Пляж острых ощущений - Ольга Степнова

— Ты не должен в этом себя винить.

— Что теперь делать? Сдаваться?!

— Нет! — Беда вырвалась из моих некрепких объятий и опять уселась напротив свечи. — Ты будешь кретином, если сделаешь это. Ты не виноват в том, в чем тебя обвинили, ты не виноват в том, что случилась авария, ты не виноват в том, что какой-то мальчишка отволок тебя в эту пещеру. Ты вполне можешь проваляться тут без сознания еще недельку, а за это время…

— Что за это время? — усмехнулся я.

— Жертва номер четыре уже появилась! — выкрикнула Беда.

— Да ну? — Я попытался привстать и у меня это почти получилось.

— Ты будешь смеяться, но ей стала Юлиана Ульянова!

— Нет, я не буду смеяться, — я обессилено упал на спину и засмеялся.

— Юлиана жива. Ее спас дурацкий шиньон, который она нацепила. Ульянова лежит в больнице с сотрясом. Ты спрашиваешь — что делать? Сидеть в этой норе, пока я не найду убийцу. Я в двух шагах от этого! Я нашла главную зацепку: все жертвы знали друг друга! Пока я не поняла, что их связывало, но при упоминании имен друг друга они теряют сознание! Дай слово, что ты не сунешься ни в какую милицию, пока я не разберусь в этом деле!

— Даю, — улыбнулся я. — Тем более, что я все равно не смогу этого сделать. Мне даже дышать больно, не то что ходить. Так что если ты не сдашь меня…

— Не сдам! — захохотала Элка — Не сдам. Только Сазону надо организовать встречу с тобой, а то он совсем зачахнет. Знаешь, какой он сон видел?..

Мы проговорили, пока рассвет не заглянул в расщелину через зелень листвы. Свечка погасла — сгорела до основания, а за ней утухла и Элка — заснула у меня на плече, бормоча что-то про молоточника, про Бэлку, про Барсука, и про то, что двери жилища ни в коем случае не должны выходить на банк.

Я посмотрел на каменистый свод, нависавший над головой, и вдруг отчетливо понял, что вопреки всему, я неприлично, пронзительно счастлив.

Утром, проснувшись, Беда все перерешала.

— Ты не можешь здесь оставаться, это безумие — сказала она. — Тебе нужен врач и минимальный комфорт. Сегодня ночью я перевезу тебя к Бэлке и мы подыщем какого-нибудь неболтливого медика. Бэлкин дом находится на отшибе, тебя там никто не увидит.

— Кроме Бэлки и неболтливого медика, — усмехнулся я. — Слушай, раз уж я неделю обхожусь без медицинской помощи, то и дальше без нее обойдусь. Переломы ребер, сотрясение мозга, синяки и ушибы не требуют никакого вмешательства, только покоя. — Я потратил много сил, времени и слов, чтобы убедить в этом Элку, но она уперлась, как баран. Тогда я применил последний, запрещенный, прием и спросил:

— И что, эта твоя Бэлка будет маячить передо мной в прозрачном халате?

Беда задумалась, зыркнула на меня поверх очков, закурила и сказала:

— Ну уж нет, фиг я ей такое тело доверю, даже со сломанными ребрами.

— Вот и ладненько! — Я даже руки потер от удовольствия, что так просто настоял на своем. Обнаружив, что это движение уже не вызывает нестерпимую боль во всем теле, я уговорил Элку помочь мне добраться до берега и искупаться.

— Нас никто не увидит! Сил нет сидеть грязным в этой норе. Хочется смыть с себя даже кожу, чтобы обрасти новой!

— Черт, кажется, я начинаю плясать под твою дудку, — вздохнула Беда. — Но учти, это лишь до тех пор, пока ты полудохлый.

Она подставила мне плечо, я приподнялся, встал, и, впервые в жизни обняв Элку в качестве костыля, мелкими шажками пошел к расщелине. На выходе мне пришлось отпустить Элку — вдвоем в узкую щель мы не проходили.

Было еще очень рано, солнце только прицеливалось, как бы пожарче распалить землю, воздух и море. Мелкие птахи в кустах учинили такой галдеж, что перекрыли деликатный шум волн. Со стороны наше мероприятие выглядело, наверное, как отчаянная попытка девушки освежить своего перепившего парня путем погружения в море.

Но я очень надеялся, что нас с Элкой никто не заметит.

У берега я сел в воду, и пока Элка плавала, плескался как годовалый младенец, которого родители впервые привезли на пляж.

Мне стало лучше. Гораздо лучше. Голова перестала болеть и кружиться, легкие задышали легко и без боли, а руки и ноги смогли двигаться настолько, что я рискнул зайти поглубже и даже поплыть. Мой запал быстро кончился — Элка едва успела ухватить меня за волосы и дотянуть до берега, прежде чем я, захлебнувшись, пошел ко дну.

— Сволочь, — падая на песок, сказала она, — ты решил утопиться.

— Не, только поплавать, — ловя ртом воздух, начал оправдываться я. — Это… того… одурел немного от свободы и свежего воздуха.

Мы лежали на сохранившем ночную прохладу песке и дышали в унисон, как две загнанные лошади. Я покосился на Элку — ведь так толком и не видел ее при дневном свете. Она была длинная — длиннее, чем прежде; худая — худее, чем раньше. Или я просто ее забыл?.. Я протянул руку и потрогал татуировку на ее загорелом плече, потом ключицу, потом косточку на бедре.

— Не лапай, — сказала она. — У тебя одно на уме.

— Неправда, — возразил я. — Очень даже много у меня на уме.

— Дурак, — засмеялась она.

— Сама дура, — пропыхтел я, пытаясь подняться.

Семейная жизнь налаживалась, несмотря ни на что.

Когда мы добрались до пещеры, Элка сказала:

— Я привезу тебе еду и обезболивающие лекарства. И забери мой мобильный, чтобы у тебя была связь. Я давно хочу купить себе новый, этот мне надоел. Сегодня вечером я собираюсь колоть Юлиану Ульянову. Чего бы мне это ни стоило, я выбью из нее, что это за теплая компания такая была — номер первый, второй, третий, четвертый. Да, и днем я привезу сюда Сазона, ты не забыл про его сон?

— Не забыл. Мы в точности его воплотим. — Я с наслаждением растянулся на деревянном настиле и подумал, что одну камеру променял на другую, а почудившаяся мне свобода — всего лишь иллюзия.

— Привези мне одежду, надоело сливаться с природой. Мои шмотки Максим Максимович отволок какой-то колдунье.

— Привезу, — пообещала Беда. Она энергично натянула на себя джинсы и топик. Потом подышала на стекла очков и по привычке потянулась за подолом моей рубашки, чтобы протереть их, но подола не обнаружила и повторила решительно:

— Привезу!

Когда ее узкая спина скрылась из вида в расщелине, я почувствовал, что устал. Но как ни пытался заснуть — не смог, видимо, пятеро суток забытья перенасытили мой организм бездействием, и он не хотел отключаться.

Я лежал и думал о том, что это испытание мне дано, чтобы что-то переосмыслить в жизни. Может, чтобы осознать, что жизнь дается всего один раз и прожить ее нужно… как можно дольше? Или я это уже где-то читал? Или не это? Мозг — очень нежная штука и стряхивать его не полезно. Еще неделю назад я бы сказал, что лучше жить меньше, но с максимальной пользой для общества. А теперь готов прозябать в этой пещере в одних мокрых плавках, лишь бы дышать, лишь бы чувствовать свое тело, и думать пусть даже глупые мысли. И плевать мне на пользу для общества.

Рядом замяукала кошка. Я крикнул: «брысь!», но по мигающему дисплею понял, что это не кошка орет, а звонит телефон Беды. Отвечать на звонок не было смысла, но пересилило любопытство. Я удивился странному слову «Гавичер» на дисплее и нажал кнопку.

— Это я, Анна, — деловито сообщила труба, не дожидаясь дежурного «алло!» — Вы были правы в том, что эта троица знала друг друга! Жена Матвеева припомнила, что Игорь Николаевич буквально сбежал с одной светской тусовки, после того, как им представили Ивана Петушкова. Тот тоже побледнел, когда увидел Матвеева. В свою очередь любовница Петушкова вспомнила, что Иван наотрез отказался идти с ней на открытие одного бутика, узнав, что в показе одежды там будут участвовать модели из агентства Лялькиной «Рита». Вот, что мне удалось разузнать, дорогая Элла. Мне пришлось угощать этих дам в кафе, но, как говорит наш славный и щедрый Гавичер: «Счет за это я вам выставлять не буду!»

Состояние Лялькиной после вашего вчерашнего к ней визита резко ухудшилось, она опять без сознания. Вы напугали ее своими расспросами! А значит, есть во всем этом какая-то страшная тайна, и молоточник — не просто маньяк. Сегодня вечером я встречусь с человеком, который в юности знал и Матвеева и Петушкова. Может, он припомнит что-нибудь интересненькое? Эй, Элла, почему вы молчите?!

Я знал, почему молчит Элла, но не стал расстраивать хорошую женщину Анну, которая помогает меня спасать. Я виртуозно изобразил голосом помехи связи и нажал на отбой. Нажал и понял — я действительно не вылезу из этой норы, пока настоящий убийца не будет найден. Я не хочу больше зависеть от обстоятельств и беспричинно и тупо верить, что справедливость восторжествует. Может, она и восторжествует, но я успею отсидеть пару-тройку лет. А я этого не хочу.

В три часа дня, когда солнце палило вовсю, я выбрался из норы и побрел по узкой полоске Дикого пляжа. Идти было трудно, тело болело, голова кружилась, но я шел.