонова в курс дела, и уже через полчаса он обливал всех свежестью своих летних историй, с неподражаемым пиететом держа в руках недопитую канистру.

— Я ехал и думал: вдруг в комнате никого не окажется? Что тогда до утра делать одному? — посентиментальничал Артамонов.

Пришлось окропить и эти чувства, поскольку они были от души.

— Пора на занятия, — потянулся Рудик. — За разговорами досиделись до утра.

— Я нэ умэт дойты. Сыла кончатса. — Мурат прилег на кровать.

— Поставлю за пропуск эн/бэ по всем лекциям, — пригрозил староста. Быт и производство — разные вещи. Не посмотрю, что угощал вином!

— Если так пойдет дальше, Мурат, тебя зарубят на первой же тренировке, — пристыдил друга Реша. — Надо всегда быть в тонусе. А это достигается только регулярными возлияниями.

Но Мурат уже спал.

— Чем хорошо грузинское вино, — рассуждал Нинкин по дороге на факультет, — оно исключает синдром похмелья.

— Нет, — возразил Пунктус, — в данный момент грузинское вино хорошо тем, что его много.

…В 315-й аудитории нового корпуса начался великий сбор. Уже рассевшиеся по местам привечали входящих согласно авторитету.

Реша был воспринят как астронавт, случайно возвратившийся из пожизненного космического путешествия. Бурные аплодисменты. Татьяну встретили, будто она поставила на пол не свой именитый портфель, а полмешка покоренных за лето мужских сердец. Бурные, продолжительные аплодисменты. На Фельдмана закричали, как на замректора по административно-хозяйственной части. Бурные аплодисменты, переходящие в овации. Появление Мата проаплодировали незаслуженно громко по инерции. Бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Все встают.

Лиц, менее известных потоку, приветствовали более чем скромно. На Усова обрушились, как на двухметрового гиганта, хотя он не вырос за лето ни на дюйм. Его габитус был устойчив и неизменяем, словно от злоупотребления амброзией. Непродолжительные аплодисменты. На Наташечкину Алешу набросились, будто та обвенчалась без свидетелей и зажилила свадебную бутылку шампанского. Аплодисменты.

Весть о переводе Кравца быстро диффундировала по группе. К моменту появления Марины о потере уже знали все. Поэтому она была встречена безмолвно, как вдова.

Но свято место, как говорится, пусто не бывает — новенького встретили тоже без единого возгласа. Несмотря на тишину, образовавшуюся на потоке, он бесцеремонно обогнул преподавательский стол и направился прямиком на галерку. Одет он был в джинсы и легкий свитер.

Татьяна обомлела, когда новичок стал приближаться к ней. Выкатив глаза, как от кислородного голодания, она молниеносно прикинула, что новенький подходит ей по росту, и сжалась насколько можно. Потом сгруппировалась и неуловимым движением подалась влево, чтобы освободить место, — вдруг новичку придет в голову сесть с нею рядом? Он скажет: подвинься, пожалуйста, а она не успеет. Она подалась влево настолько резко и неожиданно, что Фельдман, сидевший с краю, едва не упал со скамьи, зависнув на одной своей правой пухлой щечке. Так мыслила Татьяна. Но, пока она мыслила, неофитовы туфли бесшнурочной системы протопали мимо. Татьяна проводила их тревожным взглядом и опять незаметным движением, которое с ее массой произвел бы далеко не каждый, водворила себя на место. Душу ее поразила свежая надежда. Новичок вошел в сердце Татьяны, наступая на головы ее прежним избранникам, создававшим в органе и без того невообразимую толчею. Но стоило новичку втиснуться, как там, в клокочущей темноте, сразу стало свободно и, главное, легко. Татьяну охватывала лишь незначительная тревога. Она почти не волновалась за судьбу очередного предприятия. Маленькое сиюминутное замешательство только подбавляло специй в ситуацию. В ее голове апробировались варианты, как безотказнее провести любовную диверсию в отношении новичка — врасплох или методично подтачивая основы.

Новенький сел рядом с Матом. В несложное движение головы Мат вложил смысл поклона и, протянув новичку ближнюю связку своих сарделек, представился:

— Мат.

— Бондарь, — ответил новичок.

— Очень приятно, мля, в смысле… тут вот это мы… — указал он другой связкой на Мукина и Фельдмана. Сделав все возможное, Мат, с трудом разговаривавший с незнакомыми людьми, отсел в сторону, навсегда перепоручив новенького своим друзьям.

— Вот твой староста, — Мукин в конце лекции указал Бондарю на Рудика. А вон твоя будущая невеста, — кивнул Мукин головой в сторону Татьяны.

— Это почему? — удивился Бондарь.

— Ты ей по росту подходишь, — пояснил Мукин. — Она тебя несколько раз отмерит, а потом чик — и отрежет.

В перерыве Татьяна отозвала Мукина к окну, уселась на подоконник, и глядя на желтые листья во дворе, спросила:

— Получается, что у нас — новенький?

— Конечно, конечно! — бодро потряс ее за плечи Борис.

— Как это понимать?

— А вот так! Зачислен в нашу группу по переводу. Так что дерзай. Фамилия — Бондарь, а как зовут, можешь узнать и сама.

— Да ты что?! — обрадовалась Татьяна.

— И не сиди на мраморном подоконнике, — посоветовал ей Мукин, кормилицу простудишь.

Татьяна замахнулась, чтобы размазать Мукина по панели, но тот грамотно увернулся.

Быстро забыв про намек, Татьяна чуть было не потерла рукой об руку. Сегодня карта и впрямь шла к ней. Шансы возрастали. Татьяна разнесла новость по группе и до конца занятий исподтишка рассматривала сидевшего рядом с Мукиным новичка.

Тянучку на занятия завершил Мурат. Он принял товарный вид только к концу третьей пары, но войти в аудиторию так и не решился. Подремывая под дверью, он слушал, как Юлий Моисеевич Зингерман, словно находясь вне игры, насаждал свою точку зрения на вращение вокруг трех осей никому не нужного твердого тела. Слушатели вместо гранита науки грызли концы авторучек.

После занятий Татьяну подослали к новенькому, чтобы пригласить его в пойму на открытие сезона. Планировалось устроить легкий пикничок с печеной картошкой и вином из плодово-ягодных выжимок.

— Ты, Мурат, мог бы и не приходить вовсе. Все равно тебе топать назад за канистрой, — сказал Рудик горцу, продолжавшему дремать под дверью. — Надо же и домашнее как-то допить, а то скиснет.

— Уже допылы, — развел руками Мурат.

Дорога на речку была знакома от каждого вывороченного булыжника до любой собаки на перекрестках. Пойма, заждавшись своих всегдашних посетителей, метала под ноги букет за букетом. Уселись вокруг костра и заговорили все сразу. Каждый слушал соседа только с тем, чтобы поймать паузу и тут же вступить со своей партией. Собранный за лето фактический материал сегодня просто сбрасывался в общую кучу, а детально он будет разобран на всевозможных собраниях, заседаниях, во время бессонницы и на лекциях. Исключая, конечно, зингермановские по термеху и золотниковские по политэкономии, болтать на которых было делом не очень прибыльным. А пока можно гнать и вширь, и вкось, и вдоль, и поперек, рассказывая все подряд.

Татьяна в красках докладывала, как убила пять своих каникулярных декад. Выяснилось, что в Кирове Калужской области за год ее отсутствия по ней так соскучились, что от желающих подискутировать не было отбоя ни днем ни ночью. В каждую очередную редакцию своей поэзы она вносила коррективы и в конце концов полностью потеряла основу. Ее никто не уличал. Если докапываться до истины, что тогда получится? Не студенческая группа, а спецслужба какая-то. По исповеди Татьяны выходило, что основная ее жизнь идет где-то там, на родине, где ее признает весь мужской пол напролет, а здесь все любовное происходит как бы в шутку, от нечего делать. И нет никакой особенной беды в том, что с Рудиком и Мучкиным пока что ничего не вышло. Зато теперь есть новая надежда.