Синьора да Винчи - Робин Максвелл

— Со стороны матери, — поспешно пояснила я. — Вы с ним знакомы?

— С ним все знакомы, — заверил меня Лоренцо. — Маэстро его превозносит. — И, заметив, как я довольна его словами, спросил:

— А вы и не знали?

— Я знал, что он мальчишка небесталанный, — ответила я, неумело напуская на себя небрежность. — Но Леонардо привык скромничать…

— Кто, Леонардо? Скромничать? — Лоренцо расхохотался. — Вы, наверное, и вправду давно с ним не видались. Он какой угодно — блистательный, добросердечный, уравновешенный, почтительный к наставнику…

— Но только не скромный, — вставила я.

— И стесняться не станет, — подтвердил Лоренцо.

Я обернулась к подмастерьям, запечатлевавшим моего сына.

— Эти его качества тревожат маэстро? — спросила я, забыв на минуту, что разговариваю с одним из сильных мира сего.

— Не настолько, как его отца.

Хорошо, что в этот момент я отвела взгляд, иначе Лоренцо наверняка заметил бы мое смятение.

— Стало быть, вы знакомы с Пьеро да Винчи? — спросила я.

— Не сказать, чтобы знаком — просто слышал о нем от Верроккьо. — Повисло неловкое молчание, но Лоренцо тут же нашелся и кротко добавил:

— Кажется, он не слишком заботится о собственном сыне. Но ведь вы это и так знаете…

— Да, — подтвердила я, — мало заботится…

Неизвестно, слышал ли Лоренцо о незаконном происхождении Леонардо. Вполне возможно.

— А что за вывеска? — неожиданно поинтересовался Лоренцо.

— Какая вывеска?

— Для вашей лавки. То есть вашего покровителя.

— Для аптеки, — посмотрев ему прямо в лицо, решительно сказала я.

— Аптеки?! Значит, вы с племянником однажды окажетесь членами одной гильдии!

Я кивнула. И верно: целители и аптекари входили в одно цеховое братство с ремесленниками.

— А вас что привело сюда сегодня? — неожиданно осмелев, спросила я.

— Хочу уговорить приятеля Сандро навестить одну даму. — Он подмигнул мне с ухмылкой и предложил:

— Ну так что? Пойдем к друзьям и родственникам?

— После вас, — предложила я и уступила ему дорогу.

Мы вдвоем миновали рабочую площадку и сразу направились в зеленый садик. Юноша, бренчавший на лютне, первым заметил нас. Он тут же вскочил и разулыбался. Я заметила, какие у него выразительные глаза, словно две темные миндалины на продолговатом лице.

— Боттичелли! — завопил Лоренцо.

До меня вдруг дошло, что это, должно быть, и есть прославленный живописец Алессандро Боттичелли. Они сердечно обнялись, затем Лоренцо поклонился Верроккьо:

— Выглядите молодцом, маэстро!

Тот самый немолодой крепыш с утомленным лицом, на котором выделялись чересчур полные, слишком чувственные губы, привстал было со скамеечки, но Лоренцо остановил его:

— Не беспокойтесь, Андреа.

Верроккьо снова сел, откровенно сияя от оказанного ему уважения. Ученики повскакали с мест, а Леонардо торопливо обмотался простыней. Все кинулись выражать свое почтение знатному флорентийцу, почти принцу крови. Затем я заметила, что Леонардо смотрит на меня разинув рот, не задумываясь, что его выражение столь же неприкрыто, как и тело.

— Это аптекарь Катон, — объявил Лоренцо. — Он новичок во Флоренции.

Парадокс вышел довольно забавный: Лоренцо де Медичи вводил меня, безвестную сельчанку, переодетую мужчиной, в благородный круг своих друзей.

— Ты что, не признал своего дядюшку? — обернулся Лоренцо к Леонардо. — Он говорит, что вы уже давненько не виделись.

— Дядюшка Катон, — бормотал Леонардо, двинувшись ко мне и по пути неловко обвязываясь простыней.

Я обняла его. За время нашего расставания он сильно вытянулся — я почувствовала, какими сильными и жилистыми стали его руки.

— Я хотел удивить тебя, — произнесла я нарочито ровным голосом, хотя от знакомого милого запаха сына у меня кружилась голова.

— Удивил так удивил, дядюшка, — абсолютно невозмутимо ответил Леонардо.

Тем не менее, едва его сильные пальцы вцепились в мою руку, я ощутила, как неистово затрепетали в нем его сокровенные струны. Под понимающим взглядом величайших живописцев Флоренции любовь и радостное облегчение нахлынули на нас, подобно беззвучному теплому приливу.

— Принеси вина нашим гостям, Гвидо, — велел Верроккьо одному из подмастерьев.

Тот мигом встал и удалился.

— Где же находится ваша аптека? — обратился ко мне маэстро.

— На улице Риккарди. Квартал неплохой. Я сейчас занимаюсь восстановлением дома. Наставник порадуется, когда увидит его.

— Еще сильнее он порадуется, что не пришлось ничего самому восстанавливать, — хохотнул Верроккьо.

— Я хотел заказать в вашей мастерской красивую вывеску, — добавила я, обеспокоенная тем, что выгляжу чересчур чопорно посреди этой веселящейся компании.

Верроккьо обернулся к Леонардо, который снова сбросил простыню, чтобы его товарищи могли закончить набросок. Меня вторично поразил вид его тела — совершенство и изящество сложения, всех движений и общая его неотразимость.

— Не возьмешься ли ты написать вывеску для аптеки своего дядюшки, а, Леонардо?

Тот расплылся в улыбке.

— Умница, — заметил мне Верроккьо и еще тише прибавил:

— Он гений. Взгляните на этот сад — его замысел. Сам разработал, сам воплотил.

Я кивала, внешне спокойная, но изнутри меня просто распирало от гордости.

— Леонардо заявил мне, что жизнь ему не мила вдали от родных мест, — продолжал маэстро. — Мы ведь работаем здесь без выходных… — Он кинул взгляд на Лоренцо и Боттичелли, дружески болтавших в сторонке, и возвысил голос, чтобы все услышали:

— Праздники не в счет, а они, к счастью для нас всех, случаются теперь гораздо чаще с тех пор, как календарь Флоренции устанавливает Лоренцо!

Медичи улыбнулся, пододвинул скамейку поближе к Верроккьо и дружески прислонился к его плечу. Я отметила, что маэстро, пожалуй, самый непривлекательный из всех собравшихся. В его облике мне виделось нечто свиноподобное.

— Хотел обсудить с вами еще один будущий фестиваль, — сообщил ему Лоренцо.

— Еще один фестиваль… Какова же его тема? Что-нибудь религиозное?

Все кисло усмехнулись, словно избитой шутке. Лоренцо метнул заговорщицкий взгляд на Боттичелли.

— Времена года и стихии, — предложил он.

Я постаралась ничем не выдать своего изумления. Я слышала и раньше, что Флоренция — самый мирской из всех городов западного мира, но замысел Лоренцо отдавал откровенным язычеством.

— Здесь есть простор для воображения, — вымолвил Верроккьо, которому явно пришлась по душе идея праздника.