Геологи идут на Север - Иннокентий Галченко

На базе Верхне-Колымской экспедиции весеннее оживление. Геологи готовятся к выходу в поле.

По вечерам мы строим грандиозные планы. Мечтаем проникнуть в лесные дебри реки Индигирки, исследовать хребет Черского, спуститься в устье Колымы, пройти в Чаун-Чукотскую тундру.

В ожидании последних распоряжений незаметно проходит время.

Наконец приходит долгожданная телеграмма из Якутска: нам разрешено нанять в Момском районе тридцать пять лошадей. Для переброски наших грузов к местам стоянок выделено двадцать оленьих нарт.

Начинаются торопливые сборы.

Вечером мы в последний раз перебираем, проверяем точные инструменты партии. Любовно укладываем их во вьючные ящики. Завертываем в трубку кальку, миллиметровку и все запаковываем в железные тубусы. Отдельно укладываем специальную литературу и неизменные два тома полевой геологии В. А. Обручева. Они сопровождают нас во всех маршрутах.

Укладываем индивидуальные палатки, накомарники. У каждого из нас легкая постель из оленьих шкур, одеяло из зайца.

Мы одеты по-походному: телогрейки, легкие, по ноге, хорошо смазанные кирзовые сапоги. Геологи не признают никаких болотных сапог с длинными голенищами. В них неудобно и тяжело ходить по тайге. Сколько из-за этих сапог не закончено маршрутов.

На следующий день наш нагруженный продуктами и снаряжением караван уходит с базы в Старую Зырянку. Мы с Микой остаемся еще на день, надеясь дождаться самолета, который должен прилететь из бухты Нагаева.

…По узенькой тропке, вьющейся среди густых прибрежных тальников, впереди меня идет Наташа. Мы с ней выходим на берег Колымы.

Как всегда в минуты расставания, на душе немного тревожно и грустно.

— Что это у вас такое скучное лицо, дорогой товарищ? — спрашивает насмешливо Наташа. Она вопросительно смотрит на меня блестящими голубыми глазами, лукаво улыбаясь, приподняв свой чуть курносый нос. — Как я вам завидую! Вы будете работать в совершенно не исследованных местах, — говорит она, — и, конечно, найдете новые месторождения. А здесь извольте кружиться со своей геологической партией около базы, заканчивать съемку, а осенью опять же на базу. Правда, потом меня ждет радость: еду в родную Москву, к маме.

Наташа останавливается, задумчиво водит по рыхлому снегу своей маленькой, обутой в белый торбаз ногой.

— Сознаюсь! Я просилась у Валентина Александровича в вашу поисковую партию. Но он сказал, что мне надо заканчивать свою работу и вообще девушек в такие трудные и дальние партии, как ваша, он воздерживается посылать…

— Куда вы запропастились? Я по всей базе бегаю, их ищу!

А они разгуливают! — кричит еще ждали Мика, широко шагая своими длинными ногами.

Приблизившись, он церемонно раскланивается.

— Разрешите вас, Наталья Ивановна, и вас, товарищ начальник, пригласить на ужин. Будет жаркое из глухарей. Мой компаньон Данило Артистов уже варит ликеры.

— Знаю я твоих глухарей, Мика! Опять угостишь каким-нибудь немыслимым восточным кушаньем. У меня уже заранее начинает жечь во рту, — смеется Наташа.

— Клянусь, Наташа, жаркое будет настоящее, без восточного соуса. Глухари убиты на базе еще осенью. Они прилетели с той стороны реки, сели на деревья и с удивлением смотрели на наш неумело построенный барак. Ну и, конечно, моментально поплатились за свою неосторожность. Так что вечером мы все вас ждем!

И Мика стремительно исчезает.

Вечером в низком, занесенном снегом Микином бараке, с окнами, затянутыми вместо стекол бязью, многолюдно, шумно и чадно. За столом, накрытым по торжественному случаю простыней и «сервированным» самой разнообразной посудой от серебряных стопочек до стаканчиков для бритья, сидят гости. Мика, обвязавшись полотенцем, хлопочет около печки. Там на двух больших противнях, немилосердно чадя, дожариваются глухари.

Наташа, удостоверившись, что жарятся глухари, хочет помочь Мике.

— Не мешай! — заглушая патефон, кричит тот. — Иди лучше танцуй с Даней.

Раздаются протестующие голоса гостей.

Появляется Валентин Александрович со своей женой. За ними энергично входит Сергей Раковский с Анной Петровной.

Сергей галантно помогает дамам раздеться.

Все размещаются за длинным столом. Цареградский поднимает серебряную стопку.

— За успешное окончание экспедиции! Чтобы в результате наших работ ожил северный край. Мы идем по следам первых русских землепроходцев. Те искали «новую землицу», богатую пушным зверем, соболем. Наша задача — открыть в этой «новой землице» все богатства ее недр. Пожелаем же уходящим завтра товарищам успеха в работе и благополучного завершения трудного и далекого маршрута!

Тосты следуют один за другим. Разговоры принимают явно «теологический» уклон.

Мой сосед, Юрий Трушков, одетый в ковбойку с небрежно расстегнутым воротом, наклонив ко мне свою кудрявую голову, с застенчивой улыбкой говорит:

— Наши маршруты почти параллельны. Я пойду по реке Омульке до среднего течения и оттуда выйду в бассейн Колымы. Вы обязательно обработайте вершины рек, которые я в прошлом году не успел захватить.

Сын крупного профессора, Трушков успел уже поработать рабочим, коллектором, прорабом и начальником геологической партии.

В другом конце стола идет спор о том, куда лучше направлять маршруты экспедиции.

В споре горячее участие принимает Наташа. Я невольно любуюсь ею. В легком платье, с раскрасневшимся лицом и блестящими голубыми глазами, она кажется мне необычайно красивой. Энергично постукивая маленьким кулаком по столу, Наташа громко говорит:

— Я обязательно направила бы несколько партий в устье реки Колымы, к Анюю, в тундру за Полярный круг и сама с удовольствием работала бы в этих партиях. Там все геологические предпосылки металлоносных месторождений.

Ее сосед, плотный Вася Зимин, поблескивая очками, спокойно возражает:

— Наташа, это авантюризм: не закончив одно, бросаться за тридевять земель. Да и транспорта у нас нет для осуществления этих маршрутов.

— Нет, я бы все равно отправилась в эти дальние партии. Это перспектива! — упрямо повторяет Наташа.

— Да, товарищи, как быстро промелькнуло время. Давно ли наша экспедиция на двадцати кунгасах приплыла сюда, — говорит молчавший до сих пор Сергей. — А Бахапчинские пороги помните?

— Тебя, Иннокентий, на этом пороге мы, как мокрого щенка, вытащили на свой кунгас. Не забыл? — смеется молодой геолог Андрей Елышев.

— Очень хорошо помню, — сдержанно отзываюсь я.

— А помнишь, Верочка, — продолжает Андрей, — как Ваня, увидев порог, бросил кормовое весло, забрался в нос кунгаса и пытался, говорят, от страха закрыться твоей юбкой?

Верочка, вся вспыхнув, протестует:

— Что это вы вечно выдумываете, Андрей Васильевич! У Ивана Семеновича просто закружилась тогда голова. Он храбро вел себя на протяжении всего сплава.

Ваня Ушаков, уютно устроившийся в уголке и начавший похрапывать, с благодарностью смотрит на свою заступницу.

— Товарищи, я приготовил вам сюрприз. Сейчас будем пить чай со сладким брусничным пирогом, изготовленным нашим «шеф-поваром», — громогласно объявляет Мика, направляясь в угол барака. Но, увидав там Ваню Ушакова, который усаживается поудобнее, чтобы подремать, он вдруг делает стремительный прыжок.

— Что ты наделал, утюг! Ты же сидишь на моем пироге… Специально спрятал свой сюрприз подальше — и на тебе!..

Ваня, вскочив, испуганно смотрит на свирепое лицо Мики.

Под дружный хохот гостей помятый пирог водружен на стол.

Неожиданно мигает электричество. Это сигнал Коли-«электрика». Уже час ночи, и через пятнадцать минут электростанция прекращает работу.

Гости расходятся.

Я провожаю Наташу. Идем медленно. Я твердо решил перед разлукой сказать Наташе то, что не решаюсь вымолвить уже второй год. Но и сегодня моя решимость исчезает бесследно, и я говорю обо всяких пустяках. Наташа, задумавшись, односложно отвечает.

Вдруг, как бы читая мои мысли, она неожиданно говорит:

— Все-таки я вам, мужчинам, завидую. Вы вольные казаки. А нам, девушкам-геологам, положительно нельзя выходить замуж и обзаводиться семьей. Появится семья, дети — и прощай геология, прощай полевые работы… Я, наверное, никогда не выйду замуж!

Мое готовое вырваться признание остается невысказанным.

Тихая морозная ночь. Луна освещает деревья в легком серебряном уборе инея. Резкие синие тени на снегу.

Вот и Наташин дом. Она, сняв рукавичку, протягивает мне теплую руку. Я ее крепко жму.

Разрумянившееся Наташино лицо, с чуть заиндевевшими волосами и глубокими, большими, кажущимися при лунном свете черными глазами, обрамленными чуть загнутыми ресницами, дивно хорошо. Перехватив мой восхищенный взгляд, Наташа, смущенно улыбаясь, осторожно освобождает руку.