Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

С тех пор каждая моя попытка самостоятельно выбрать себе круг общения или завести друзей подвергалась жёсткой и беспощадной критике со стороны матери, всегда с лёгкостью находившей разумные и с первого взгляда неоспоримые доводы в защиту своей позиции. Ну и, конечно, у неё всегда оставалось то самое коронное «ты просто совсем не разбираешься в людях».

Наверное, именно поэтому до переезда у меня была только лишь Анька, но наши интересы, вкусы, взгляды на жизнь расходились в разные стороны из года в год, и это сводил моменты по-настоящему приятного доверительного общения на нет, хотя я всегда считала её хорошим и добрым человеком. Аня — единственная дочь самой близкой маминой подруги, а потому, как бы мы обе не сопротивлялись в начале знакомства, дружить нас всё равно заставили. И до сих пор мои родители считали её настоящим чудом, в отличие от «странной» Риты, «глупенькой» Наташи и даже «такой невыносимо тяжёлой» меня.

Но все события, происходящие после случая в столовой, заставили меня впервые задуматься о том, насколько ошибалась мама: у меня чудесным образом получилось найти лучшую компанию, о какой только можно было мечтать.

Пусть Ната действительно не отличалась сообразительностью и острым пытливым умом, зато всегда искренне старалась защитить нас с Ритой и приходила на помощь в любой сложной ситуации, не дожидаясь, когда мы попросим. Она сломя голову бросалась в бой с нашим обидчиком, не задумываясь о том, какие неприятности это может сулить ей в будущем, но с той же пылкостью устраивала взбучки и нам, яро ограждая от принятия заведомо неправильных решений или не позволяя предаваться унынию. Несмотря на все жизненные трудности, Колесова решительно шла напролом, не останавливаясь и не пасуя перед внезапными препятствиями, и охотно тащила нас за собой на буксире, приободряя своей уверенностью в том, что не существует безвыходных ситуаций.

Рита же была совсем другая, чуткая и внимательная. Она замечала и понимала в окружающих намного больше, чем остальные, но чаще всего стремилась держать это в себе. У неё получалось уловить те оттенки нашего с Наташей настроения, которые мы сами не всегда оказывались в состоянии распознать. В моих глазах Анохина являлась сосредоточением женского тепла, заботы и мудрости, совсем не соответствовавших её возрасту и прятавшихся за постоянным задумчиво-мечтательным выражением на кукольном личике.

Привыкнув к тому, что большую часть жизни за меня всё решали мать, отец и даже покойный брат, подстраивая под свои желания, не пытаясь узнать моего мнения или дать свободу выбора, я подсознательно стремилась переложить ответственность за себя на кого-либо более зрелого и решительного. Наверное, именно поэтому меня так тянуло к Марго и Нате, ведь у них восхитительно выходило играть роль моих нянек.

Но в полной мере оценить крепость возникшей между нами дружбы и взаимопонимания я смогла только сейчас, когда ни одна из них не задала мне больше ни одного вопроса, касавшегося бы смерти брата или моей лжи на протяжении целого года общения. Более того, им удалось сделать почти невозможное и ни разу за прошедшую с тех пор неделю не попасться на попытке пожалеть меня, выразить сочувствие, высказать упрёк о моей странной скрытности. Мы все делали вид, будто ничего не случилось, и я была бесконечно благодарна за такую возможность.

И если говорить про молчание и непринуждённую болтовню ни о чём, нельзя не упомянуть Славу и Максима, чьё присутствие рядом становилось настолько привычным, что, впервые оказавшись на обеде без них, я еле удержалась от расспросов, наверняка показавшихся бы очень подозрительными. Спустя столько времени я оказалась морально готова признать, что с ними весело и, — о Боже! — всегда интересно.

Хотя, кого я пытаюсь обмануть? Конечно же, Чанухин с пары первых фраз сумел расположить меня к себе. Другое дело Иванов, каждая встреча, каждый разговор с которым воспринимался как попытки станцевать на пороховой бочке, но именно эта непредсказуемость и придавала общению между нами своё особенное очарование. Волнение, воодушевление, азарт — вот какие эмоции переполняли меня, стоило нам снова врезаться друг в друга на территории гимназии, по ощущениям резко сжавшейся в размерах до мизерной комнатки и не оставившей ни единого шанса разойтись по разным углам и никак не пересечься.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

По крайней мере, я больше не боялась его, стала хорошо понимать, что за жёсткими и порой грубыми словами не кроется никакой хитрой попытки задеть как можно сильнее или осознанного желания обидеть. Вот уж в ком я точно ошибалась, ведь на деле Максим оказался на редкость прямолинейным и открытым, особенно в минуты злости или возмущения, когда выражал свои эмоции первыми приходящими в голову словами, а потом заметно нервничал и даже расстраивался, анализируя смысл недавно сказанного.

Я находила особенное удовольствие в наблюдении за тем, как меняется выражение его лица в момент осознания очередной сгоряча вылетевшей гадости. Не то чтобы я специально провоцировала его. Ну, только если самую малость.

— А где опять Наташа? — удивлённо спросила Ритка, застав меня за нашим любимым столом в гордом одиночестве, и тут же оглянулась, выискивая её взглядом в огромной очереди, растянувшейся через всё помещение, почти до самого входа в столовую.

— Ей кто-то позвонил, и она убежала. Я даже опомниться не успела, — честно призналась я, жалобно посмотрев на неожиданно хмурую подругу. Меня тоже не особенно радовали постоянно случавшиеся исчезновения Колесовой, ведь, помимо следующей за этим скуки от одиночества, лишаясь её поддержки, я становилась слишком лёгкой мишенью для нападок Тани, Кати и Марины, отныне цеплявшихся ко мне по любому незначительному поводу.

Увы, я знала, что причина внезапно вспыхнувшей ненависти крылась в недо-дружбе с Ивановым и Чанухиным, считавшимися очень уж завидными партиями в нашей параллели. Причём мне повезло больше: всё же рядом часто бывала ловко отражающая все оскорбления Ната, да и ко мне не возникало никаких претензий, кроме как за разбитый когда-то всеобщему любимцу нос, о котором сам Максим не переживал так сильно, как его внезапно обширный и агрессивный фан-клуб. А вот Рите, не имеющей никакой поддержки в своём классе и постоянно находящейся в компании Славы, приходилось выносить по-настоящему серьёзный прессинг, и я начинала замечать, как она постепенно начинает выглядеть всё более уставшей и будто всерьёз встревоженной чем-то, логично списывая такое состояние подруги на последствие непрекращающихся нападок со стороны местных самопровозглашенных королев.

— Поля, а ты случайно не видела, с кем она общается? Может быть, имя или какие-нибудь отрывки из переписки? — замявшись, осмелилась поинтересоваться Анохина, теребя пальцами пуговицу на манжете своей блузки и бегая взглядом по непримечательной поверхности стола, рисунком имитировавшей что-то отдалённо похожее на мрамор.

— Нет, вообще ничего. Она закрывается, когда печатает, а во время звонка или сразу сбрасывает, или убегает слова не сказав, — мне постепенно начинали передаваться напряжение и волнение, вовсю исходившие от подруги. До последнего вопроса, совсем не вписывающегося в её привычную манеру невмешательства в личную жизнь, я всерьёз не задумывалась о том, насколько странным стало поведение Наташи. — Не думаю, что стоит нервничать из-за этого. Ты же знаешь Наташку, в итоге она не выдержит этих игр в шпионов и вывалит нам всё как на духу. Ну, как про того парня с летнего лагеря.

— Наверное, ты права, — подумав, пробормотала Анохина, не глядя на меня и очень натянуто улыбнувшись, чем заставила начать переживать не на шутку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Рита, ты в порядке? Мне кажется, будто ты чем-то очень расстроена в последнее время, — решилась узнать я, воспользовавшись редчайшей возможностью поговорить наедине, ведь они почти всегда были вместе со Славой, а когда тот наконец отходил куда-нибудь, оставались или Иванов, или Натка, при которой мне почему-то чисто интуитивно не хотелось начинать этот разговор.