Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь - Карина Демина

Отчима Евдокия уважала.

И любила.

Родного отца она помнила единственно по карточке, которую маменька, отдавая дань уважения супругу, не спрятала и после нового замужества. Лютик не протестовал, быстро смирившись с негласным присутствием Парфена Афанасьевича в доме.

— Прошлое нельзя спрятать, — сказал он как-то, — с ним можно научиться жить и только…

Тогда Евдокия, которой только-только десятый год пошел, его не поняла.

…а позже поняла, но… говорить легче, чем учиться.

Или ученица из нее дурная?

— Дусенька, тебе бы прилечь, — Аленка разбирала косу по прядке, тесня мигрень. — И перестать думать о всякой ерунде…

— Двадцать пять тысяч злотней — не ерунда, — возразила Евдокия, но все же прилегла, Аленка же, сунув сестрице под голову подушку, села рядом.

— Не ерунда, конечно, — ее гребешок из слоновой кости скользил по мягким волосам. — Но ты слишком много думаешь о деньгах…

Евдокия хотела сказать, что кому-то ведь надо, но поймала насмешливый Лютиков взгляд.

Нет, она вовсе не собиралась упрекать сестрицу в легкомысленном отношении к семейному делу… и Лютика не считала бесполезным, напротив, лучше, чем кто бы то ни было осознавала, сколь многое он сделал…

— А о чем мне думать? — проворчала исключительно из врожденного упрямства. — Об офицерах?

— Почему нет? Согласись, он хорош… почти как Себастьян…

— Даже так?

— Себастьян, конечно, лучше, но…

— Он лучше, потому что ты в жизни с ним не сталкивалась, — Евдокия закрыла глаза, впадая в блаженную полудрему.

Вагон-колыбель.

Напевы колес… и так ли важно, существуют ли на самом деле те залежи меди, в которые предлагает вложиться пан Острожский.

Двадцать пять тысяч злотней потенциальных убытков…

…или злотней недополученной прибыли…

Башенки из золотых монет, которые проступают в воображении, окружая Евдокию. Золото и снова… и далекий голос отчима, напевающий колыбельную. Аленка рядом… и верно, к чему рисковать?

Шахты?

…Серые земли…

…ушедшие жилы и рекомендательное письмо на плотной бумаге высочайшего качества… нервный почерк, скачущие буковки, но маменька руку опознала…

…шахты.

К Хельму их вместе с разлюбезным паном Острожским… хватит денег и для себя, и для Аленки… ей больше нужно, она ведь красавица, каких поискать… и надо с нею мягче, потому что действительно не права Евдокия была, когда за офицера упрекала. Но как объяснить, что боится она, до дрожи в руках, до холода под сердцем.

…Аленка ведь легкая, светлая, как Ирженина искра, и верит всем…

…а уланы — народ лихой, пустоголовый, и с этого офицерика станется Аленке голову задурить, соблазнить и бросить…

…посмеяться над наивною… сказать, мол, сама виновата.

…и все-таки скользкая личность, пан Острожский… матушке надо будет отписаться, чтобы не вздумала с ним дела иметь. Пусть других манит призраком медного богатства…

…Серые земли, Хельмовы… там, что медь, что серебро — все зыбкое, призрачное, в руки возьмешь, а оно туманом и сквозь пальцы… оставит горечь чужого проклятья, а с ним и лихоманку…

Сквозь дрему Евдокия слышала, как Аленка укрыла ее пледом, и шторы сдвинула, спеша уберечь от солнечного света, и что-то говорила Лютику, торопливо, извиняющимся тоном, а он отвечал. Но вот беда, ни словечка не различить…

…сон был золотым.

И в нем пан Острожский, вырядившийся в новомодный полосатый пиджак, раскланивался перед Евдокией, сыпал под ноги медни, но не со знакомым профилем Болеслава Доброго, а с Себастьяновым. Ненаследный князь лукаво улыбался…

…муторный сон. Тяжелый. И примета опять же.

Выбравшись из него, Евдокия долго лежала, прислушиваясь к себе.

Мигрень отступила.

И это само по себе было сродни чуду.

…но маменьке отписаться надобно… а лучше сходить на ближайшей станции к телеграфисту, пусть отобьет предупреждение.

Евдокия встала, оправила юбки и удивилась. Поводов для удивления имелось два. Во-первых, из купе исчезли Аленка и Лютик… а во-вторых, поезд стоял.

Странно.

Если память Евдокии не изменяла — а на память она никогда-то не жаловалась — то ближайшая стоянка должна была случиться в Сокулковице, нынешним вечером. И отодвинув шторки, заботливо задернутые отчимом, Евдокия убедилась, что до вечера далековато.

И то, не могла же она столько проспать?

Евдокия подхватила Аленкин ридикюль и собственный портфель и заодно Лютикову планшетку, по вечной его рассеянности забытую на столе — а ведь в планшетке мало того, что чековая книжка лежит, так и кое-какие финансовые бумаги, свойства весьма интимного, для посторонних глаз не предназначенного.

А если кто заглянет?

Нет, Евдокия осознавала, что конкуренты «Модеста» не столь всесильны, но… зачем рисковать?

В коридоре было тихо.

Сумрачно.

И пахло свежими кренделями, от аромата этого желудок заурчал… а ведь с завтраком не сладилось, из-за конфликту с маменькой, которой пан Острожский с его воздушными замками весьма по сердцу пришелся. Едва вусмерть не разругались. Модеста Архиповна настаивала на том, что поучаствовать в деле надобно, а Евдокиину осторожность называла бабьим переполохом. Дескать, только непраздные бабы каждой тени боятся. А пан Острожский — вовсе даже не тень…

…прохиндей.

А ну как уже обманул доверчивую слабую женщину?

Нет, маменька обещалась без Евдокииного согласия в мероприятие сие не лезть, но вдруг да… Евдокия мотнула головой, отгоняя мрачные мысли. Не столь уж Модеста Архиповна и слаба, хотя порой невместноо доверчива, этого не отнять… а этот, гад, манерами берет, любезностью показной.

Желудок заурчал, опасаясь, что вместо кренделей его ждет пища исключительно духовная, замешанная на финансах и полугодовой отчетности, которую давно следовало проверить, потому как Евдокия подозревала, что новый управляющий Коришвецкой фабрики подворовывает. Конечно, скромно, не наглея, но давно…

…а кренделей хотелось, чтобы пышных, густо посыпанных маком. И молока свежего, с пенкой.

И Евдокия, крадучись, двинулась на запах. Она прижимала к груди портфель и планшетку, в подмышке держала скользкий ридикюль, и радовалась, что никто-то не видит ее…

…в измятом после сна платье…

…простоволосую…

…на ведьму, верно, похожа…

Дверь в каморку проводника была открыта. А сам проводник отсутствовал, зато на столе, накрытом белоснежной крахмально-хрустящей скатертью, на серебряном подносе, лежали кренделя. Именно такие, о каких Евдокия мечтала.

Она сглотнула слюну.