Синие дали - Александр Павлович Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Поймала, шельма, зверя, поймала… — ласково проговорил он, потрепав собаку по спине. — Теперь не уйдет. Схватим да обдерем, и делу конец. А сами домой, подарок понесем старухе. Да ты не вертись. Ишь юла, — заметил он неожиданное беспокойство собаки. — Куда полетела? Вот твое место. Обмет карауль, — проговорил он и стал устраиваться на отдых. Спать он не думал, но полежать хотелось — ныла спина.
Он нарубил свежего лапника, сложил его в кучу, накрыл сверху одеялом и лег так, чтобы следить за обметом. Костер ярко освещал сеть, и старику хорошо было видно все, что делалось внутри ее. Снег возле лаза был вытоптан, но сам лаз отчетливо чернел на фоне осыпи. Старик внимательно пригляделся к нему, стараясь представить самого зверя, но мысли его почему-то не хотели работать в этом обычном для них направлении, сбивались, путались. Ему почему-то вдруг подумалось, что это, наверное, последний соболь в его жизни, что ему уже никогда больше не придется ходить за этим хитрым, выносливым зверьком, и старику стало грустно. Не то, чтобы он очень устал от охоты, он был еще крепок, но вот спина. Она заныла в первую же ночь, проведенную им в лесу, и не переставала болеть до сих пор. Глаза тоже стали подводить. Он все чаще принимал теперь какие-нибудь замысловато выкрученные сучки или пни за птиц и зверей. А однажды даже выстрелил в воронье гнездо — показалось, что глухарь. Это было очень обидно, потому что еще совсем недавно он был молодым, лесовал по две-три недели и не чувствовал немощи. А когда ушла сила — не заметил. «Ладно, скоро уедем, — подумал он, успокаивая себя, — сдам зверя, дождемся тепла и уедем. А там какая уж охота…» Однако вместо утешения от этой мысли ему стало совсем грустно. Душа опустела и заныла под стать спине. «Зато старуху ублажу, — мелькнула вдруг радостная надежда, — старуха будет довольна. Зверь-то крупный, должно быть. След-то эвон какой. Сиди, сиди. Мы тя утром выкурим живо», — ухмыльнулся он. Но ждать утра ему не пришлось.
Костер прогорел. Угли тускло тлели под седеющей пеленой пепла. Над тайгой взошла ледяная луна, обливая голубоватым светом сугробы и кедры. Старик поежился от холода. И в тот же момент Урча с громким лаем метнулась к густому ельнику. Старик, почувствовал недоброе, проворно схватил ружье.
— Чу? — сердито крикнул он.
В кустах можжевельника мелькнула тень, треснул сучок, и все стихло, кроме злобного лая собаки. Урча несколько раз обежала вокруг кустов, остановилась перед коряжистым, вывороченным из земли кедром и, прыгая сразу на всех четырех лапах, продолжала кого-то облаивать. Старик в нерешительности потоптался на месте. Неясным страхом повеяло на него из заснеженного бурелома. Он поднял из снега сухую ветку можжевельника и сунул ее в тускнеющий жар. Ветка с треском вспыхнула, осветив темноту. Косматое пламя бросало на лес неровные, прыгающие тени. Они кружились под деревьями, скользили по стволам, бесшумно опускались на снег и пропадали. Старик осторожно шагнул вперед. То, что увидел он в следующую секунду, заставило его вздрогнуть. На него из густой кроны в упор смотрели два жутких зеленоватых огонька. Старик поежился. Он не испугался. Не страшна для него была рысь. Просто ему не хотелось с ней связываться. Он вздрогнул от неожиданности и сразу же рассердился на то, что эта большая, не знающая жалости кошка, как вор, подкралась к нему.
— Кыш, шалая! — в сердцах крикнул он осипшим голосом. — Ишь глаза вылупила! Вот чесану дробью, будет морда, как у Ефима!
Зеленые огоньки потухли. С веток свесилась борода снежной пыли. Большой темный ком бесшумно перескочил на развесистый сук и затаился. «Не хошь по добру уходить, хуже будет», — рассердился старик, перезаряжая стволы картечью. Густые, опушенные инеем ветки скрывали зверя. Но старик примерно чувствовал, где он, и, закрыв стволами темное, проглядывающее сквозь серую навязь пятно, выстрелил наугад. Морозная тишина раскатилась над лесом гулким эхом. В ветвях кедрача что-то дернулось, забилось и медленно поползло вниз. Урча стремительно бросилась наподхват.
Когда дым от выстрела рассеялся, старик увидел перед собой повисшую на сучке тушу рыси. Хвост у рыси был недвижен, голова запрокинулась набок, свет в глазах потух, но когти еще держались в сучке, и рысь висела, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.
«Добить надо», — подумал старик и в тот же момент сквозь лай Урчи услышал тонкий звон тревожно бьющихся колокольчиков. В обмете метался другой зверь, маленький, шустрый, за которым старик готов был идти хоть на край света. Моментально забыв обо всем, старик в два прыжка очутился возле обмета. В противоположной стороне от лаза, запутавшись в частой ячее, трепыхался соболь. Старик проворно повалился на сеть и схватил зверя руками.
В тот же миг острая боль точно каленым железом обожгла ему палец. Но старик не разжал руки. Еще сильнее стиснув кулак, он терпеливо свободной рукой нащупал аккуратную головку соболя и, из всех сил сдавив ему уши, освободил искалеченный палец из острых соболиных зубов. Зверь уркнул и сразу же перестал биться. Старик облизал окровавленную руку и, тяжело отдуваясь, поднялся с земли. В глазах у него плыли большие радужные круги. В висках стучало. Дыхание тяжелым свистом вырывалось из груди. Но через все это уже хлестала большая, настоящая радость: добыча была в руках. Тяжелый, изнуряющий путь, которому, казалось, нет ни конца, ни края, бессонные ночи, полные смутных тревог, едкий дым костра, леденящий мороз — все сразу очутилось позади. Об обратной дороге не хотелось думать. Зато так ясно увиделись в конце ее облученные паутиной морщинок, довольные, просветлевшие глаза старухи, удивленный взгляд Ефима и деньги, щедро отсчитанные его рукой.
Старик ощупал грудь соболя. Сердце зверька еще билось. Старик хотел задушить его, но почему-то не стал этого делать и подошел к костру, чтобы получше рассмотреть его еще живым. Снег возле костра был вымазан красным. Но старик не обратил на это внимания и подсел к огню. Он положил соболя на колено, подивился его недюжинным размерам, разгладил ему брюшко, потом повернул его спиной кверху и… обомлел. Начиная от шеи, вдоль всего хребта по спине зверька тянулся длинный извилистый шрам. Шерсти на шраме не было, выболевшее место выглядело голо и безобразно. Старик поперхнулся. Не веря своим глазам, он поднес соболя к самому лицу, но ничего от этого не изменилось. Шрам не пропал, не уменьшился, напротив, он стал еще безобразнее.
