Слезы пустыни - Халима Башир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всякий раз, когда отца не было дома, бабуля возобновляла попытки настоять на своем. Услышав, что кто-нибудь включает телевизор, она бросалась отгонять нас.
— Не сиди перед этой ужасной штукой! — вопила она. — Выключи его! Выключи!
Когда отец уезжал на лендровере, у нас не было аккумулятора, чтобы включить телевизор, и тогда бабуля приходила к нам и тыкала в нас своей палкой.
— Ха! Ха! — радостно восклицала она. — И что же вы собираетесь смотреть сегодня — пустой экран? Ляжете спать пораньше! Или, может быть, в этой семье снова научатся разговаривать друг с другом!
Однажды вечером, когда мы с отцом смотрели музыкальное шоу, он вдруг вскочил на ноги и ткнул пальцем в экран:
— Смотри, смотри! Ратиби! Это Ратиби — твоя тезка!
И точно, в субтитрах значилось, что выступает Долли Ратиби, чернокожая южноафриканская джазовая певица. Непокорная прическа афро, руки и ноги унизаны браслетами. Она пела скабрезную джазовую песню в стиле фанк[7], демонстрируя свои прелести. Поскольку пела она по-английски, я не понимала ни слова.
— Ты назвал меня в ее честь? — удивленно спросила я. — Почему? Посмотри на нее. Она же бешеная!
Отец рассмеялся, его глаза сияли от волнения.
— Ты судишь по ее внешности, а я — я понимаю слова. Она поет о правах черного человека в Африке. О борьбе Нельсона Манделы, о борьбе чернокожих за свободу в Южной Африке. Что белый человек значит для Южной Африки, то арабы означают для Судана.
Отец пристрастно следил за всем, что имело отношение к расовой политике в ЮАР. Он считал, что южноафриканское сопротивление — пример того, как загава, фур и другие черные африканские племена должны противостоять арабскому господству в нашей стране. Отец хотел поделиться со мной своими мечтами о свободе и золотом будущем для Судана.
И во мне, маленькой Ратиби, он нашел усердную ученицу.
9
Покушение на белую ресницу
К концу первого года в школе Мона, Наджат, Самира, Макбула и я раскусили арабских девочек. Конечно, стычки еще случались, но мы уже умели постоять за себя. Одноклассницы-арабки пытались доказывать нам, что все деревенское плохо, что ничего, кроме бедности, болезней и невежества, у нас нет. Мы возражали: город пуст и недружелюбен — никто здесь не заботится о ближнем. Город опасен, как дикий зверь. А вот в деревне можно расслабиться в кругу семьи и друзей. В итоге таких дискуссий мы приходили к выводу, что живем в параллельных вселенных.
Арабские девочки до сих пор шпыняли нас, когда мы разговаривали на языке родного племени. К тому же он, по их мнению, загрязнял и наш арабский, и они постоянно передразнивали нас. Но мстить было просто — стоило только начать оскорблять противниц на нашем языке. Мы говорили друг другу, что у одной — лошадиное лицо, а у другой нос крючком, как птичий клюв. В считаные секунды мы начинали умирать со смеху. Не понимая ни слова, арабские девочки улавливали суть наших слов, и это приводило их в бешенство.
Еще они дразнили нас тем, что мы не имели права влюбляться — мы просто должны были повиноваться родителям и вступать в брак с теми, кого для нас выбирали. Арабки говорили, что мы, чернокожие девочки, должны вырваться на свободу и жить. Мы же обвиняли их в распущенности и аморальности, в том, что они ходят с мальчиками до замужества. Мы даже намекали, что знаем об их общении с мужчинами до брака. Разумеется, учителя не позволяли нам вступать в какие-либо контакты с мальчиками. Дружить с мальчиками было категорически запрещено — харам. Ибо школа предназначена для учебы, и ни для чего больше.
Школа для мальчиков находилась совсем рядом. Всякий раз, когда мы выходили купить ланч, мальчики были там, у лотков с едой. Завидев нас, они свистели или улюлюкали. Мы притворялись, что сердимся, но в глубине души нас волновало внимание со стороны мальчиков — красивых, в элегантной форме. Наши учительницы негодовали, но что мы могли поделать? Мальчики есть мальчики, и мы вовсе не провоцировали их.
* * *
По окончании первого года наши уроки сделались более разнообразными. От мисс Айши, преподавательницы английского языка, мы узнали о свадьбах, где невеста одевалась во все белое. Такой скучный цвет показался мне странным выбором: красный куда выразительнее, он более броский. Возможно, английским мужчинам нравится белый, оттого что у их девушек белая кожа? Я спросила у мисс Айши, так ли это, но она объяснила, что белый считается цветом невинности, как нельзя лучше подходящим для невест.
Мы узнали о Биг-Бене, о здании парламента, о том, что Англия — родина демократии. Мы видели фотографии Лондона с домами-башнями, уходящими высоко в небо. Мы читали о шедеврах британской литературы. Но в то же время учительница истории рассказала нам, как англичане колонизировали Африку. Они приехали в Судан, принеся в него образование и больницы, но взамен забрали наше золото, нашу нефть и наш сельскохозяйственный экспорт. Учительница говорила: поняв англичан, мы будем знать, как с ними бороться, если они когда-нибудь попытаются снова колонизировать Судан!
Наш второй год подошел к концу, и наступила пора экзаменов.
По большинству предметов я опережала всех одноклассниц, но в этом учебном году в нашей параллели было три класса, и я задавалась вопросом, каковы мои успехи в целом. В день оглашения результатов экзаменов все мы вышли посидеть на улицу. Мое сердце яростно стучало, когда директриса зачитала имена десяти лучших учениц. Я услыхала свое имя — Халима Башир. Другие девочки вскочили на ноги. Неужели наша ужасная директриса действительно собирается поздравить меня — самую свою нелюбимую ученицу?
Я почувствовала, что кто-то подошел и встал рядом.
— Давай, Халима, — поощрила меня моя наставница, мисс Шадия. — Смелей. Ты — лучшая ученица года.
Я вышла вперед. Девочки расступались передо мной. Директриса с вымученной улыбкой наклонилась, чтобы пожать мне руку, вручила аттестат и повесила на шею золотую медаль. Затем развернула меня лицом к толпе. Девочки разразились оглушительными аплодисментами. Мне казалось, что все это происходит во сне.
— Молодец, Халима, — пробормотала директриса, положив руки мне
