История гестапо - Жак Деларю

Если верить заявлениям некоторых нацистов, был казнен всего 71 человек, число явно преуменьшенное. По другим оценкам, число жертв было от 250–300 до полутора тысяч, но последнее количество кажется преувеличенным. Наиболее вероятное число убитых составляло около тысячи, из которых 200 — верхушка СА. Даже Нюрнбергский суд в конце концов отказался от попыток установить точное число, хотя в его материалах указаны 1076 человек.

Ранним утром 2 июля службы гестапо, СС и полиции безопасности получили следующую радиограмму, подписанную Герингом и Гиммлером, чье содержание было сохранено Гизевиусом: «Министр-президент Пруссии и шеф тайной государственной полиции — всем полицейским властям. Высшим приказом все документы, связанные с операциями, проведенными за два последних дня, должны быть сожжены. Отчитаться немедленно по выполнении».

Тысяча убитых за сорок восемь часов! Даже для нацистского режима, не особо ценившего человеческие жизни, размах кровопролития был слишком велик. В субботу вечером бюро печати партии опубликовало довольно сбивчивое сообщение. В тот же вечер Геринг сделал заявление для печати, представители которой были собраны в министерстве пропаганды. Необходимо было срочно дать официальную версию событий, так как многие провинциальные газеты выпустили специальные номера, а в иностранной прессе появились вопросы, на которые было непросто ответить.

Геринг, парадно одетый, говорил торжественно, но малоубедительно. Он утверждал, что речь шла о подготовке путча, возглавляемого Ремом, о сексуальной распущенности его окружения, об упрямом желании некоторых элементов начать вторую революцию, о предательстве правых. Он сообщил, что фон Шлейхер был связан с заграницей и пытался защищаться в момент ареста; это стоило ему жизни. Он добавил, что Рема уже нет в живых, но умолчал об убийстве Штрассера, фон Бозе в приемной фон Папена и Клаузенера в его министерском кабинете. Однако была в его выступлении фраза, весьма многозначительная для тех, кто хотел ее понять. Говоря о приказах, полученных им от фюрера, Геринг заметил: «Я несколько расширил свою задачу». Именно это «расширение» позволило наряду с подавлением заговора экстремистской социалистической фракции партии нанести удар по консерваторам и католикам.

В тот же день 30 июня, перед тем как покинуть Мюнхен, Гитлер назначил Виктора Лютце начальником штаба СА, однако из соображений осторожности ранга министра ему не присвоил. Сообщив об этом назначении, Гитлер издал приказ по войскам СА. Фюрер бичует в нем «тех революционеров, отношения которых с государством были поставлены с ног на голову в 1918 году. Они потеряли всякое представление об общественном порядке и, посвятив себя революции, захотели, чтобы она длилась вечно… Неспособные на честное сотрудничество, упорно отвергающие утвердившийся порядок, полные ненависти к любой власти, эти элементы находили удовлетворение лишь в беспрерывных заговорах и планах разрушения существующего порядка… Эта группа патологических врагов государства опасна тем, что является резервом участников для любой попытки бунта, пока новый порядок не кристаллизуется в прочную систему и выйдет из хаотического периода».

Глава государства приложил все свои силы, чтобы оттолкнуть людей, поставивших его на занимаемый пост.

Так Гитлер отрекся от своих истоков, отказавшись от тех, кто напомнил ему о сомнительных средствах, которые привели его к власти.

3 июля было проведено заседание кабинета министров. Необходимо было узаконить убийства. Ни один из присутствующих, включая министра юстиции Гюртнера, личного друга большинства правых деятелей, павших под ударами черных убийц, не осмелился выступить с протестом.

Фон Папен не присутствовал на заседании кабинета и в тот же день сложил с себя полномочия вице-канцлера.

Это была единственная реакция того, кому Гитлер был обязан всем. Предложения, содержавшиеся в его докладе в Марбурге, были выполнены, так как революционеры были устранены, но ему дали понять, насколько опасна малейшая критика. Его ближайшие сотрудники уничтожены, а один из них расстрелян прямо в его канцелярии. Однако фон Папен удовольствовался лишь платонической формой протеста.

Впрочем, отставка фон Папена была недолгой. Он получил от нацистов новый пост и оказал им большие услуги, в частности, в качестве посла в Вене и Анкаре.

Консерваторы и подавно не решились комментировать действия. Министры поблагодарили Гитлера за спасение Германии от революционного хаоса и единодушно приняли закон, единственная статья которого гласила: «Меры, принятые 30 июня, 1 и 2 июля 1934 года, были направлены на подавление попыток совершить предательство и государственную измену и расцениваются как срочные меры национальной обороны». Такова была эпитафия многочисленным жертвам.

Старый маршал Гинденбург был весьма встревожен, когда узнал об убийстве двух генералов рейхсвера, осуществленном столь хладнокровно и расчетливо. Однако армия на это никак не реагировала, а его советники заверяли, что все было совершено оправданно. Он согласился подписать поздравительную телеграмму фюреру, подготовленную самим фюрером: «Изучив полученные отчеты, я убедился, что благодаря вашей решимости и вашей личной храбрости вам удалось задушить в зародыше происки изменников. Я выражаю вам этой телеграммой мою глубокую признательность и искреннюю благодарность. Примите уверения в моих лучших чувствах». Глава президентской канцелярии, государственный секретарь Отто Мейснер взял на себя задачу заставить старого маршала подписать этот текст, чтобы заслужить расположение своих новых хозяев.

Оправданием старику из Нойдека служили его дряхлость и плохое состояние здоровья. А вот Бломберг не был ни стар, ни болен. Но в приказе по армии он одобрил действия нацистов: «Фюрер пошел в наступление и раздавил бунтовщиков с решимостью солдата и образцовой храбростью. Вермахт как единственная вооруженная сила всей нации, оставаясь в стороне от внутренней политической борьбы, свидетельствует ему свою признательность, проявляя преданность и верность».

13 июля Гитлер выступил с большой речью в рейхстаге. От него ждали обстоятельного доклада о путче, о деятельности Рема и его сообщников, о секретных связях Штрассера с фон Шлейхером, о нелегальных контактах с «иностранной державой» (при этом имелась в виду Франция, кое-кто шепотком называл посла Франсуа-Понсе), а он произнес длинную защитительную речь. Единственная попытка объяснения оказалась крайне неудачной, поскольку, говоря о Карле Эрнсте, Гитлер заявил, что тот «остался в Берлине для личного руководства революционными действиями», хотя все отлично знали, что Эрнст был арестован в Бремене в тот момент, когда садился на пароход для увеселительной поездки. Утверждение Гитлера о том, что своими решительными действиями он пресек «национал-большевистскую революцию», было воспринято с холодком. Трудно представить, чтобы такие консерваторы, как фон Бозе и Клаузенер, могли присоединиться к авантюре подобного рода. В заключение он заявил, что «в соответствии с вечным железным законом» выступил как «верховный заступник германского народа». Громкие слова получались у него лучше, чем точные объяснения.

В июле 1934 года в Германии сложилась любопытная политическая ситуация. День 30 июня можно было назвать новым «днем одураченных», и такими одураченными оказались военные.

В принятии Гитлером решения о чистке СА они сыграли громадную роль. Военные были теперь уверены, что фюрер стал их заложником, что они подчинили себе новый режим. Они не только обеспечили моральное прикрытие операции, но и приняли в ней прямое участие. Военные были первыми поставлены в известность о готовящейся операции. Уже в понедельник 25 июня рейхсвер получил приказ о боевой готовности, отменены увольнения, а офицеры отозваны из отпусков. Отряды мотоциклистов, подчиненные партии, были вооружены карабинами модели 17, а пехотные части СС — винтовками модели 98 со 120 патронами на каждый ствол, поставленными из арсенала рейхсвера.

И наконец, в Берлине офицеры рейхсвера заседали в качестве представителей в военных оперативных трибуналах Лихтерфельда.

Бломберг и другие генералы были убеждены, что войска СА принесены в жертву конкурентам, чтобы привлечь армию на сторону нацистов.

Через пятнадцать дней после подавления путча они получили возможность представить фюреру доказательства своей благодарности.

В конце июля маршал Гинденбург почувствовал себя совсем плохо. Будучи тяжелобольным, он уже давно безвыездно жил в своем поместье в Нойдеке. За состоянием его здоровья пристально следили. Его преемника видели среди кандидатов из числа консервативной аристократии. Эта точка зрения соответствовала и монархическим идеям самого Гинденбурга. Назывались имена принца Августа Вильгельма Прусского, принца Оскара Прусского, герцога Эрнста Августа Брюнсвик-Люнебург-ского. Что может произойти, если старый маршал выскажется в своем завещании за возврат к монархии?