Турецкий ятаган - Сергей Шхиян

— Ты что это, смерд, творишь! — заорал он, тяжело поднимаясь на ноги. — Да я тебя, да за такие дела!

После этого предисловия он бросился на меня с кулаками, собираясь прибить. Я повторил недавний прием с подсечкой, и теперь уже без особых ухищрений с моей стороны он вновь полетел на землю. Второе падение оказалось менее удачным, чем первое, и обозленный феодал поднялся с земли с трудом. Снова нападать на меня желание у него уже пропало. Зато взгляд его пылал неукротимой ненавистью.

— Попомнишь ты меня, смерд! — негромко сказал он и, прихрамывая, отошел к реке.

Я понял, что нажил себе если не смертельного врага, то большого недоброжелателя.

Пожалуй, мне не стоило так явно демонстрировать свое «техническое» мастерство и превосходство, но их сиятельство своим высокомерным поведением меня порядком разозлил, и я не очень раскаивался в том, что утер ему нос.

На мое счастье, атмосферу взаимного недовольства разрядил появившийся в поле зрения утлый челн. По мелководью, между затопленных кустов и деревьев к нам продиралась долбленая из ствола дерева лодка, ведомая тщедушным крестьянином, что есть сил упиравшимся в дно длинной жердью.

— Ты пошто, холоп, опоздал! — заревел боярин, срывая на крестьянине злобу. — Я с тебя, с такого-растакого, шкуру спущу!

Крестьянин, ничего не ответив на ругательства, привычно вжал голову в плечи и начал толкать лодку еще быстрее. Не дойдя до сухого места метров пять, долбленка зацепилась днищем на грунт и встала.

— Ближе подгони! — опять заорал на мужика боярин.

— Не могу, государь-батюшка, — виновато произнес лодочник. — Не столкнуть мне ее.

— Эй, вы! — повернулся в нашу сторону патрон. — Тащите лодку к берегу, а то я ноги промочу!

Первое желание у меня было послать наглеца на всем известные три буквы, но Федор уже бросился в воду и, чтобы не остаться на этом берегу, я, скрипя сердцем, полез за ним в ледяную воду. Когда я добрался до челна, вода залилась мне в сапоги, и ноги мгновенно заледенели. Втроем с лодочником мы подтащили лодку к берегу. Высокородный боярин, не торопясь, влез в нее и уселся на скамейку. Мы с Федором вышли на берег, загрузили суденышко своей поклажей и, при слабосильном участии крестьянина, волоком оттащили на глубину. Я был по пояс мокр, левую ногу у меня начало сводить судорогой, и когда лодка оказалась на плаву, я с трудом в нее взобрался.

Социальная несправедливость, когда она касается лично тебя, воспринимается многократно болезненнее, чем абстрактная. Боярин, вольготно рассевшийся на единственной скамейке, вызвал во мне такое раздражение, что я стиснул зубы, чтобы не устроить скандала с мордобоем.

Лодка начала медленно двигаться от берега. Мы с Федором, чтобы не опрокинуть суденышке, опустились на мокрое днище. Ока, летом не широкая, сейчас вольготно разлилась по низким берегам, и до противоположного берега было очень далеко, навскидку не меньше полукилометра. Вдоль водной поверхности дул порывистый холодный ветер и выдувал из меня последнее тепло.

Чтобы согреться, я взялся помогать крестьянину и начал грести единственным веслом. Дело пошло веселее, и наше каноэ быстрее заскользило по воде. Вскоре мы вышли на глубину, шест перестал доставать до дна, и единственным движителем оказался я со своим веслом. Я встал на дно лодки как в каноэ на одно колено и греб на две стороны. Длинный челн с мелкой посадкой и обтекаемыми формами ходко пошел поперек течения, и желанный берег начал быстро приближаться.

— Как тут у вас, — спросил боярин хозяина лодки, — спокойно? Воры не балуют?

— Тихо все, государь-батюшка, только что казаки кого-то ищут. Гонец давеча с того берега приплыл, велел своим кордоны ставить. Сказывают, какой-то разбойник видимо-невидимо казаков порешил, вместе с ихним есаулом.

Я, занятый греблей и прикрываясь глухотой, ничего не услышал, а боярин с Федором многозначительно переглянулись и одновременно посмотрели на меня.

— И что же это за разбойник? — спросил боярин у перевозчика.

— Кто его знает, государь-батюшка, мы люди темные, нам это неведомо.

На этом месте заинтересовавший всех присутствующих разговор прервался, наш утлый челн достиг мелководья и остановился довольно далеко от берега. Я резонно предположил, что боярин опять не захочет мочить ноги, а потому, прихватив свои сумки и ятаган, выпрыгнул из лодки и, не оглядываясь, пошел к берегу.

— Эй, глухарь! — закричал мне вслед боярин, — Ты куда, вернись!

Я, не оглядываясь, дошел по воде до берега, поднялся на сухой взгорок и начал стаскивать с себя полные воды сапоги. В это время Федор с крестьянином тщетно пытались дотащить лодку до берега. Боярин стоял в ней во весь рост и ругался последними словами. Не обращая на него внимания, я отжал портянки, и снова обулся.

Лодка окончательно засела метрах в двадцати от берега и, несмотря на все угрозы и проклятия боярина, подтащить ее к берегу «бурлакам» не удавалось. Я полюбовался на их тщетные усилия и начал собирать подсохший валежник для костра. Не выдержав ожидания, вельможный товарищ бросился в воду и, изрытая угрозы, гоня волну, побежал ко мне. Только теперь я удостоил его вниманием и ждал приближения. Красивое лицо боярина налилось кровью, глаза метали молнии, а рука, сжатая в кулак, явно искала встречи с моим лицом.

— Да я тебя! — закричал он. — Я тебя!..

Я неподвижно стоял на месте, ожидая, что он будет делать дальше. Однако по мере приближения к берегу боярин остывал и, подойдя ко мне вплотную, опустил руку и разжал кулак.

— Попомнишь ты меня, смерд! — негромко проворчал он, отводя глаза от моего невинного, вопрошающего взгляда.

Так и не поняв, что он от меня хочет, я продолжил сбор хвороста, Иван Иванович, продолжая ворчать, разулся и торопливо выливал воду из сапог. Вытащив пустую лодку на берег, к нам присоединились Федор с перевозчиком. Втроем мы быстро собрали топливо и разожгли костер. Заглавную роль в этом играл более рукастый, чем мы, лодочник.

Обустроив «клиентов», мужик, не просохнув и не согревшись, заторопился восвояси. На него никто не обращал внимания. Помаявшись около костра, лодочник начал покашливать, нарочито привлекая к себе внимание.

— А как, государь-батюшка, насчет обещанного? — наконец решился спросить он.

— Иди, иди, после, — не глянув в его сторону, ответил боярин, — приедешь за нами в полдень, отвезешь обратно, тогда и расплачусь.

Такого расклада я не ожидал. Зачем им нужно было делать столько усилий, чтобы только прокатиться на другой берег реки. То же, видимо, подумал и лодочник, резонно полагая, что его хотят обмануть. Он снял шапку, поклонился, но не уходил. Было понятно, что он не верит клиентам и ждет оплаты, а «батюшка» платить не хочет. Какой существует тариф на перевозку, я не знал, но судя по уровню цен, невысокий. Мне стало жаль тщедушного мокрого мужика, и я протянул ему две мелкие серебряные деньги. Лодочник чинно принял их, низко поклонился и, пятясь, вернулся к своему челну.

Мне показалось, что я сильно переплатил, тем более что у моих спутников при виде горстки мелочи, которую я вытащил из «тайного» внутреннего кармана, характерно сузились глаза, и они алчно переглянулись. Я это отметил про себя, но сделал вид, что все нормально, и продолжил сушиться. Оставаться дольше в этой компании было опасно, и нужно было найти повод, чтобы убраться подобру и, главное, поздорову.

Куча валежника, которую мы набрали для костра, жарко пылала, одежда и обувь начали подсыхать. Взошло солнце. Судя по чистому небу, день обещал быть ясным и теплым. Пока я занимался костром и не смотрел в сторону спутников, они начали тихо переговариваться.

— А, поди, тот разбойник, которого ищут казаки, наш глухарь и есть, — сказал боярин.

— Вестимо, он, — согласился Федор, — больше некому.

— А за него, глядишь, и награду дадут, — продолжил он. — Мне она без надобности, а тебе деньги не помешают…

— Кому же они мешают, — согласился парень.

— Да и казна у него богатая, вишь, как серебром швыряется…

— Это само собой…

— Нужно его связать, да казакам предоставить, — продолжил боярин.

— Ловок больно, — засомневался Федор, — как бы чего не вышло, вон и есаула, говорят, зарубил. А тому в рот палец не клади, орел был!

— А если его сзади ножом в горло, так, поди, не половчит.

— Грех это, — с сомнением произнес Федор, — хоть он и убогий, а все православная душа.

— Грех, грех! Мало ли на нас грехов, любой грех замолить можно. Не согрешишь, не покаешься, не покаешься, не простится…

— А как не он разбойник?

— Тогда, видать, доля у него такая. Ты малый, зайди с заду, я его разговором отвлеку, а ты его в шею.

— Это можно, — подумав, согласился Федор, — только как бы чего не вышло…

— А ты бей наверняка, вот ничего и не выйдет…