Семнадцатая - Родион Примеров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как вас понимать? — одними губами произнес Степан. — Вы что, угрожаете моему сыну?
— По счастью, он тебе не сын, Степка, — ответил я. — Всего лишь пасынок. Иначе все выглядело бы совсем скверно. Ты что же, бродяга, успел его полюбить? А знаешь, в нашем несовершенном обществе не всякая любовь приветствуется людьми и их отсталым правосудием…
— Да вы с ума сошли!
— Тише, Топтыгин! Пока это исключительно между нами… Такое ведь возможно. А значит, так и будет. По мне, ты типичный растлитель. И нужно ли пояснять, что ничье слово, даже слово несчастного мальчика, не сможет доказать обратного, если такой человек, как я, то есть, совершенный подлец и выродок, возьмется за это дело? Если ты сам вынудишь меня взяться за это дело… Впрочем, это и не дело вовсе, а так — безделица. Все ходы известны заранее. Догадываешься, кто меня этому научил? Твой нынешний хозяин… Тот самый, что защитил твою тушу от беззубой пасти закона, но не станет защищать от другого хищника. И знаешь, почему? Вот тебе поучительный факт: между хищниками так не принято… А теперь у тебя только два варианта: либо спроси меня, чего я хочу, либо поступай как знаешь — на свой собственный страх и риск…
— И чего же вы от меня хотите? — не задумываясь спросил Степан, уставившись на меня почти с благоговейным отвращением.
— Да ты и сам уже понял, Степа. Ненавидь меня сколько пожелаешь, но никогда больше не пытайся добиться взаимности. Даже в этом отношении ты не в моем вкусе… Стой тут, помалкивай и суши штаны.
Я повернулся к нему спиной, испытывая подлинный прилив сил, знакомый, вероятно, всякой просвещенной личности, которой довелось удачно и без особого напряжения напакостить своему менее развитому брату. Эдик торчал на прежнем месте, скрестив руки на груди, и взором полководца озирал покинутое мной поле брани, проницая рассеивающийся дым сражения, а также оценивая понесенный урон в живой силе и орудийной мощи. Что до Алены, она стояла рядом и делала вид, что с головой погружена в содержимое своего телефона. Не знаю, как насчет головы, но свисающие по бокам пряди волос были аккуратно заправлены за уши, что в ее случае могло означать только одно: если сестрица и не расслышала всех нюансов нашего со Степаном разговора, то вовсе не потому, что не пыталась подслушивать.
— Мы тут с вашим товарищем обстоятельно все обсудили, — уверенно заявил я Эдику, — и сошлись во мнении, что всяческие секретные процедуры лучше отложить до следующего раза. Все мы здесь, знаете ли, устали, перетревожились…
— Принял к сведению, — хладнокровно парировал Эдик. — Однако, должен вас уведомить, что по данному вопросу с мнением Степана я считаться не обязан.
— Значит, остается только мое мнение, — заключил я, подходя к своему главному оппоненту. — И оно не изменилось: никаких жандармских развлечений сегодня в моем доме не предвидится. Вы, друзья мои, ошиблись вечеринкой. Сворачивайте знамена, и — на выход!
— Эд, ты его слышал, — внезапно заговорила Алена, решительно усаживаясь на банкетку и закидывая ногу за ногу. — Мне по барабану, чем вы, мальчики, тут меряетесь, но я вас, пожалуй, рассужу. Хорош понтоваться! Все будет так, как сказал мой брат.
Эдик внимательно оглядел Алену и, очевидно, неплохо ориентируясь в языке тела, которое он с таким усердием охранял, счел ее демарш достаточно серьезным, чтобы положить конец холостым спорам и выпалить из своего основного калибра. Выстрел этот, как и ожидалось, пришелся на мою долю.
— Ситуация следующая, — Эдик смотрел только на меня. — Дом ваш, Дмитрий Андреевич, и я шагу здесь не ступлю против вашей воли. Однако, учитывая обстоятельства, Алену Андреевну я оставить в вашем распоряжении не смогу. Сожалею, но это категорически исключено. Сами понимаете: инструкция. Желаю вам приятного вечера и прошу прощения за потраченное время…
Что ж, возможности сохранить лицо мне, по-видимому, уже не предлагалось. Милый, разлюбезный Степан! Почему тебя нет, когда ты так нужен? Всего-то ты и требовал от меня, недоумка: продолжать оказывать содействие. Уж такая малость. А теперь вот придется идти на Эдика врукопашную. Лицу это точно на пользу не пойдет…
— Эдичка, прелесть моя, думай, что говоришь, — Алена заметила свое отражение в зеркальной дверце шкафа и последовательно поправила сначала волосы, а затем грудь. — Умный парень, но, бывает, такое сморозишь. Давай тогда по душам, раз такое дело… Я уже здесь. И никуда отсюда не двинусь. Коснешься меня — пожалеешь. Испортишь мое чудесное настроение — пожалеешь. Откажешься прокукарекать, когда я попрошу, — тоже пожалеешь. Нет, мне не нужно, чтобы ты кукарекал, но нужно, чтобы был готов, если понадобится. Или я, Эдичка, с чистой совестью спроважу тебя к херам собачьим. И сделаю это так, что сначала ты сам туда отправишься, а уж потом тебе твои яйца отдельно подошлют. Как я это сделаю? Ну, смотри: ложь, клевета, подтасовка… слезы еще очень хорошо срабатывают… Знаешь, как меня жалко становится, когда я плачу? Жуть! Кто же такую лапочку мог обидеть? В папеньке просто зверь просыпается… Прости, чувак, но у меня на такие случаи тоже инструкция — прямо в генах прописана. А ведь могли бы жить долго и счастливо… Разве мы не одинаково понимаем наши отношения?
Судя по реакции Эдика, до настоящего момента свои отношения с подопечной он понимал несколько иначе. Но, воздадим ему должное, его массивная, гладко выбритая челюсть недолго провисела в воздухе, а, откатившись на исходную позицию, клацнула довольно громко.
— Благодарю
